Но Ник протянул руку куда-то в сторону и тут же подал мне какой-то плоский и очень знакомый предмет.

– Вот. Я взял на себя смелость стащить это из вашей сумки сегодня утром, перед тем как мы вышли из дома.

Бабушкина тетрадь.

– Но…

Я была так сбита с толку появлением моей самой драгоценной собственности, что расхохоталась. Прижав ладони к груди, я наконец справилась с собой настолько, чтобы поблагодарить Ника, хотя где-то в глубине меня затаилось отвращение, что он рылся в моей сумке.

– После нападения на вас на Крите, – заговорил Ник тоном, который заставлял предположить, что уж теперь-то он собой не гордится, – меня мучило предчувствие, что тот загадочный вор повторит попытку. Я собирался поговорить с вами об этом, но мы ни разу не остались наедине.

– Все это немного… ошеломляет, – пробормотала я.

Мое отношение к Нику перевернулось с ног на голову. Если во мне и таилось крохотное подозрение насчет того, что за всеми происшествиями стоял Ник, а не какая-то бандитка на роликовых коньках, заставившая бесследно исчезнуть потрепанную сумку, то теперь эта идея оказалась навеки похороненной под чувством неловкости и стыда.

– Вам остается только порадоваться, – продолжил Ник, поддразнивая меня, – что я пока с вами не расплатился. Не уверен, что успел бы возместить все ваши потери…

– А, – выдохнула я, – опять деньги.

– А что плохого в деньгах? Вы ведь именно поэтому здесь… Рядом со мной?

Я покачала головой, все еще слишком вне себя, чтобы поосторожнее выкладывать свои карты.

– В деньгах ничего плохого нет. Как раз наоборот, я большая их поклонница, но здесь я не из-за них.

– Так расскажите мне.

Я посмотрела ему в лицо, которое от падавших на него теней выглядело чрезмерно серьезным. Сейчас, когда я сидела так близко к Нику, казалось неправильным хитрить и обманывать. Конечно, у него был собственный тайный план относительно амазонок, но ведь и у меня тоже. И я вдруг осознала, что мнение Ника обо мне может быть ничуть не более лестным, чем мое мнение о нем; возможно, в его глазах я тоже выглядела весьма скользкой особой, работавшей не на тех людей.

– На Крите, – заговорила я, – вы меня спросили, как я это сделала. Перевод. Вы решили, что здесь есть какой-то фокус. Ну… – Я встала и отошла в сторону. – Вы были правы.

Стоя у поручней, глядя на отражение луны в чернильно-черной воде, я рассказала Николасу о бабушке, и о тетради, и о браслете, который она мне оставила. Наверное, она когда-то была археологом, пояснила я, и наткнулась на письмена амазонок во время каких-нибудь раскопок, и сумела перевести их на английский.

– Но даже она, – закончила я рассказ, – при всей ее одержимости амазонками, никогда не пыталась научить меня этому странному языку. На самом деле она никогда и не упоминала о нем. Она просто оставила мне в наследство эту чертову тетрадку.

Когда я наконец замолчала, Ник подошел ко мне и оперся на поручни рядом со мной. Я почти ожидала, что он меня выругает за то, что я ничего не сказала ему раньше, но он вместо этого просто спросил:

– Как умерла ваша бабушка?

Я поморщилась, охваченная знакомым леденящим чувством вины.

– Дело в том, что она… она просто исчезла. Мои родители собирались отправить ее в приют для душевнобольных, но она… – Я замолчала, не в силах произнести то, что следовало. В тех редких случаях в прошлом, когда мне приходилось рассказывать эту историю, я говорила, что бабушка просто сбежала, сумев как-то отпереть двери, и исчезла совершенно без средств. – На самом деле, – услышала я собственные слова, обращенные не к кому-нибудь, а к Нику, – я отдала ей все деньги, какие у меня были, проводила ее до шоссе и посадила в автобус.

– И куда она поехала?

Я тяжело сглотнула, захлестнутая опустошающими эмоциями.

– Не знаю. Мне было всего десять лет. И весь остаток детства меня мучили мысли обо всех тех ужасных вещах, которые могли с ней случиться. И когда мне приходило какое-нибудь странное письмо по электронной почте или внезапно звонил телефон, я всегда пугалась, что с бабулей что-то произошло. Что она уже где-то нашла свою смерть. – Я передернула плечами при воспоминании о моих старых страхах. – И только много позже я узнала, что в течение двух лет мои родители пользовались услугами частного сыщика… Но ничего от него не получили, кроме жутких счетов.

Ник стянул с себя свитер и, не говоря ни слова, набросил его мне на плечи и завязал рукава вокруг моей шеи.

– Извините, что вывалила на вас все это, – сказала я, не сводя глаз с черной воды. – На самом деле я никому раньше об этом не рассказывала. Даже Ребекке.

Когда Ник заговорил, его голос звучал необычайно мягко:

– А вы уверены, что она действительно была безумна?

– Я… Я не знаю. – Слова Ника снова вернули меня к тем вопросам, которые я задавала себе много лет подряд. – Врачи считали, что это так. Она, безусловно, не была нормальной в общепринятом смысле, что бы это ни значило.

– А вам известно, были ли у нее друзья? Она с кем-нибудь поддерживала отношения?

Меня вдруг укололо странное подозрение.

– Что вы имеете в виду? Я надеюсь, вы не воспринимаете всерьез всю эту болтовню мистера Телемакоса о современных амазонках?

– А почему бы и нет? Во что вы предпочитаете верить: в то, что это все существовало лишь в ее воображении, или в то, что за всем этим действительно что-то крылось? Вы ведь сказали, что у нее был некий архив, она собирала определенные газетные вырезки… Что она постоянно искала свидетельства деятельности амазонок. Что заставляет вас думать, будто она ошибалась? – Я почувствовала, что Ник изучает в темноте мой профиль, тщетно ожидая какого-то ответа. Потом он продолжил: – И если оставить в стороне пустые разговоры, ваша бабушка вела себя как амазонка? Она причиняла людям боль?

– Ну…

Я порылась в памяти, отыскивая в ней тот день, много лет назад, когда мы с Ребеккой сидели на полу, роясь в бумагах из отцовского стола. Среди прочего мы нашли документ психолога, в котором излагались трагические события, закончившиеся первой госпитализацией бабушки.

– Думаю, такое было только в самом начале, пока они не поняли, что бабуля страдает душевным расстройством. В те дни для ее болезни и названия не было, но, по-моему, у бабушки была постродовая депрессия, которая развивалась совершенно бесконтрольно. В любом случае она была убеждена, что родила девочку, а не моего отца, и полностью отказывалась слышать что-то другое. Она заперлась в своей комнате вместе с ребенком, то есть с моим отцом, и не желала выходить. В конце концов им пришлось ворваться туда силой, и она… Ну, она стала защищаться каминной кочергой. Это было ужасно, судя по всему. Констебля отправили в больницу. – Я вздрогнула, как это часто со мной случалось, когда я думала о том, что бабушка пролила человеческую кровь. Потом, осознав, насколько это должно было поразить Ника, я поспешила добавить: – Уверена, она не собиралась всерьез кого-то ранить. Просто у нее было ложное представление, что родить мальчика – это неправильно, так как если они узнают об этом, то отберут его.

Ник повернулся спиной к луне и превратился в черный силуэт, и я скорее ощущала, чем видела, его пристальный взгляд.

– Кто «они»?

– Ее подруги-амазонки, само собой. Нельзя ведь воспитывать мальчика, если ты истинная амазонка, разве не так? Вы что, никогда не читали Страбона?

Ник не ответил, он просто засунул руки в карманы и прошелся по палубе, по-видимому предполагая, что мне нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Когда он вернулся, я сняла с плеч его свитер и протянула ему:

– Извините, что так все вышло. Наверное, мне следовало рассказать вам все раньше, но…

Незаконченная фраза повисла между нами в воздухе. Потом Ник перебросил свитер через свое плечо и сказал:

– Вы были правы, не доверяя мне. Я и сам себе больше не доверяю. – После тяжелой паузы он добавил: – Кроме того, вы ведь пытались объяснить мне, откуда у вас браслет. Но я не слушал. Я думал, вы его стащили. Виноват.