– Может быть, они подумают, что она сама сбежала… – начала было Мирина, но Парис не дал ей закончить.

– Ты хочешь сказать, что вы сумели пройти во дворец и выбраться оттуда незамеченными?

Мирина замялась, потом вскинула голову и посмотрела прямо в глаза Парису:

– Сын царя мертв. Он остался на полу собственной тюрьмы… Но те, кто нас видел, болтать не станут. Никто не умеет молчать так, как женщина, полная ненависти.

Парис ненадолго прикрыл глаза. Когда же он снова их открыл, то как будто постарел лет на десять.

– Будь я человеком, живущим по правилам… Нет, будь я мудрым человеком, я бы тотчас же развернул корабли и отвез всех вас обратно. Но я не таков, увы. Если бы я был богом, уж поверь, я бы наслал на злобные Микены десятки молний и бил бы по этому городу снова и снова… Но я человек, и, похоже, мне придется удовольствоваться тем, что я могу ударить по ним лишь оскорблением, а потом удрать как можно быстрее. – Видя, что Мирина готова начать спорить, Парис резко покачал головой, запрещая ей открывать рот. – Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, – это держаться подальше от меня. Иди к своим сестрам. И больше не показывайся мне на глаза. Через два дня, если ветер будет попутным, мы доберемся до Эфеса. Я собирался предложить тебе поселиться в Трое, но при сложившихся обстоятельствах не могу этого сделать. Куда ты надумаешь отправиться дальше, дело твое, но в Эфесе мы распрощаемся.

После трех дней мучительного молчания и обвиняющих взглядов команды сестры Мирины испытали искреннюю радость, когда корабли добрались до побережья. Подгоняемые начинавшимся штормом корабли троянцев буквально ворвались в порт Эфеса и под сильным ветром не смогли даже сразу бросить якоря. Всю ночь суда болтались у причалов, ударяясь о них бортами, и к утру все уже были на ногах и сновали по кораблям, оценивая ночные повреждения.

– Спешить некуда, – сказал Парис Мирине, когда она подошла к нему, чтобы попрощаться. – Мы все равно не сможем уйти отсюда, пока все не починим.

Он посмотрел на Мирину, и она с облегчением увидела, что после трех суток упорной отстраненности гнев Париса немного поутих.

– Но если ты и твои сестры готовы уйти – а я вижу, что вы готовы, – то позвольте мне отвести вас к правительнице Эфеса. Как вы скоро поймете, я не случайно привез вас именно сюда.

Парис вместе со жрицами пешком отправился в город. Поскольку спешить им было некуда, он предложил Лилли взять его под руку и по дороге рассказывал девушке обо всем, мимо чего они проходили: о торговцах фруктами, о красильщиках тканей, о стариках, сидевших в тени и жаловавшихся на то, как изменился мир вокруг них. Не раз и не два он заставлял Лилли смеяться, делая замечания, которые Мирина почти не могла расслышать.

А тем временем Клито и Эги с трудом тащили Кару следом за остальными. И хотя она перестала оплакивать смерть человека, который – как она продолжала твердить – заботился о ней, Кара по-прежнему не желала разговаривать с Мириной, как и признавать необходимость собственного спасения.

– Я его любила! – восклицала она то и дело, не обращаясь ни к кому конкретно. – А он любил меня!

– И именно поэтому он морил тебя голодом, связывал и колотил? – спросила наконец Питана.

Но Кара оставалась глухой к голосу разума; она продолжала верить в сказку, которая существовала лишь в ее голове.

Эфес, раскинувшийся на пологих холмах посреди сочных незаселенных равнин, поразил Мирину своим сонным и безобидным видом. Здесь она и ее сестры могли бы жить, пока не накопили бы достаточно средств, чтобы уехать… Или пока не одряхлели бы все вместе и сидели бы в тени, как те старики, мимо которых они проходили. Здешние картины и в сравнение не шли с теми ужасами, что женщины оставили дома или видели в Микенах, и все же Мирина обнаружила, что увиденное не доставляет ей особого удовольствия. Поскольку вне зависимости от того, останется она здесь или нет, ее ждало будущее без Париса, а Мирина, хотя и знала его совсем недолго, уже чувствовала, что связана с ним навсегда. Куда бы Парис ни отправился, ей хотелось последовать за ним. Когда он исчезал из вида, пусть даже на мгновение, Мирина будто теряла опору, как стул, лишившийся одной ножки.

Это было странное ощущение для женщины, давным-давно привыкшей полагаться только на себя. И перспектива расставания с Парисом наполняла Мирину ужасом. Это был не тот острый временный страх, который можно одолеть энергичными действиями, а страх глубокий, всеобъемлющий, он бросал тень на все, что Мирина делала или говорила, даже на ее радость воссоединения с Лилли.

Странное дело, думала Мирина, оглядываясь по сторонам и наблюдая приветливое спокойствие необычного города и его обитателей… Ведь она повидала так много опасностей, так часто оказывалась на волосок от смерти… И вдруг по какому-то капризу судьбы именно она, а не кто-нибудь другой, оказалась в таком благословенном месте… и почувствовала, что ее жизнь кончена.

Мирина ожидала, что правительница Эфеса живет в каком-нибудь элегантном дворце на холме над городом, и весьма удивилась, когда Парис остановился на совершенно обычной улице и предложил всем войти в какие-то ворота, открытые настежь. Мирина, шедшая последней, обнаружила, что они очутились в тихом дворе, окруженном зданиями и тенистыми портиками, а ее сестры маневрируют между многочисленными экзотическими растениями в кадках, глядя на все с нарастающим изумлением. Похоже, правительница Эфеса была из тех, кто высоко ценит покой и красоту, в отличие от Мирины.

Остро ощутив собственное несовершенство, в том числе и грязные ноги, Мирина отошла в тень одного из портиков… и вдруг застыла как вкопанная. Потому что там, среди колонн, увитых виноградными лозами, стояла фигура, слишком хорошо знакомая Мирине.

Богиня Луны.

Конечно, она была не из гладкого черного камня, а вырезана из дерева, и ее торс был окутан льняной туникой, испещренной мириадами коричневых пятен, – наверное, это были следы капель, падавших с гниющих кусков мяса, висевших на бечевке вокруг ее шеи, и все же…

– Я вижу, вы уже подружились. – Парис подошел к Мирине, ведя за собой Лилли. – Я знал, что из всех городов на этом побережье Эфес подойдет вам больше всего. Здесь властвуют женщины. И правительница Эфеса является защитницей охотников и девственниц. Я всегда считал, что такое сочетание существует только в этом месте… – Парис покачал головой. – Пока не встретил тебя.

– А это?.. – Мирина подошла поближе к богине, чтобы рассмотреть куски мяса, висевшие на ее шее. Они были похожи на тестикулы каких-то животных, на те части добычи, которые Мирина в прошлом всегда отсекала и оставляла гиенам.

– Здешняя традиция. – Парис скривился. – Горе любому самцу, который осмелится пересечь охотничьи тропы дочерей Отреры. Олень, медведь, мужчина… – Парис усмехнулся, явно поддразнивая Мирину. – Никто не уйдет отсюда живым. Как раз в твоем духе.

– А кто это – Отрера? – спросила Мирина, но как раз в это мгновение на балконе появилась немолодая женщина, державшаяся с большим достоинством и одетая в длинное серое платье с просторными рукавами.

Она окинула взглядом двор, явно озадаченная внезапным появлением чужаков.

– Ипполита? – позвала она. – Пентесилея?

– Госпожа Отрера, – пояснил Парис, сияя от восхищения, – верховная жрица и сестра моей матери. Но она ненавидит всяческие церемонии, как и ее дочери. Они живут охотой и верховой ездой и большую часть времени проводят в имении за городом, где разводят и тренируют лошадей. – Он посмотрел на Мирину с редкой для него застенчивой улыбкой. – Именно так мой отец познакомился с моей матерью: он сюда приехал, чтобы купить лошадей.

Мирина уставилась на Париса во все глаза:

– Твой отец… царь Трои?

Парис нахмурился:

– Ты наверняка заметила, как серьезно мы относимся к лошадям.

– Да, но… – Мирина посмотрела на женщину, стоявшую на балконе. – А сколько дочерей у госпожи Отреры?