Но, наверное, бабуле и в голову не пришло бы, что я нуждаюсь в таком недвусмысленном совете, если бы Ребекка однажды – в типичном для нее приступе болтливости – не выложила ей историю о том, как мы нашли рядом с парком мячик для гольфа, и даже показала бабуле этот мячик, заботливо спрятанный в нашу тайную шкатулку с ценными предметами.

– Мы думаем, он принадлежит Джеймсу Моузлейну, – шепотом пояснила Ребекка, держа мяч в ладонях так, словно это был птенец.

– Фу! – фыркнула бабуля. – Кто такой этот Джеймс Моузлейн и почему это его мяч заслужил чести оказаться в вашей коробке? – Когда Ребекка наконец закончила объяснения, бабуля покачала головой. – Вы должны выбросить такие бесполезные мысли из своих голов. Вы обе. И тренироваться усерднее! Ваши руки до сих пор слишком слабы. – Она протянула руку, чтобы ощупать бицепс Ребекки. – Когда вы станете достаточно сильными, чтобы подтягиваться и отжиматься, и когда убьете в сражении первого мужчину, вот тогда вы можете поиграть с этим Джеймсом Моузлейном. Но не раньше. Вы меня понимаете?

И вот теперь мы стояли среди развалин Трои, наблюдая за тем, как к нам приближается Джеймс, и Ребекка выглядела такой же испуганной, как в тот давний день, когда она выслушивала наставления моей бабушки. Да и я тоже перепугалась.

– Джеймс! – воскликнула я, и мое сердце бешено заколотилось, потому что я просто не знала, что сказать.

Обычно мы не прикасались друг к другу, если не считать тех коротких, но, скорее всего, случайных касаний, когда он помогал мне надеть пальто. Но на этот раз Джеймс прямиком подошел ко мне и поцеловал в щеку.

– Морган, – заговорил он, тепло улыбаясь, – извини, что мне понадобилось так много времени, чтобы найти тебя.

Потом он повернулся к мистеру Телемакосу и доктору Озлему и приветствовал их так, словно они были давними друзьями.

А я тем временем видела, как за его спиной Ребекка нервно посмотрела на Ника, потом на меня, как будто желая удостовериться, что те чувства, в которых я призналась ей на борту, не зашли настолько далеко, чтобы поставить нас в отвратительную ситуацию любовного треугольника. Но нам нечего было бояться со стороны Ника; он смотрел на меня так, словно меня здесь вообще не было, или, скорее, как на кого-то совершенно незнакомого. А мне оставалось только надеяться, что я сумею держаться так же безразлично, как он.

И кстати, в противоположность всем нам Ник как будто ни в малейшей мере не удивился внезапному появлению Джеймса.

– А я все гадал, когда же вы к нам присоединитесь, – сказал он, пожимая протянутую руку с вежливым воодушевлением. – Ждал с того момента, когда ваше имя высветилось на моем телефоне.

– Ну да, да… – Джеймс изобразил короткую улыбку. – Я и собирался приехать раньше. Но Оксфорд крепко держится за все, что ему принадлежит. Ник, так вы сказали?

– Вы прекрасно знаете, кто я.

Нужно было хорошо знать Джеймса, чтобы увидеть, как его лицо скривилось от раздражения; эту гримасу легко можно было принять за улыбку.

– Я слышал, наши юристы все уладили, – сказал он. – Обменялись множеством остроумных писем…

Ник не потрудился улыбнуться в ответ.

– Боюсь, я утратил чувство юмора.

Последовало недолгое молчание, во время которого мужчины смотрели друг на друга так пристально, как будто были дуэлянтами, ожидавшими, когда кто-то взмахнет платком. Потом Ник отошел в сторону, а Джеймс повернулся ко мне, качая головой.

– Некоторые люди, – начал он достаточно громко для того, чтобы Ник мог его услышать, – прямо-таки не в силах радоваться тому, что имеют, они просто обязаны наложить лапу на чужое имущество.

Я понятия не имела, подразумевает ли он коллекцию Моузлейнов, и на всякий случай неопределенно пожала плечами. Но тем не менее мне уже было понятно, что Джеймс явился в Трою для того, чтобы спасти меня от Фонда Акраб; я ведь отправила ему последнее сообщение с телефона Ника. И присутствие Джеймса определенно заставляло предположить, что он желает продвинуть наши дружеские отношения на шаг вперед. Иначе зачем бы ему было выслеживать меня в Турции, если он знал, что через несколько дней я вернусь в Оксфорд?

– Скажите, Джеймс, – спросила я, когда все направились к парковке и мы получили шанс немного поболтать с глазу на глаз, – откуда вы знали, что мы сегодня будем именно здесь?

Джеймс остановился и взял меня за руку.

– Морган, – сказал он, глядя на меня своими гипнотическими бездонными глазами, – я вам звонил, звонил…

Его искренность заставила меня смягчиться.

– У меня телефон украли, – объяснила я. – Я собиралась лететь домой еще три дня назад, но… Но все так запуталось. Наверное, мои студенты меня уже просто ненавидят.

– А откуда у вас этот синяк? – Джеймс коснулся пальцем моего виска с необычной нежностью. А я и не подозревала, что синяк до сих пор заметен. – Не беспокойтесь, юная Морган. – Он обнял меня за плечи и слегка их сжал. – Теперь я здесь, и все под контролем. Когда я получил ваше сообщение, то подумал: «Черт побери, а ведь я никогда не бывал в Трое! Может, теперь самое время?» – Он оглянулся на Ника, ждавшего нас рядом с фургоном доктора Озлема, барабаня пальцами по облезшему металлу. – Кроме того, у моего дяди есть небольшое владение у Черного моря. И я готов что угодно ему наговорить, чтобы взять одну из его машин, – Джеймс кивнул в сторону единственного автомобиля, стоявшего на парковке неподалеку от фургона, – зеленого «астон-мартина», – и отправиться спасать леди, попавшую в беду.

Доктор Озлем жил вместе с семьей на крошечной ферме посреди коровьих пастбищ. И чем больше я осматривалась по сторонам, тем больше во мне росло убеждение, что строился этот домик поначалу как хлев для домашнего скота, а не жилище для людей.

– Я не стану разжигать огонь в очаге, – сообщил доктор Озлем в какой-то момент, укрепив тем самым мои подозрения относительно его дома, – потому что моя жена считает, что, когда стены прогреваются, начинает слишком сильно пахнуть коровами. Что до меня, – он ткнул пальцем в собственный нос, – я теперь никаких запахов не ощущаю. Говорят, такое иногда случается.

Миссис Озлем, хотя сама и не говорила по-английски, все же улавливала главное в разговоре, и, увидев ее рассеянный взгляд, я почувствовала укол жалости к ней. Худая, одетая в изношенное серое платье, она двигалась с грацией стареющей балерины, и каждый ее шаг и жест говорили о том, что она думает только о благополучии супруга. И даже если бы мистер Телемакос не проболтался нам о болезни доктора Озлема, неистребимое беспокойство, написанное на лице миссис Озлем, сказало бы все, что нам нужно было знать о состоянии ее мужа.

– Какой очаровательный коттедж, – заговорил Джеймс, с готовностью принявший многословное приглашение на ужин и теперь изо всех сил старавшийся отблагодарить хозяина, рассыпая бодрые комплименты. – Полагаю, это считается традиционным примером турецкой архитектуры?

– Да, – кивнул доктор Озлем, наливая всем мутноватой воды из медного кувшина на трех ножках. – Турецкая архитектура для коров. У нас был дом, вон тот. – Он кивком указал на висевшую на стене фотографию в рамке. – Мы его продали, чтобы расплатиться с адвокатами. Наш сын изучает юриспруденцию, но теперь уже слишком поздно… – Он стал подавать нам стаканы такими величественными жестами, словно предлагал наилучшее шампанское. – А теперь мне хочется, чтобы он стал доктором. Или водопроводчиком. Водопроводчик – это было бы замечательно.

Позже, когда мы ужинали за двумя маленькими столиками, сдвинутыми вместе, Джеймс, улыбнувшись всем, спросил:

– Ну и каковы успехи охоты на амазонок? Я удивляюсь тому, что вам понадобилось так много времени, чтобы добраться сюда. Разве Турция не всегда считалась родиной амазонок? Разве храм Артемиды в Эфесе, к югу отсюда, не построен предположительно амазонками? Он ведь является одним из семи чудес света, если я не ошибаюсь? – Джеймс бросил взгляд на доктора Озлема, ожидая подтверждения.