Похоже, эти слова наконец-то подействовали на царицу. Отерев глаза уголком шали, в которую она закуталась на время молитвы, царица отступила назад и снова посмотрела на Мирину, на время обуздав свою ненависть:

– Еще одна женщина, нарушившая клятвы, под этой крышей? Тогда мы дважды прокляты. Но я должна винить только себя, теперь я это понимаю. Богиня никогда не позволяла мне забыть… И теперь мой приговор близок. – Она прижала к груди сжатые в кулаки руки, борясь с новым приступом горя. – Я не должна тебя ненавидеть, дитя. И я была не права, проклиная тебя. Потому что ты всего лишь орудие в руках богини. И не ты убила моего сына. А я сама, мое неведение и злонравие. Это я подарила ему смерть еще до того, как боги даровали ему жизнь.

У Париса были собственные покои на верхнем этаже царского дворца – просторная комната с балконом с видом на город и надежно защищенную гавань. Вдали в полуденной жаре тихо плескалось море, по нему к Дарданеллам и обратно скользили корабли, огибая мыс, на котором стояла Троя.

Волшебная, воистину чарующая картина, но Мирина пока не в силах была наслаждаться ею. Встреча с царицей слишком сильно растревожила ее, и она просто не могла избавиться от мыслей о проклятии, бросившем столь зловещую тень на мать и сына.

– Вот это ты теперь и будешь видеть каждый день, – сказал Парис, подходя к Мирине. – А вот это будет моим. – Он поцеловал ее в шею, потом спустил платье с ее плеч и погладил их. – Самый прекрасный вид во всей Трое… Нет, во всем мире…

– Пожалуйста… – Мирина придержала платье, насколько у нее хватило мужества.

– Так же, как солнце встает с одной стороны земли, – негромко произнес Парис, мягко проводя пальцем по каждой выпуклости и каждому изгибу ее позвоночника, – и проводит весь день, путешествуя к другому ее краю… Так и я буду проводить свои дни, путешествуя по тебе, от начала и до конца… От макушки до пальчиков на ногах. И тебе никогда не придется, – он прижался к ней сзади всем телом, – тщетно ждать моего восхода.

Но Мирина не могла так быстро перейти к игривому тону после только что виденной драмы.

– Прошу, скажи мне, – прошептала она, оглядываясь на Париса через плечо, – что имела в виду твоя мать, когда говорила те слова… Я не могу забыть ее печаль.

Парис вздохнул и отпустил ее:

– Мне следовало предупредить тебе о суевериях моей матери. Ты поверишь мне, если я скажу, что тревожиться не о чем?

– Нет.

– Проклятье! – Парис вышел на балкон. – Вот уж прекрасное начало нашей семейной жизни… Но все-таки, полагаю, я женился на тебе не для того, чтобы рядом со мной находилась перепуганная рабыня… – Он посмотрел на Мирину, чтобы убедиться, что та внимательно его слушает. – Ты должна понять вот что: моя мать выносила двенадцать детей, но девять из них потеряла. Кого-то сразу, при рождении, других позже, просто из-за… – Он пожал плечами. – Наверное, из-за завистливости судьбы? Я даже и вида делать не стану, что понимаю такие вещи.

– Бедняжка… – покачала головой Мирина. – Столько горя ей пришлось вынести!

– А мой отец тем временем, – Парис повернулся спиной к городу и скрестил руки на груди, – мой замечательный отец продолжал мастерить детей с другими женами и наложницами, и на его коленях постоянно находится либо младенец, либо женщина… – Видя, как поражена Мирина, Парис криво улыбнулся. – Мне очень жаль. Но ты ведь сама захотела все узнать.

– Да, и я высоко ценю твою прямоту. – Мирина подошла поближе, еще не готовая оставить тяжелую тему. – Но почему твоя мать обвинила меня в том, что я тебя убиваю?

Парис выразительно повел глазами:

– Да это просто религиозная ерунда.

Мирина пристально всмотрелась в него, желая услышать продолжение. Но Парис молчал, и она, обхватив ладонями его лицо, сказала:

– Прошу, позволь мне делить с тобой больше чем постель. Иной раз я вижу, что на твоих плечах тяжкий груз, и мне больно оттого, что я не могу помочь, подставить и свое плечо под твою ношу. Помни, чему ты сам меня учил… И позволь сражаться рядом с тобой, спина к спине, пока мы не отгоним все дурное…

Взяв руки Мирины, Парис поцеловал их по очереди.

– Когда я родился, – заговорил он наконец, снова повернувшись к океану, – в дурных предзнаменованиях недостатка не было. Жрецы постарались использовать все свои фокусы, чтобы убедить мою мать в том, что я нежеланное дитя, неприятное богам, а потому представляющее собой угрозу для Трои. – Он грустно улыбнулся Мирине. – Видишь ли, мы постоянно боимся, что однажды Сотрясатель Земли проснется и в гневе уйдет из нашего города, оставив за собой огромные разрушения. Ты иной раз будешь чувствовать, как он шевелится. – Парис провел ладонью по тонкой щели в камне балюстрады. – Но ничего не бойся, милая; он никогда не был так спокоен, как теперь.

Мирина всмотрелась в профиль Париса, стараясь понять.

– Но почему жрецам мог не понравиться новорожденный?

– Им никогда не нравилась та, кого выбрал себе в жены мой отец. Они боялись, что под руководством царицы из Эфеса – царицы, которая привыкла к оружию и независимости, – народ Трои может восстать против новых богов и вернуться на древние пути. – Парис немного помолчал, колеблясь, потом с явной неохотой продолжил: – Мне, видимо, следовало рассказать тебе и о том, что до того, как трон занял мой прапрадед, Троя в течение многих поколений находилась под властью женщин. Отрера и моя мать ведут свой род от древних правительниц Трои, и как раз поэтому отец и решил объединиться с ними посредством брачного союза. Но жрецы всегда боялись, что моя мать бросит вызов царской власти отца, и потому с того самого момента, как она ступила на землю Трои, начали забивать ей голову всякими глупыми суевериями.

Чувствуя боль Париса, Мирина обняла его, и так они стояли некоторое время, глядя на город, который как будто пребывал в блаженном неведении относительно собственного прошлого.

– Уверен, ты посочувствуешь моей матери, – сказал наконец Парис, прижимаясь лбом к голове Мирины. – Она была так рада, что сохранила сына, но ее без конца тревожили разговорами о дурных знаках. И потому она, постоянно слыша голоса жрецов, которые то рассматривали внутренности жертвенных животных, то видели что-то в природе и то и дело провозглашали очередную глупость, снова и снова советовалась с ними, чтобы понять, что ждет меня в будущем.

Парис снова замолчал. Его взгляд скользил по шумному городу, останавливаясь то на влекомой волами телеге, то на группе веселых матросов… А потом Парис повернулся и снова ушел в комнату, чтобы взять свой дорожный мешок и достать из него сверток с золотой чашей. Он не стал разворачивать ткань, а просто осторожно положил ее на стол, после чего направился к кровати – это было огромное ложе, вознесенное на мраморном подиуме между четырьмя красными каменными колоннами – и бросился на нее, зарывшись лицом в подушки.

Когда Парис снова заговорил, его голос приглушала постель, но Мирина, устроившаяся рядом с мужем, слышала каждое слово, хотя, пожалуй, предпочла бы и не слышать этого.

– А потом, чтобы доставить удовольствие моим родителям, новые жрецы решили, что моя судьба будет не настолько мрачной, как утверждали их предшественники… Пока я не женюсь. Они твердили, что мой брак разгневает Сотрясателя Земли и он уничтожит меня. Но, как видишь, – Парис перевернулся на спину и раскинул руки, – я женат и пока что жив. – Поскольку Мирина ничего не ответила, Парис приподнялся на локте и дразняще потянул ее за прядь волос. – Иди ко мне, любимая супруга, посмейся вместе со мной. Замыслы богов могут быть загадочными, но действия человека вполне понятны.

Мирина, потрясенная всем услышанным, обняла мужа:

– Ты знаешь, что тебе не обязательно было жениться на мне. Я была бы счастлива, просто живя рядом с тобой…

– Лгунья! – Парис опрокинул Мирину на спину и прижал к кровати. – С того самого момента, когда я впервые назвал тебя царицей Мириной и возложил корону на твою голову, мы оба знали, что другого пути для нас нет. Я должен был обладать тобой… – Парис скользнул взглядом по ее телу и до сих пор не снятому платью. – Обладать полностью и до конца…