Когда машина выехала в город, юноша попросил водителя помедлить, и выслушал доклад второй Маргарите о её ночном визите. Игорь остался доволен тем, как она провела переговоры и даже похвалил вторую… Девушку его похвалу приняла стоически.

Спустя полчаса в окне замаячили знакомые фасады — три в ряд: голубой, розовый, зелёный, — и благодаря этому Игорь понял, что здание суда уже совсем рядом… А вот и оно, кстати говоря.

В этот раз журналистов собралось поменьше, раза этак в два.

Виной тому был визит премьер-министра Британской Империи, который в это самое время, всего в трёх кварталах отсюда, в Кремле, вёл важные переговоры с русским Императором. Собственно, Игорь недавно догадался, что его процесс так старательно растягивали именно для того, чтобы он продолжался и шёл как бы на фоне этих переговоров. Таким образом, одновременно обсуждая с британцами вопросы и осуждая их шпиона, Россия показывала свою твёрдость…

Умно, — подумал юноша, вышел из машины, и попал прямо в руки судебных приставов.

Однако не только поэтому сегодня было поменьше журналистов. В первый, открывающий день процесса их собралось больше всего. В последний тоже ожидался аншлаг. Второй же день казался наименее значительным, а потому представлял наименьший интерес для публики… И это, — подумал Игорь, поднимаясь по мраморным ступенькам, — очень зря. Ведь если его предположения были верными, именно сегодняшнее разбирательство будет самым важным…

И прогремит на всю Европу.

…

…

Григория Алексеевна Савелова шагала по коридорам здания городского суда. То и дело справа от неё вспыхивало просторное голубое небо в оконных рамах, и девушка щурила свои красные глаза. Она немного покачивалась, а в какой-то момент так вообще стала звонко ударять туфелькой о мраморный пол во время каждого своего шага, наполняя своё тело бодрящей вибрацией.

Девушка была сонливой, и в этом была только её собственная вина. Целую ночь, от заката до рассвета, она перебирала и перечитывала бумажки, вникая в это глупое судебное разбирательство.

Девушка питала просто страстную ненависть ко всевозможным заговорам.

Каждый раз, когда какая-нибудь девочка хотела с ней о чём-нибудь пошептаться, у Григории возникало нестерпимое желание закричать об этом на весь бальный зал; возможно именно поэтому у девушки совсем не было друзей своего пола. Впрочем, друзей противоположного пола у неё тоже не было, но это уже совсем другая история…

Так вот, именно из-за этой своей страсти пускать в любую пыльную комнату ветер и включать свет, Григория просто не могла стерпеть всё это «разбирательство». Ей хотелось докопаться до сути происходящего, и… Возможно у неё даже получилось.

Девушка, не замедляя шага, вошла через приоткрытую высокую деревянную дверь в просторное помещение. На платформе сидели полукругом наблюдатели, человек сто, не меньше, и все они сразу же повернули к ней свои головы. Девушка их проигнорировала и прошлась шагом резким, даже агрессивным, по красному коврику до серебристой подставки, после чего сложила руки.

Все прочие её «коллеги присяжные», уже были на месте. Кутузов немного поклонился, — у старика была удивительно пышная седая шевелюра для его возраста, — ОН, он, — проклятый Рюрикович, — улыбнулся девушке и даже произнёс:

— Добрый день, — на что разумеется не получил от неё никакого ответа. Масодова не отметила прибытие девушки никак. Григория это заметила, потом что сразу после своего появления в зале она стала поглядывать на эту женщину… И наконец взгляд Григории опустился на главное и в то же время такое незначительное и второстепенное лицо в помещении, — она взглянула на Игоря Трубецкого, черноволосого юношу, который непоколебимо стоял в самом центре зала.

Сложное, немного жалобное выражение появилось на лице девушке, хотя она и пыталась его удержать.

Григория хотела разобраться во всём этом процессе потому, что ей были неприятны всевозможные гнусные заговоры, — это правда, но лишь наполовину, ведь кроме этого девушку направляла и другое чувство — самая обыкновенная жалость.

Ей было жаль этого парня, который невольно стал жертвой, пешкой в чужой политической игре. Ей было его жаль, потому что он казался беспомощным. Он молчал во время собственного суда, потому что был, как видела это Григория, испуган и потерян… Возможно ещё ей было его жаль потому, что юноша напоминал девушке собственного младшего брата…

Впрочем, это уже совсем другая история.

Ещё ей было неприятно, что совершенно ни в чём не виноватый, он стал жертвой давней семейной обиды…

Судья взялся за молоточек и начал методично отбивать вчерашний звонкий ритм.

Григория воспользовалась моментом и ещё раз посмотрела тайком на княгиню Масодову. Женщина была в платье, но не своём вчерашнем, а другом, хотя и всё ещё с чрезвычайно откровенным декольте. Григория даже удивилась, как грудь этой женщины умудряется не выпадать из него…

Наверное, она использует двухсторонний скотч.

Григория смотрела на лицо княгини, всё ещё очень привлекательное, чарующее, пускай и обильно измазанное макияжем — возможно даже лишним. И совершенно другая картина была в голове девушке. Перед глазами Григории держалась давняя фотография, сделанная ещё на заре этого искусства, — на ней стояла пара: статный мужчина с длинными чёрными волосами, заведёнными за уши, и рядом неловкая, ряженая девочка всего лишь четырнадцати лет, которая казалась даже ещё моложе, прямо совсем неказистым ребёнком на контрасте с нынешней роскошной княгиней.

Но это была она — пускай и много лет назад.

А мужчиной был Егор Григорьевич Трубецкий.

И когда-то они были помолвлены…

Сегодня будет ещё одна глава.

Вскоре — сегодня это произошло как-то быстрее вчерашнего — судья закончил стучать молоточком и начал разбирательство. Сразу обговорили важный вопрос. Так как заседание сегодня ожидалось особенное длинным, — в связи с тем, что нужно было выслушать показания всех свидетелей, — его решили разделить сорока пятиминутным перерывом.

Когда об этом услышал Игорь, юноша призадумался и кивнул.

Главное, чтобы не задержали до самого вечера, ведь примерно в пять часов ему нужно было проводить Елисавету на бал. Да и самому на нём побывать, — почему бы и нет. Если слушанье сегодня пройдёт благоприятно, его перестанут как прежде ограничивать.

Наконец судья дал право голоса плешивому прокурору, который в свою очередь уступил место комиссару. Сухим голосом, поглядывая на юношу как и вчера с предвкушением, — но теперь уже более агрессивно, — он вызвал первого свидетеля:

— Следствие приглашает в зал суда генерал-майора Стрелкова…

На платформах зашептались. Игорь почувствовал, что кто-то внимательно на него смотрит, причём совсем рядом, среди присяжных. Кто бы это ни был, его, судя по всему, очень занимало, как юноша себя поведёт в преддверии показаний именно этого свидетеля… Заметить, кто на него смотрит, Игорь не успел. Жаль, ведь знай он, кто это был такой, и стало бы ясно кто именно среди присяжных дворян работает на человека сверху.

Секунд сорок спустя в зал через огромные двери зашёл мужчина, низкий и немного полноватый, в тесном и потому нелепом чёрном пиджаке и с единственной правой рукой — левый рукав у него покачивался, как собачий хвост.

На губах комиссара заиграла улыбка. Вот и он, подумал мужчина, вспоминая, что именно этот генерал-майор был одним из главных козырей обвинения.

В то время как другие замешенные в дело армейские чины либо отмалчивались, либо давали туманные показаний, он единственный заявил прямо, что у него есть что сказать по этому делу, и что в суде он всё это выскажет.

Сгорая от предвкушения, комиссар заговорил:

— Единственный вопрос вам… Генерал-майор. Вы можете заверить о виновности обвиняемого во всех выдвинутых обвинениях, и конкретно о его причастности к иностранным службам? Скажите просто: виновен ли обвиняемые?