Как начинается день? А? Эээ!

Так-то, дружок!

Никто не знает, где начинается день. Некоторые ученые думают, что это происходит где-то над океанами. Но океаны, хотя они такие большие, были не всегда. Да и день над ними не столько начинается, сколько продолжается.

А как же начинается день?

Просто однажды в одиноко пустой Вселенной какой-нибудь Бог говорит "Да будет день!". И вот тогда он начинается.

А с чего? Почему? И что было до этого?

И почему до этого ничего не было?

А кто сказал, что не было ничего?

Обязательно что-то было. Например, уже упомянутый Бог. А что такое "Бог"? Это - все. Все-все-все! И как в такой Вселенной появиться хоть чему-нибудь, если все уже есть, и в то же время - ничего нет?

Ведь любая вещь, явление, событие, все, что угодно, если вдруг случайно появится - то тут же будет поглощено всемогущим Абсолютом. Ибо Бог - это все!

Но однажды Богу становится скучно. Или интересно. Или любопытно. В общем, случается что-нибудь такое, что заставляет Бога разделиться. На себя, и не-себя.

И сначала появляется желание сделать это. Но отделить от всемогущего себя что-нибудь другое - просто невозможно. Ведь ничего другого нет!

Поэтому приходится изворачиваться, и сделать как-то так, чтобы было не только все, но и что-то еще.

А как?

И тогда Бог придумал Правила.

Раньше была абсолютная свобода - было возможно все, и ничто не отделялось от другого. А теперь можно все, но не совсем. Предположим, что здесь можно вот так, а вот тут - по другому. Нет, Правила по-прежнему можно нарушать, ведь я всемогущ, но я не буду.

Не хочу.

Итак, кроме меня в этой Вселенной появится что-нибудь еще.

"Да будет Свет!"

Он очень красив, мой первенец творения. Он заполнил все окружающее, и теперь нас двое. Я и Свет. Но он ничем не отличается от окружающего, и поэтому его невозможно увидеть, а это портит впечатление.

Надо бы его чем-нибудь оттенить.

Но - чем?

Ведь нет ничего, кроме меня Света.

Вводим следующее ограничение.

"Да будет Тьма!"

Поделим свет на множество мелких кусочков. Теперь между ними спряталась Тьма. И они вечно будут играть в догонялки, мои Свет и Тьма. Свет, и отсутствие Света. Но пока что ничего не происходит - ведь Времени еще нет! Время - это движение, а двигаться пока нечему.

Ну, так сделаем время! А для этого - ограничим пространство.

Я бесконечен, и свет бесконечен, и даже тьма. Как же ограничить бесконечность? Самое простое - замкнуть в кольцо. Вот и закольцуем кусочки света - получилось много-много бесконечных шариков. И тьма теперь прячется за шариками. Пойдем дальше - соберем получившуюся пыль в одном месте. И в другом тоже. В одном месте смешаем пыль со светом, в другом - с тьмой.

Вот теперь можно смело сказать

"Да будет день!".

И осторожно запустить первую Планету вокруг первой Звезды.

А теперь, замерев от восторга, любоваться, как они движутся, отбрасывая тени!

К сожалению, любоваться могу я один. А самолюбование (ведь я смотрю на самого себя!) - не лучшее развлечение.

Надо бы создать кого-нибудь еще.

Сначала - попроще. Обкатать технологию, прикинуть, что им нужно, а что - вредно. Затем - добавить немного того, и чуть-чуть этого. Чтобы сами, сами, иначе опять получусь Я. А я уже и так есть. А теперь запускаем процесс автоматического воспроизводства с самостоятельным регулированием.

"Да будут птицы, звери, и гады морские!".

Красота! Звезды, планеты, живые существа...

Но все, без исключения, подвластны мне. Прикажу радоваться - будут радоваться. Прикажу плакать - будут плакать.

Куклы.

А хотелось бы чего-нибудь такого, чтобы было подобно мне...

Как?

Как сделать живое существо, да такое, чтобы было подобно Богу, но при этом Богом - не было?

Не знаю.

Но буду пробовать.

Ввожу для себя следующие ограничения. Дам я им, и никогда не отниму...

Что?

Во-первых, возможность Творить. Этим они будут на меня похожи. А для творчества потребуется им Любопытство и желание. Это тоже от меня. А вот дам-ка я им то, чего у меня нет, и никогда не будет.

Возможность ошибаться. Сомневаться. Делать вопреки. Да, это - обязательно! Чтобы сами, а не по моей указке!

И - вперед!

Пусть любуются созданным мной миром, живут в нем, что-то создают, что-то меняют.

А если что - я всегда рядом.

Стало так темно, что совсем уже нельзя было двигаться дальше. Всадник остановил коня, слез с него и стал распаковывать седельные сумки. Буквально через несколько минут в придорожных кустах был организован ночлег для одинокого путника - косо натянутый полог, спальный мешок на устланной ветками земле, над костерком висел небольшой котелок, а сам всадник усердно занимался своим другом и любимцем - снимал упряжь, пучками травы растирал мягкую шкуру, гребнем вычесывал из гривы и хвоста мусор и грязь этого дня. Конь переступал всеми ногами и довольно фыркал, в неверных отблесках костра жесткая шерсть скакуна переливалась серебристыми волнами по гнедому полю шкуры, создавая мару волшебных узоров.

- Стой, стой, не вертись! - путешественник хлопнул коня по шее, тот всхрапнул и замотал башкой. Потом потянулся к листьям кустарника. - Ненасытная твоя утроба, сколько же ты зелени перевел в дерьмо? На вот, отвлекись на минуточку. Конь оторвался от зеленых листьев и ткнулся мордой в подставленную ладонь. В это время хозяин с наслаждением трепал свежерасчесанную шелковистую гриву. Потом обнял скакуна за шею и стоял так несколько секунд.

В ночном воздухе сладко тянуло ароматом костерка и вкусностью походного варева. Человек у костра споро работал ложкой над котелком, быстро приведя его в совершенно чистое состояние. Искать ручей было лень, все было лень. Поэтому человек выцедил остатки воды из объемистой фляги и наскоро прополоснул походную посудину. Засунув остатки провизии в седельные сумки, он подложил под голову бревнышко и растянулся на спальнике. Ночные ароматы и звуки, прохлада ночного воздуха, хрумканье в тишине коня, тяжело переступающего по земле, и ночное небо над головой. Маленькое счастье для одинокого путника. Одинокий путник любовался звездами, как он это делал уже почти двадцать три года. Примерно раз в неделю ему приходилось вот так вот смотреть в звездный круговорот, и каждый раз он испытывал блаженство - блаженство бесконечной пустоты, смешанной с профессиональным знанием. В любой момент он мог назвать каждую звезду по имени, по-русски, по-арабски, по-английски, на хинди и еще на десятке языков. Он мог назвать ее значение в судьбе живущего, а мог сообщить массу и температуру, и мог определить влияние звезды на время в данном секторе вселенной, мог, но... Но просто любовался бесконечным круговоротом мерцающих точек. Потому что, кроме всего прочего, он был человеком. И ничто человеческое ему не было чуждо.

Звездное небо, которое влияло на судьбу каждого живущего на крохотном сгустке материи, называемом Землей, проявило свое могущество, и человек забрался в спальник, полностью отдавшись этому влиянию, ибо если над головой - звезды, значит пора спать. Этот человек не спорил с законами вселенной.

Утро придирчиво осмотрело свои владения, прежде чем воцарить над миром. Мир сильно изменился с прошлого утра. Родились сотни и сотни новых ртов, которые громогласно требовали внимания и еды. Сотни и сотни ртов навеки закрылись. Где-то появились новые горы и новые острова. Кое-какие горы стали кучей обломков, а некоторые острова исчезли под лазурной поверхностью. Мир стремительно менялся, и утро, обнаружив привычный порядок вещей в неизменности, властным движением стерло звезды с небосвода и вошло в мир. Если бы утру было до этого дело, оно бы обратило внимание на двоих всадников, удалявшихся на приличной скорости от поляны возле придорожных кустов, где возле остывшего пепелища в спальном мешке лежало остывшее тело. Двое удалялись туда, откуда всадник приехал вчера, а ночью тонкий кинжал бритвенной остроты изменил его движение от старения к разложению, и кто скажет, вверх это или вниз? Утру не было дела до двух убийц, как и не было дела до остывшего трупа и оставшемуся одиноким коня, но на всякий случай оно провело лучиком по лицу того, что еще вчера было человеком. Лицо недовольно дернулось и приоткрыло один глаз. Глаз покосился на лужицу крови, натекшую под спальный мешок, и лицо из мертвенно-воскового стало просто задумчивым. Окоченевшее тело осторожно выбралось из мешка, вытащило из седельных сумок зеркальце и внимательно осмотрело рану. Двумя глазами, ибо в процессе вылезания второй глаз открылся тоже. Рана была мастерская, крови вытекло немного, но она испачкала и спальник, и одежду. Это неприятно: кровь тяжело отстирывается. Тело человека на негнущихся ногах подошло к коню (тот настороженно всхрапнул: запах крови - не лучшие ароматы с утра!), но не убежал. Такими же деревянными руками тело обняло коня и с третьей попытки взгромоздилось на него. Конь, которого вчера вечером никто даже не подумал стреножить, стоически перенес эту процедуру, убедился, что тело держится и отправился куда-то в заросли. Он, видимо, точно знал, куда идет, потому что через некоторое время он вышел на берег небольшого ручейка. Тело мешком свалилось со спины скакуна и, переваливаясь, скатилось прямо в грязь. Делая странные судорожные движения, тело добралось до относительно чистой воды и полностью погрузилось в нее. Через двадцать минут из ручья вышел человек, вид которого ничем не напоминал судорожно дергающийся труп. Он дышал и теплая кровь струилась по его жилам. А что касается небольшого шрама... Ну что ж, на мускулистом теле их было немало, разной величины и степени заживления. Добравшись до вчерашней стоянки, так для него трагически закончившейся, человек неторопливо оглядел следы ночного происшествия, задумчиво поскреб подбородок и глянул в синее небо, будто призывая его в свидетели. Небо бесстрастно молчало. Человек удовлетворенно кивнул и бросил в пространство: