— Ты бредишь.

— Я?

Он отпускает мое лицо, и его пальцы опускаются к моей ключице. Каждое прикосновение его кожи к моей подобно обжигающему огню.

И, как и любой пожар, пепел единственное, что он оставит после себя.

— Оставь меня, черт возьми, в покое, — шиплю я.

— Я же тебе говорил. Я не могу.

Он стягивает полотенце, обнажая шрам и мою бледную грудь.

Это чудо, что я держу полотенце на поясе. Или, может, я держу его только потому, что он это позволяет.

Он обхватывает большим и указательным пальцами мой сосок и сильно сжимает.

Пронзительное ощущение пронзает меня до глубины души, и я закрываю глаза от стыда.

— Твои соски такие твердые. — он сжимает еще сильнее, пока стон не срывается с моих губ. — Видишь? Они напряженные и чувствительные, так что, может, им тоже нравится противоположное хорошему.

Я поджимаю губы, боясь, что раздастся какой-нибудь чужеродный звук.

— Черт.

Его металлические глаза наполняются удивлением. Он продолжает щипать и покручивать сосок, но его внимание на другом. Все его внимание приковано к сердитым красным отметинам, которые он оставил вокруг шрама.

Подавляя ощущения, проходящие через тело, я недоверчиво гляжу.

— Тебе нравится причинять людям боль?

Его взгляд неохотно покидает мою грудь, встречаясь со мной глазами. Блеск безразличия покрывает его черты, запечатывая тот интерес, который вспыхнул ранее.

— Тебе больно?

— Нет, но мне некомфортно. Избавь меня от своего внимания.

— Зачем?

Он сильно щиплет меня за сосок.

Мои губы дрожат, в попытке собраться с мыслями.

— Ты токсичен. И, ох, ты разрушил мою жизнь на два года.

Он наклоняется, губы скользят по раковине моего уха, посылая озноб в низ живота, когда он шепчет:

— Недостаточно.

— Что я тебе сделала?

Мой голос дрожит при этих словах.

— Ты существуешь.

От его слов у меня на глазах выступают слезы.

Где-то в глубине души я согласна с Ким. Эйден больше никого в школе не запугивает — даже ее. Он не лезет из кожи вон, чтобы заманить других в ловушку, как это делает со мной.

— Почему я? — прикрикиваю я. — Какого черта ты решил разрушить мою жизнь? Бросил монету? Проснулся в один день и решил, что это буду я?

Его рука обвивается вокруг моей шеи, и он сжимает ее. Схватка достаточно плотная, заставляя меня просить воздуха и показывая, что он контролирует ситуацию.

Что он может в любую секунду выжать из меня жизнь.

— Думаешь, я уничтожал тебя? —спрашивает он мрачным голосом. — Ты ничего не видела, Холодное Сердце.

Я пытаюсь толкнуть его в грудь, но он тянется свободной рукой к моему соску и щиплет его, сильнее сжимая мою шею.

Я не могу дышать.

Я, черт возьми, не могу дышать.

Мои легкие задыхаются от несуществующего воздуха, когда я бьюсь и царапаю его руку и предплечья.

Мои глаза выпучиваются, я ощущаю покалывание в каждом нервном окончании. Меня охватывает головокружение, и все становится туманным.

— Чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее я сжимаю. — он проводит языком по моей приоткрытой нижней губе и шепчет мне в губы: — Ты умная, разве нет, милая?

Мои руки дрожат, когда я опускаю их по обе стороны от себя.

Он слегка разжимает руку, впуская немного воздуха. Я жадно глотаю его, легкие и глаза горят от кислорода.

— Хорошая девочка, — он проводит большим пальцем по моему соску, когда я дрожу от крошечных порывов дыхания. — Ты могла бы держаться подальше, Холодное Сердце. — его голос темный и леденящий, как безлунная ночь. — Но тебе пришлось начать войну.

— Что...?

— Эльза?

Тренер Нессрин кричит от двери. Ее шаги приближаются с каждой секундой.

Мое лицо горит, и паника охватывает меня изнутри. Если она застанет меня с Эйденом, я смогу попрощаться со своим чистым, идеальным рекордом. Я подвергну опасности Кембридж и все, ради чего я работала.

Эйден отпускает меня и подходит к окну. Он бросает на меня последний неразборчивый взгляд, прежде чем спрыгнуть и исчезнуть.

Я прерывисто вздыхаю, натягивая полотенце на свое тело. Ноги дрожат и едва держат меня в вертикальном положении.

В поле зрения появляется тренер Нессрин.

— Все в порядке?

— Да, — шепчу я.

Не совсем.

Совсем нет.

Мы с тетей Блэр переходим с боковой планки в положение для медитации.

Глаза закрыты, мы просто чувствуем. Звуки птиц, щебечущих на деревьях, наполняют мои уши успокаивающей музыкой. Влажный воздух липнет к щекам и ерошит волосы назад.

Сколько я себя помню, мы с тетей разделяли этот момент внутреннего покоя.

Единственная разница в том, что я не могу сосредоточиться на данный момент.

Стычка, которая произошла вчера с Эйденом в раздевалке, продолжает прокручиваться в моей голове, как повторяющийся кошмар.

Мою кожу покалывает от беспокойства.

Это беспокойство?

Мое тело не забывало, как близко он подошел. Как он прикасался ко мне, будто имел на это полное право.

С тех пор как я вернулась в школу в этом году, все вышло из-под контроля. Внутренний покой, который я изо всех сил старалась защитить, раскалывается, пережевывается и выбрасывается. Или, может, он рушился в течение последних двух лет, пока я делала все возможное, чтобы оставаться сильной.

Или за десять лет до этого.

Будь проклят Эйден в самых тёмных ямах ада.

Он пробуждает ту часть, которую я скрывала ото всех. Дерьмо, я также защищала себя от этой части.

Преследующие воспоминания.

Мучительная боль.

Мёртвые глаза.

Каждый раз, когда я смотрю в его затуманенные глаза, я вижу намек на темноту, которую я оставила позади. Будь я проклята, если позволю ему или кому-то другому заставить меня вспомнить тот кошмар.

— Эльзи? — я резко открываю глаза и вижу тетю, сидящую передо мной, скрестив ноги. Она смотрит на мои сжатые кулаки, нахмурив брови. — Идея состоит в том, чтобы надо расслабиться.

Она улыбается, но на ее лбу читается беспокойство. Никаких морщин.

Тетя, в сущности, нестареющая красавица.

Ее лицо ни на сантиметр не изменилось с того дня, как она взяла мою маленькую ручку в свою и пообещала мне новую жизнь.

Люди верят в ангелов-хранителей, я верю в тетю Блэр и дядю Джексона.

— Прости, — я улыбаюсь в ответ и беру бутылку минеральной воды, которую она предлагает. — Я думала о тесте.

У меня контрольная по математике, но сейчас меня беспокоит не это.

Уф. Ненавижу лгать тете.

Она убирает мою челку со лба и за ухо. Мы с тетей в леггинсах для йоги. На ней спортивный бюстгальтер, а я в топе. Она сдвинула свой коврик так, чтобы мы смотрели друг на друга, а не на зеленый пейзаж нашего заднего сада.

— Ты же знаешь, что мы гордимся тобой, что бы ты ни делала, верно? Это не обязательно должен быть Кембридж, если ты не хочешь.

Ее улыбка теплая, но в то же время болезненная.

Иногда я задаюсь вопросом, видит ли она мою мать в моем лице. Я все больше и больше становлюсь ее точной копией.

— Богохульство, — смеюсь я. — Не позволяй дяде Джексону услышать, как ты произносишь «нет Кембриджу.» Кроме того, я хочу в Кембридж, тетя. Это моя мечта.

Она крутит обручальное кольцо.

— Не говори Джексону, и мы поедим мороженое, смотря дрянной фильм, пока не потеряем сознание.

— Договорились.

Мы сворачиваем наши коврики, закрываем дверь от холодного воздуха сада и заходим внутрь.

Тетя солгала, что разрешит мне съесть столько мороженого, сколько я захочу. Она едва позволила мне съесть две ложки, когда ее родительская сторона взяла верх. Мороженое не подходит для моей дозы здоровой пищи.

Мы прокручиваем Нетфликс в течение десяти минут, прежде чем решаем в тысячный раз посмотреть «Гордость и Предубеждение».

Книга все равно лучше. Просто сообщаю.