Я как раз мыла листья салатной капусты, но когда заметила, что солдат едет к нам, быстро их собрала, завернула в кусок ткани и сунула под раковину. Потом я подбежала к задней двери.

— Су Хи! — позвала я сестру. — Сюда едет солдат на мотоцикле!

Су Хи как раз выкапывала глиняные горшки онгги с рисом и овощами, которые мы спрятали за домом, но тут выпрямилась и взглянула на дорогу. Увидев солдата, она очень серьезно посмотрела на меня, безмолвно призывая к осторожности.

— Задержи его, — велела она, а потом опустилась на колени и поспешно принялась засовывать онгги обратно в ямы, откуда их вынула.

Я вернулась в дом и стала смотреть из окна кухни на приближение змеи. Оставалась надежда, что солдат проедет дальше, к другому дому по этой дороге, но он остановился и прислонил мотоцикл к нашей хурме. Послеполуденный ветерок поймал хвост змеи и принялся играть с ним, вытягивая его, пока змея не исчезла и не остался только человек возле мотоцикла. Солдат снял перчатки и похлопал ими по бедру, так что в воздух поднялись облачка пыли. Потом он запустил руку в кожаную сумку, достал желтый конверт и подошел ко входу в дом.

— Эй! У меня предписание от военного командования! — крикнул он по-японски. — Выходите! Выходите!

Я отодвинула серый кусок брезента, висевший там, где когда-то была наша прекрасная дверь из резного дуба, и встала, скрестив руки на груди.

— Уходи, — отозвалась я на том же языке.

Мундир солдата побурел от пыли. Лицо у него тоже было бурое, если не считать двух чистых кругов вокруг глаз от защитных очков. Очки эти висели у солдата на шее и были не чище мундира. Мне казалось, что он выглядит ужасно глупо: весь в грязи, глаза обведены кругами, будто у енотовидной собаки. Но сам он, наверное, не чувствовал себя глупо и смотрел на меня с таким видом, будто он тут главный.

— Разве так со мной следует обращаться? — спросил он. — Я специально приехал, чтобы привезти вам предписание. — Он протянул мне конверт: — Вот, возьми.

— Лучше брось его в реку Амноккан, а нас не донимай, — сказала я, не тронувшись с места. — Почему это мы всегда должны вас слушаться?

Солдат ухмыльнулся, и его глаза как у енотовидной собаки превратились в узкие щелочки. Он прислонился к стене нашего дома.

— Потому что вы японские подданные. Если не будете подчиняться приказам, вас расстреляют.

— Да лучше бы расстреляли, — буркнула я.

Ухмылка солдата превратилась в оскал. Теперь он уже не выглядел глупо.

— Скоро ты научишься служить Японии.

Я собиралась сказать ему, что я думаю насчет службы Японии, но тут из-за дома вышла Су Хи, вытирая руки о платье.

— Что такое, в чем дело? — спросила она по-корейски. Сестра, в отличие от меня, по-японски не говорила.

— Коннитива[3], — сказал солдат и, переходя на корейский, добавил: — Вижу, ты еще не научилась говорить по-японски. Может, тебе стоит брать уроки у своей невежливой младшей сестрицы?

Су Хи склонила голову.

— Прошу простить мою сестру. Она совсем юная.

— Не такая уж и юная, — возразил солдат, разглядывая меня, а потом выпрямился и задрал подбородок, как принято у японцев. — Ваш хозяин недоволен урожаем, который вы собрали в этом году. Теперь вы ему задолжали. — Он протянул Су Хи конверт: — Это предписание для вас с сестрой. Тут сказано, как вы можете расплатиться с долгом. Возьми.

Су Хи слегка поклонилась и взяла предписание.

Солдат злобно зыркнул на меня, и я порадовалась, что не успела ему высказать свои мысли насчет службы Японии.

— Ты присматривай за сестрой, — сказал он Су Хи. — Она вас всех может впутать в неприятности. — Солдат кивнул и направился к мотоциклу. Он развернул его, запустил двигатель, подтолкнул и уехал туда же, откуда приехал, а за его мотоциклом на дороге снова поднялся в воздух пыльный змеиный хвост.

— Что там такое? — спросила я. — Что говорится в этом предписании?

Су Хи спрятала конверт за пазуху.

— Не думай о нем, сестричка, — сказала она. — Нам надо скорее замочить овощи, иначе не выйдет утром сделать кимчхи. — Она пошла на задний двор.

— Но что там говорится, онни[4]? Солдат же сказал, что предписание касается нас обеих!

— Тихо, Чжэ Хи! — прикрикнула Су Хи, развернувшись ко мне. — Пора уже научиться вести себя как подобает. Матушка прочитает бумаги сегодня вечером, когда вернется с завода. Первой их должна увидеть именно она. А теперь иди и займись делом.

Су Хи вечно меня воспитывала, точно как мама, а я не любила, когда мной командовали. Рассерженная, я вернулась в дом и вытащила из-под раковины салатную капусту. Подготавливая ее для кимчхи, я не переставала думать о бумагах за пазухой платья Су Хи. Наверное, нам приказывают зимой выйти на работу на фабрику. Когда тощий ушастый японец, которому теперь принадлежала наша земля, приезжал за урожаем, он говорил, что властям нужно больше рабочих, чтобы снабжать армию Японии.

— Мы одерживаем героические победы над американцами, — заявил он, залезая в свой старый грузовик, набитый овощами, которые мы с таким трудом растили. — Если будете нас слушаться, мы прогоним грязных американцев обратно за океан, и больше они нас не побеспокоят.

Завелся грузовик с трудом: японец никак не мог переключиться на нужную передачу. Наконец он тронулся и покатил вниз по дороге, а потом вдруг высунул голову в окно — я уж думала, уши у него начнут развеваться на ветру.

— Тогда-то вас и наградят за все ваши жертвы! — добавил он. — Еще порадуетесь, что вы подданные Японии!

К тому времени, когда над долиной к западу от нас закатилось солнце и наступил вечерний холод, мы с Су Хи уже поставили два горшка овощей вымачиваться в рассоле. Наша ферма была самой большой в округе. В детстве я думала, что наш большой белый дом — дворец, а поля вокруг него — дворцовые сады. Папу я считала императором, маму — императрицей, а себя — их прекрасной дочерью-принцессой. Соседи, которые жили в тесных домах с низкими потолками и возделывали крошечные поля, были просто крестьянами в нашем королевстве. И честно говоря, часто я примерно так с ними и обращалась.

А теперь наш прекрасный дом стоял весь грязный: за ним уже несколько лет не ухаживали. С крыши отвалилась часть черепицы. Поля заросли сорняком. И хотя все лето мы усердно трудились, на зиму нам продуктов не хватало. Скоро маме, как и нашим соседям, придется выпрашивать лишний мешок риса.

Мамы все не было. Мы с Су Хи сели за невысокий столик и поужинали салатной капустой и горсточкой риса. Самая большая комната нашего дома объединяла в себе кухню, столовую и гостиную. Именно тут мама учила нас читать и писать. В глубине кухни стояла огромная чугунная печь, а от нее горячий воздух шел в наш домашний ондоль — систему подогрева полов. Доски пола были отполированы до блеска ступнями нескольких поколений моих предков. В кухне стояли две деревянные табуретки, а чуть поодаль — приземистый столик, за которым мы ели. Спальню от основного помещения отделяли раздвижные решетчатые двери. Там лежали на полу травяные циновки годза и стоял богато украшенный комод, который папа предлагал продать, но мама ему запретила. Теперь я очень радовалась, что мама настояла на своем.

Когда мы поели, Су Хи поставила на стол немного риса и овощей для мамы. Скоро она уже придет — поднимется по дороге на наш холм вместе с остальными женщинами с фабрики. На фабрику по пошиву обмундирования мама ходила каждый день с тех самых пор, как мы собрали урожай. Мама была очень умная — слишком умная для такой работы. Она любила читать. У нас дома хранилось множество книг, и родители очень этим гордились. У нас были книги на китайском и японском, и даже несколько штук на корейском, хотя японцы запрещали их держать. В библиотеке имелись великие романы, труды Конфуция, китайская поэзия. Даже западная литература вроде Шекспира, Толстого и Диккенса в переводе на корейский, китайский или японский.