Я закрыла глаза и постепенно погрузилась в неспокойный сон.

На следующее утро я проснулась оттого, что Су Хи тянула меня за руку.

— Просыпайся, Чжэ Хи, — сказала сестра. — Надо сделать кимчхи перед уходом.

В доме было холодно, и вставать мне не хотелось. Я зарылась поглубже в одеяло, но Су Хи стащила его с меня и велела вставать.

— У нас мало времени, — бросила она.

Я села и потерла глаза, чтобы быстрее проснуться. Снаружи было еще темно, в доме повсюду лежали тени. Я заглянула в кухню. Огонь выгорел, дров не осталось. Мама, все еще в ханбоке, сидела посреди выстывшей кухни и смотрела в никуда. Глаза у нее были как у старого господина Ли, когда мы с Су Хи нашли его умершим от голода на заднем дворе его дома.

Солнце уже вставало, окрашивая тополя в пламенно-оранжевый цвет. Я помогла Су Хи слить рассол, в котором вымачивались салатная капуста и дайкон. Су Хи велела мне как следует вымыть овощи, но у нас хватало времени сполоснуть их только два раза, а не три, как мы обычно делали. Мы сделали красный соус из чеснока, имбиря и острого перца. От специй мне жгло руки. Овощи мы положили в соус и разложили получившуюся смесь в два больших горшка онгги. Оттащив их на задний двор, мы поглубже закопали горшки. Когда мы закончили, солнце уже было высоко над тополями, небо окрасилось в глубокий синий цвет. Су Хи сказала, что нам пора идти.

Я пошла к колодцу и смыла с рук соус от кимчхи, потом вернулась в спальню и заплела волосы в косу. Уложив в холщовый мешок смену одежды, я оставила его в кухне рядом с мешком Су Хи. Мама так и сидела, уставившись в холодную печь. Су Хи упаковала немного риса и кимчхи и заварила ячменный чай поричха.

Я робко подошла к сестре.

— Что с матушкой? — спросила я. На нее это было совсем непохоже — сидеть вот так тихо и неподвижно.

— Она очень устала, — сказала Су Хи, разливая поричха по чашкам. — Выпей-ка чаю и съешь немного риса.

Поричха Су Хи заварила крепкий и горький, как мама обычно делала для папы. Мне крепкий не нравился; если такой заваривали, я обычно отказывалась его пить. Но в тот день я без возражений выпила чай и поела риса, хоть и не была голодна. Гребень лежал на столе, там, где мама оставила его прошлой ночью. Ничего красивее я в жизни не видела. Я уставилась на двухголового дракона, а он, в свою очередь, уставился на меня. Я наклонилась к нему поближе и почему-то приблизила к нему ухо. На мгновение мне показалось, что дракон со мной говорит.

— Пойдем, сестричка, — сказала Су Хи. — Надо попрощаться с матушкой.

Дракон словно загипнотизировал меня, и я не ответила Су Хи.

— Чжэ Хи! У нас мало времени!

— Хорошо, онни, уже иду, — отозвалась я. Заставив себя оторваться от гребня, я вместе с сестрой подошла к маме.

Су Хи низко поклонилась.

— Мы уходим работать на обувную фабрику, матушка. Мы сделали кимчхи и закопали его на заднем дворе, где японцы его не найдут. И рис мы тоже закопали. — Она снова поклонилась. Мама продолжала смотреть в потухшую печь.

Я встала перед мамой, чтобы тоже поклониться, но вместо этого вдруг взяла ее за плечи и встряхнула.

— Мама, просыпайся! — настойчиво потребовала я. — Тебе надо идти на работу! — Она не пошевелилась, и я отошла, боясь, что чары, сковавшие мать, уже не разрушить.

Су Хи взяла меня за руку и потянула в сторону прикрытого брезентом выхода. Мы взяли свои мешки и вышли из дома, а мама осталась внутри одна.

Когда мы миновали хурму и вышли на земляную дорогу, солнце уже встало над холмами на востоке и начало прогревать утренний воздух. Мы зашагали вниз по дороге, к Синыйчжу, и я взяла Су Хи за руку. Мы прошли совсем немного, как вдруг услышали шум за спиной. Обернувшись, мы увидели, что к нам бежит мама. Она была босиком, черно-белый ханбок развевался на ветру. Добежав до нас, она внезапно остановилась. Я порадовалась, что мама пришла в себя и стала такой, как обычно, но потом увидела, что не стала: глаза у нее были совсем безумные.

— Вот, возьми, — проговорила она, тяжело дыша. В руке у нее был гребень с двухголовым драконом, который она протягивала Су Хи.

— Простите, матушка, но я не могу его взять, — сказала Су Хи. — Японцы его украдут.

— Мне он больше ни к чему. — В мамином голосе слышался гнев.

Су Хи все равно не взяла гребень, но мама схватила ее за руку и вложила его сестре в ладонь.

— Береги его, — сказала она настойчиво. — Мне он не помог, но, может статься, поможет тебе. А потом тебе нужно будет передать его своей дочери. — После этого мама повернулась ко мне и взяла за плечи: — Слушайся старшую сестру, Чжэ Хи. Делай, что она говорит. Это очень важно. — Потом мама отпустила меня и выпрямилась. Она посмотрела на Су Хи и снова на меня. Рот у нее приоткрылся, лоб сморщился, и я испугалась, что впервые в моей жизни мама расплачется прямо у меня на глазах.

— Детки мои, — сказала она, приподняла подол ханбока и не оглядываясь пошла к дому.

Су Хи держала гребень так, будто это птенец, которого она не знала, куда пристроить. Потом она сунула гребень себе в мешок и снова взяла меня за руку.

— Пойдем, сестричка, — сказала она. — Нам еще далеко.

— Мы пришли на работу на обувную фабрику, — сказала я по-японски военному за письменным столом. На руке у него была белая повязка с японскими иероглифами, обозначавшими, что он состоит в кэмпэйтай, японской военной полиции. Су Хи протянула ему наше предписание.

Комната, в которой мы стояли, была большая, с высокими потолками и полом из широких досок. Повсюду стояли письменные столы, за которыми сидели военные, а десятки корейцев выстроились в очереди, чтобы обратиться к этим военным. На стене висел японский флаг, и большой красный круг на нем выглядел будто глаз, который никогда не закрывается и наблюдает за нами. За окном уже начинались сумерки, и все вокруг казалось серым.

Военный полицейский, невысокий лысый человечек, оторвался от работы и поднял голову:

— Обращайтесь ко мне «господин». Я представитель кэмпэйтай, вы должны выказывать мне уважение.

— Да, господин, — сказала Су Хи по-японски.

— Покажите мне ваше предписание, — потребовал военный полицейский, протянув руку. Он взял наши бумаги, просмотрел их и кивнул. — Да, вы пришли куда следует. Скоро приедет грузовик, который отвезет девушек на обувную фабрику. Подождите там вместе с остальными. — Он указал в угол, где на полу сидели еще пять девушек. Мы с Су Хи подошли и сели с ними рядом.

Чтобы добраться до Синыйчжу, мы целый день шагали по земляной дороге и пришли в город уже к закату. Папа говорил, что когда-нибудь отвезет меня в Синыйчжу, но не успел исполнить обещания до своего ухода. Я думала, что в городе повсюду стоят высокие сверкающие здания, блестящие автомобили мчатся по мощеным улицам, а по тротуарам ходят элегантные дамы с розовыми зонтиками, как в книгах, которые мы с родителями читали. Но когда мы оказались в Синыйчжу, я увидела только низенькие обветшавшие здания и шумные военные грузовики, проложившие глубокие колеи на земляных дорогах. А по улицам бродили сотни корейских рабочих, похожих на шелудивых псов, которых только что побили, и вот они плетутся домой.

Мы остановились возле меблированных комнат на краю города и спросили сидевшего на ступенях старика, куда нам идти с предписанием. Не поднимая головы, он показал куда-то вдаль по дороге.

— Военное командование, — сказал он. — Двухэтажный дом с японским флагом.

В конце концов мы отыскали внушительное оштукатуренное здание, над которым развевался японский флаг. Я его ненавидела. Он напоминал мне, что все мы японские подданные. Мы с сестрой зашли внутрь с предписанием, и какой-то солдат указал нам на стол военного полицейского.

Теперь мы сидели на жестком полу, ожидая грузовик, который отвезет нас на обувную фабрику, и я разглядывала других девушек. Они все были хорошенькие и молодые, и все нервно оглядывались. Я была младше остальных, и это заставляло меня нервничать. На всякий случай я подвинулась поближе к сестре.