— Я слышала разговоры об этой истории. Неужели все действительно так и было?

— Да, — сказала я. — Со мной все так и было.

— Почему власти не хотят, чтобы мы об этом знали? — спросила девушка.

Не успела я начать рассказывать ей про правду и уважение, как с лестницы перед входом на факультет закричали:

— Эй ты, с брошюрами, а ну прекрати!

Двое полицейских сбежали вниз по ступеням и поспешили ко мне. Девушка сунула брошюру обратно мне в руку и бросилась прочь.

Полицейские подошли ко мне и отобрали оставшиеся листовки.

— Что это значит? — возмутилась я. — Я не сделала ничего незаконного!

Они ухватили меня за плечи и повели в сторону улицы.

— Там с вами хотят поговорить, — сказал один из них.

Когда мы шли мимо урны, полицейские выбросили брошюры, и я увидела, что в урне их уже и так десятки.

Меня привели в маленькую комнатку без окон в главном здании государственного аппарата. Напротив меня сидел ничем не примечательный мужчина в обычном костюме, который представился как господин Чхо, агент полиции Департамента национальной безопасности. Он заявил, что мне не разрешается раздавать брошюры.

— И вообще, — сказал он, — больше никогда не подходите к университету. Надеюсь, я достаточно ясно выразился.

Я подалась вперед.

— Я просто рассказываю правду о том, что со мной случилось. И не намерена останавливаться.

Господин Чхо постучал по столу и заметил:

— У вас интересная биография, госпожа Хон. Похоже, у вас постыдное прошлое.

— Я никогда не совершала постыдных поступков. Именно это я и пытаюсь сказать.

— Понятно. А что о вашей деятельности думает ваша семья?

— Моя семья?

— По нашим данным, у вас на Севере есть сестра, — пояснил господин Чхо. — Наверняка такая же коммунистка, как и вы. Вы с ней связывались?

— Я не коммунистка. А сестру я не видела почти тридцать лет и даже не знаю, жива ли она.

Господин Чхо скептически приподнял бровь.

— Есть же еще ваша дочь Су Бо…

Несколько секунд я молчала, озадаченно глядя на господина Чхо, а потом спросила:

— При чем тут Су Бо?

— Насколько нам известно, она родилась через пять месяцев после вашего бегства в Южную Корею. Наверняка ее отец — ваш любовник с Севера Пак Чжин Мо. То есть она дочь известного коммуниста.

— Не впутывайте сюда Су Бо, — резко отозвалась я.

Господин Чхо кивнул.

— Разумеется. Но тогда вам следует перестать провоцировать конфликты. И никто не узнает, кто отец вашей дочери.

Во мне вскипела ненависть. Я хотела сражаться, хотела вернуться в университет и прокричать свою историю со ступеней исторического факультета, чтобы все слышали. Меня не волновало, что обо мне подумают и что со мной сделают. Но приходилось думать о Су Бо. Если я не отступлюсь, все узнают, что она дочь женщины для утешения, и ее жизнь станет еще тяжелее, чем сейчас. Я не могла подвергнуть Су Бо подобному испытанию. Она и так достаточно страдала.

С минуту я смотрела на господина Чхо, потом кивнула в знак согласия.

— Замечательно, — сказал господин Чхо. — А теперь можете идти, госпожа Хон.

Четырнадцать лет спустя

Моей бедной Су Бо приходилось нелегко. Она уже практически дожила до среднего возраста, но по-прежнему зависела от меня. Волосы у нее были негустые, и сама она выросла бледной, долговязой и нескладной. Дальше средней школы ей не удалось выучиться, так что она занималась неквалифицированной работой за соответствующую плату. Читала она мало и, в отличие от большинства своих ровесников, никуда не ходила по вечерам и в выходные. Она была не очень красивая, не очень сообразительная и не очень везучая, но я любила ее, как может любить только мать.

Мне следовало найти для дочери мужа. Я пыталась, но никто не хотел на ней жениться. Так что, когда она забеременела от своего коллеги, я посчитала себя виноватой. Надо было лучше за ней следить. Но Су Бо никогда не говорила о своем любовнике, и я узнала, что они встречаются, только когда стало уже слишком поздно. А когда она ему сказала, что ждет ребенка, он ее сразу бросил.

Мы с Су Бо съездили в больницу на осмотр, и врачи порекомендовали ей сделать аборт. Они сказали, что у нее слабое сердце, и предупредили, что трудные роды могут ее убить.

Я боялась, что Су Бо и правда решит сделать аборт, и решила свозить ее во дворец Кёнбок. С самого дна сумки я вытащила немного денег, которые отложила на еду до следующего социального пособия. Я посчитала их: как раз хватало на такси. Автобусом было бы намного дешевле, но пришлось бы делать две пересадки и ехать больше часа в одну сторону — для Су Бо в ее состоянии это было бы слишком тяжело.

Такси высадило нас у ворот Кванхвамун. Был ясный весенний день. За унылым бетонным входом виднелось огромное здание японской администрации — Дом генерал-губернатора Кореи, который построили во время оккупации. Его огромный медный купол и мощные каменные стены закрывали находившийся за ним дворец. Японцы специально возвели Дом генерал-губернатора прямо перед королевским дворцом, чтобы корейцы помнили, кто тут главный. Как и большинство жителей Сеула, я ненавидела это здание. Безобразное и вульгарное, оно представляло собой оскорбление для всего корейского народа.

Мы обошли Дом генерал-губернатора и вышли во внутренний двор Кёнбока. Там зеленели трава и деревья, цвели цветы. Перед нами стояло несколько зданий: одни были старинные, другие еще только восстанавливались. Черепичные крыши изящно изгибались вверх, словно крылья огромных цапель, взлетающих в небо. Дорожки и дворы были вымощены камнем. За территорией дворца, словно гигантский страж, поднималась гора Пукхансан. Я посмотрела на самое важное место в Корее и почувствовала, как меня наполняет небывалый покой. Здесь обитал дух моих предков. Здесь я понимала, что значит быть кореянкой.

— Мама, зачем ты меня сюда привезла? — спросила Су Бо, пока мы шли по двору.

— Хотела, чтобы ты посмотрела на это место, — ответила я. — Пятьсот лет здесь жила династия Чосон.

— Я знаю. Это здесь японцы убили императрицу Мёнсон.

— Восьмого октября 1895 года, — добавила я и попросила: — Скажи мне, если устанешь.

— Пока все хорошо.

Мы медленно шли мимо павильона, вдоль которого тянулась длинная терраса. Вокруг нас туристы фотографировали друг друга и в восхищении глазели на яркие здания.

Наконец я произнесла:

— Я хотела с тобой кое о чем поговорить.

— Да? О чем?

— Тебе нельзя делать аборт.

— Но врач же сказал, что я могу умереть при родах.

— Знаю. — Я обвела жестом территорию комплекса. — Посмотри. Раньше здесь было гораздо больше зданий. Сотни. Я видела фотографии и карту прежнего Кёнбока. Здесь стояли великолепные дворцы, служившие императору, императрице и королевскому семейству. Говорят, другого подобного места не было во всей Корее.

— Сотни зданий? — воскликнула Су Бо. — Не могу себе представить, как это выглядело. Что с ними случилось?

— Японцы во время оккупации уничтожили почти все дворцы, оставив только десять. Поговаривают, что их все отстроят. Еще хотят снести Дом генерал-губернатора и восстановить ворота Кванхвамун. Надеюсь, так и случится.

— Но при чем тут мой аборт?

Я подняла взгляд к горе Пукхансан, и мы пошли дальше.

— Помнишь гребень с двухголовым драконом? — спросила я.

— Да, конечно.

— А помнишь историю, которую я тебе рассказывала?

— Да. Про богатую аристократку, которая отослала свою дочь на ферму и дала ей гребень.

Я взяла Су Бо за руку.

— Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать.

Мы подошли к комплексу зданий, главным среди которых была высокая пагода с пятью ярусами крыш, поднимавшихся ввысь, словно ветви огромной сосны. Мы вошли внутрь одного из дворцов. Здесь располагался Национальный музей Кореи. В его залах стояли стеклянные витрины с экспонатами, а на стенах висели образцы народного искусства. Возле каждого экспоната имелась табличка с кратким описанием его истории.