Держа гребень в руке, я думаю обо всем, что он пережил вместе с моей биологической бабушкой, и о том, как она всю жизнь его хранила и защищала. Все тонкие изящные зубцы на месте. На гребне ни царапины. Может, он и правда волшебный?

И вот он попал ко мне. Теперь я за него отвечаю. Я заворачиваю гребень и кладу в ячейку. Интересно, думаю я с некоторым беспокойством, что же он будет значить для меня?

В один декабрьский четверг — сегодня у папы по расписанию тушеное мясо — я возвращаюсь с занятий. Дует ледяной ветер. Снега этой зимой еще не было, но земля промерзла, а ветер дует с севера. Низко нависшие тучи намекают, что снег все-таки пойдет. Журналисты вне себя от возбуждения и не устают напоминать, что лучше остаться дома и избежать грозящего нам в этом году варианта «бури столетия». Ага, конечно. Я уже несколько недель как достала зимнюю куртку из кладовки в подвале и теперь просто плотнее в нее кутаюсь. До парковки три квартала, но идти приходится навстречу ветру.

До экзаменов осталась неделя. Прошедший семестр оказался самым потрясающим за всю мою учебу. Я решила прослушать курс по мировой истории и еще два по политологии. И по всем у меня отличные оценки; в списке выпускников я буду среди лучших. А еще я учу корейский. Он так легко мне дается, что преподаватель рекомендует в следующем семестре пройти два продвинутых курса. Я решила, что так и сделаю.

В прошлом месяце я сдала вступительный экзамен в школу права. Нервничала я довольно сильно, все-таки многие мои конкуренты уже долго готовились к тесту. А в итоге по оценкам я оказалась в первой десятке. Просто не верится. Нет, я всегда хорошо сдавала экзамены, но первая десятка — это круто. Мне уже начали писать лучшие школы права в стране, предлагая подать документы именно к ним. Я, конечно, составляю список плюсов и минусов каждой из школ. Но стараюсь и прислушиваться к сердцу.

Не успеваю я дойти до машины, как у меня звонит телефон. Это мистер Хан из корейского консульства. Он говорит, что у него есть новости и он хочет со мной встретиться. До сих пор я сама ему звонила каждые несколько недель, проверяла обстановку. Он каждый раз отвечал одинаково: «Мы пока ничего не знаем, сохраняйте терпение, такие дела быстро не делаются».

Он впервые звонит мне сам, так что я выражаю готовность приехать к нему прямо сейчас. Я сажусь в машину и еду к особняку на Парк-авеню. Захожу внутрь, и Чжа Сук ведет меня в кабинет мистера Хана. Приходится чуть-чуть подождать, но наконец он входит с папкой в руке. У него на лацкане по-прежнему значок с корейским флагом. Мистер Хан извиняется, что долго мне не звонил. По его словам, в последние несколько месяцев не было никакой возможности связаться с доверенными лицами на Севере: Пхеньян испытывал ядерное оружие, и обе страны пресекали любые контакты.

Однако теперь отношения между Югом и Севером улучшились, и выяснилось, что Хон Су Хи жива и поселилась в Пхеньяне.

— Должен признаться, — говорит он, качая головой, — когда вы рассказали мне историю своей бабушки, она вызвала у меня сомнения. Я решил, что вас, возможно, втянули в какую-то аферу. Так что я навел справки о вашей бабушке. Рад сообщить, что все ее слова — чистая правда.

Я смотрю в окно. Начинается снегопад. Ну вот, история моей биологической бабушки оказалась правдой. Наверное, в глубине души я это и так знала.

— В таком случае, — говорю я, — я хочу как можно скорее организовать встречу между миссис Хон и ее сестрой.

— Разумеется. Но хлопоты все равно займут много месяцев. И остается вопрос денег.

— Думаю, я смогу их достать.

Мистер Хан хмурится.

— К сожалению, стоимость изменилась. Понимаете, теперь все намного дороже.

— Правда? — Настроение у меня портится. — Насколько?

— Видите ли, накопилось много людей, которые ждали возможности организовать встречу. Желающих на несколько лет хватит. И в результате стоимость удвоилась.

— Вы серьезно? — изумленно восклицаю я, потом быстро произвожу в уме подсчеты. — Это мне не по средствам.

— Можете подождать, пока накопившаяся очередь пройдет. Но кто знает, сколько еще времени будет действовать окно возможностей. И еще кое-что, — добавляет мистер Хан. — Вам придется лично поехать в Корею, чтобы сопровождать бабушку. Процесс очень сложный, и пожилая женщина в одиночку может и не справиться.

— Да, я понимаю. То есть предстоят дополнительные расходы. Ладно, я с вами свяжусь.

Он вежливо улыбается и протягивает мне руку. Я с почтением беру ее обеими ладонями и наклоняю голову — теперь я знаю, что так положено поступать воспитанным корейцам.

Я еду домой. Улицы покрыты тающим снегом. В час пик будет просто кошмар. Он только-только начинается, и я спешу добраться домой, чтобы не застрять в пробках. По дороге я думаю о миссис Хон и ее сестре, о том, что они больше шестидесяти лет друг друга не видели. Потом я думаю о школе права, о том, во сколько обойдутся учеба, книги и проживание. Единственный для меня способ собрать сумму, названную мистером Ханом, — это на пару лет отложить учебу и найти работу. А потом… кто знает, может, другого шанса попасть в школу права у меня и не будет.

Заходя в дом, я жду, что стол уже будет накрыт, а с кухни будет пахнуть тушеным мясом. Но стол пустой, и никаких запахов нет.

Я кричу папе, что я пришла. Он откликается откуда-то со второго этажа. Я бросаю рюкзак на кухонный стол и иду его искать. Он у себя в спальне, перед зеркалом, надевает чистую рубашку.

— У нас же сегодня вроде тушеное мясо, — говорю я, — а в духовке пусто. Что случилось?

— Я подумал, может, нам сходить куда-нибудь поесть, — отвечает он, заправляя рубашку в брюки.

Я чуть в обморок не падаю от удивления.

— Правда? В четверг вечером, посреди недели?

Он поворачивается ко мне от зеркала.

— Мне немного неудобно говорить такое про тушеное мясо по рецепту твоей матери, но как-то уже надоело есть его каждую неделю. Я подумал, может, в «Хо Бан» сходим? Мы там давно не были. Что скажешь?

Придя в себя, я соглашаюсь, что корейский ресторанчик — отличный способ сменить обстановку. Сказав папе, что мне надо привести себя в порядок, я иду к себе в комнату. Переодеваясь и причесываясь, я пытаюсь понять, что творится с папой. Он стал реже сидеть в темной гостиной. За прошлый месяц он дважды задержался на работе, и мне пришлось готовить ужин самой. А на прошлой неделе я с изумлением заметила, что он перестал носить обручальное кольцо.

Час пик уже заканчивается, когда мы наконец едем в корейский ресторан, который расположен в пригородных торговых рядах, — единственное приличное тут заведение. В ресторане полно народу, в основном корейцев. Нас сажают за столик возле кухни. С тех пор, как мы тут были в последний раз, хозяева явно попытались украсить зал. У входа новая стойка для встречи посетителей, а на одной стене изображен корейский пейзаж.

Впрочем, не сказать чтобы это сильно помогло. Освещение плохое, столы и стулья дешевые и расставлены слишком тесно. Но это неважно. Люди ходят сюда за едой — настоящей корейской едой, такой, какую нам подавали в Корее. Жаркое в горшочках, донбури, корейская лапша, кацу, пибимпап, пулькоги, морской черт. На каждом столике десяток закусок панчхан. И, конечно, кимчхи. Пахнет все это изумительно, точно так, как я помню по Корее. Даже удивительно, почему я так давно тут не была.

Мы выбираем блюда, а когда приходит официант, папа заказывает больше требуемого — говорит, что завтра поужинаем остатками из ресторана, а не спагетти, как обычно по пятницам. Приносят панчхан, и мы принимаемся за еду. Кимчхи острая и просто отличная.

— Все это напоминает мне нашу поездку, — говорит папа, неловко орудуя палочками.

— Это точно, — соглашаюсь я и беру еще кимчхи.

Мы говорим о всяких пустяках, потом приносят основные блюда, и мы принимаемся за них. Папа ест так, будто неделю голодал. Он доедает свои блюда, а потом еще потихоньку таскает с моей тарелки. Я осознаю, что за последние несколько месяцев он набрал немного веса, скулы уже не выпирают, цвет кожи более здоровый. И улыбается он чаще.