— В музее нам сказали, что у нее был только сын, — говорю я.

— Ты права. Ты внимательно слушала. Это хорошо. Да, в исторических трудах сказано, что у нее был только один сын. Но это неправда. Понимаешь, тогда в королевской семье часто объявляли, что первый ребенок умер, если рождалась девочка. Потом такую девочку обычно держали взаперти во дворце. Все вышло очень удачно. Когда императрица узнала, что японцы планируют ее убить, она поселила дочь на нашей семейной ферме и дала ей гребень с двухголовым драконом.

Миссис Хон кладет гребень на стол и щурится.

— Восьмого октября 1895 года бесчестные японцы убили мою прапрабабку, твою прапрапрапрабабку. Убийцы ворвались во дворец Кёнбок, пока императрица спала. Они вытащили ее из постели и зарубили. Это убийство стало началом владычества японцев в Корее и самым мрачным моментом нашей истории.

— Почему вы просто не передали гребень государству, когда поняли его значение? — спрашиваю я.

— Потому что, как сказал господин Хан, увольняя меня из «Гонсона», важнее всего следовать своему и. Я осознаю свой долг перед Кореей, перед моими предками и потомками. — Она указывает на гребень: — Посмотри на дракона. Его головы глядят не просто на восток и на запад, а еще и назад и вперед. Эту символику в музее не объясняют. Понимаешь, в Корее, когда мы оглядываемся назад, мы видим всех наших предков вплоть до трех государств[15] и до Тангуна, отца Кореи, который правил четыре тысячи пятьсот лет назад. И мы должны выполнить свой долг перед каждым из них. А когда мы смотрим вперед, то видим многие поколения наших потомков. Мы любим их, как любят внуков деды и бабки, но ожидаем, что они тоже исполнят свой долг перед нами, как мы исполнили его перед своими предками. Это единая непрерывная цепь. Если бы я отдала гребень властям, то разорвала бы эту цепь и не исполнила бы свой долг перед Кореей.

— И вы думаете, что у меня тоже долг перед Кореей? Но я же американка, не кореянка.

Миссис Хон неодобрительно постукивает пальцем по столу.

— Ты думаешь, раз ты выросла в Америке, то уже не кореянка? Тогда почему ты сюда приехала? И зачем пришла ко мне, зачем согласилась выслушать мою историю? Ты, как и я, родилась в год Дракона. В тебе силен дух предков. У тебя есть долг перед ними и перед Кореей. Ты должна рассказать мою историю ради Су Хи, ради Чжин Мо и ради Кореи. И ради меня. Пока ты будешь служить Корее, дракон тебя защитит.

Я задумчиво чешу в затылке и смотрю на гребень. А дракон смотрит на меня. Не знаю, по-моему, история уж слишком причудливая, если вы понимаете, о чем я. Но, глядя на морщины миссис Хон и на боль в ее глазах, я вижу, что она говорит правду.

— Чжа Ён, — обращается она ко мне, — теперь ты услышала мою историю и должна решить, что делать дальше. Тебе нужно принять решение прежде, чем ты вернешься обратно в Америку.

Обратно в Америку. Я смотрю на часы. Половина пятого.

— Ох нет! — восклицаю я, вскакивая на ноги. — Простите, мэм, но автобус уже уехал в аэропорт. Мистер Кван грозился арестовать меня, если я пропущу свой рейс. — Я хватаю сумку.

Миссис Хон умоляюще смотрит на меня.

— Я всем пожертвовала ради Кореи, — говорит она. — Возьми гребень. Расскажи нашу историю.

Я качаю головой.

— Ну я просто не знаю…

Она прижимает ладонь к груди.

— Чжа Ён… Анна, что говорит тебе сердце?

Я пытаюсь заглянуть в свое сердце, но по-прежнему вижу только смятение, неуверенность и страх, которые поселились там со смерти мамы. Я смотрю на гребень. Корейский артефакт, сделанный для самой знаменитой императрицы Кореи. Но я американка и с самого детства ею была. Я не знаю другой жизни. И все-таки в зеркале я вижу кореянку, а в глазах у нее тоска по чему-то такому, чего я не могу объяснить.

Я беру гребень и держу его в руке. Кажется, он притягивает девушку в зеркале. Кажется, она хочет, чтобы я его взяла. Я задумчиво киваю.

— Ладно. Я его возьму. Может, вам лучше отправить его мне по почте?

— Боюсь, теперь не получится. Раз государство знает, кто я, за мной будут наблюдать. Найди другой способ.

— За мной они тоже наблюдают, — возражаю я. — Но у меня есть идея. — Мне даже не верится, что я решусь на такое. Я нервничаю, но одновременно ощущаю приятное волнение. Впервые за долгое время я собираюсь действовать, и мне это нравится.

Миссис Хон берет у меня гребень и бросает на него последний взгляд. Потом заворачивает его в коричневую ткань и говорит:

— Я тебе сказала, что попрошу сделать для меня две вещи. Первая — выслушать мою историю. Осталась вторая.

— Да, вы же так и не сказали, какая именно.

— Помоги мне увидеться с сестрой, прежде чем я умру.

Ну разумеется. Миссис Хон не видела Су Хи после Донфена, и теперь, когда она отдала мне гребень, у нее в жизни осталась только одна цель: встретиться с сестрой.

— Не знаю, получится ли у меня, — говорю я.

— Думаю, получится, — отвечает она.

Вообще-то, прямо сейчас мне тоже кажется, будто все у меня получится.

Я стою перед ней, держа в руке гребень. Мы последний раз встречаемся взглядами, и я низко ей кланяюсь.

Я выбегаю на улицу. Слава богу, таксист меня ждет. Он жалуется, что торчал тут полтора часа. Я сую ему сотню долларов и прошу отвезти меня в универмаг «Косни» возле нашей гостиницы.

— Быстрее, — прошу я.

Мы мчимся по улицам Сеула, а когда подъезжаем к «Косии», я велю водителю меня подождать. Универмаг огромный и очень похож на «Мейсиз», только все надписи на корейском и цены в вонах. Я бегу по проходу, и тут одна из сотрудниц что-то говорит мне по-корейски.

— Что? — переспрашиваю я.

— Простите, — поясняет она по-английски, — но мы скоро закрываемся, мадам.

Я спрашиваю, где селадоновые горшки. Она говорит, что на втором этаже, и показывает на эскалатор. Я взбегаю по эскалатору, перепрыгивая через ступеньки, и нахожу стойки с сине-зелеными горшками. Когда я подбегаю к прилавку, продавщица приветствует меня по-корейски. Я ей говорю, что хочу купить два горшка.

— Два? — говорит она по-английски.

— Да. Большой и маленький.

Она принимает у меня заказ и записывает мои данные. Я плачу за горшки наличными, которые дал мне папа. Потом хватаю коробку с большим горшком и мчусь обратно к такси и велю отвезти меня к гостинице «Седжон». Когда мы подъезжаем, я вижу, что папа стоит у входа с чемоданами и ждет меня. Вид у него напуганный.

— Анна, ну слава богу, — говорит он. — Где ты была? Автобус уехал больше часа назад. Мы опоздаем на рейс!

— Садись, — я жестом приглашаю его в такси, — может, еще успеем.

Папа запихивает наши чемоданы в багажник такси, и мы устраиваемся на заднем сиденье. Коробку с селадоновым горшком я ставлю между нами.

— В аэропорт Инчхон, — говорит папа. — Как можно скорее.

Водитель трогается с места, и мы быстро выезжаем на улицу. Сейчас час пик, но машины все же не стоят на месте. Водитель то и дело меняет полосу — старается, чтобы мы доехали поскорее. Папа негромко спрашивает меня:

— Ты ведь отдала гребень?

— Нет, — отвечаю я.

Он хмурится.

— В гостиницу приходили какие-то официальные лица, спрашивали про него. Обыскали наш номер и задали кучу вопросов. Может, они и в аэропорту нас ждут. Анна, у тебя будут большие неприятности, если гребень все еще при тебе.

— Не беспокойся, — говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало убедительно.

Через двадцать минут мы подъезжаем к зоне высадки перед огромной полусферой из стекла и стали — зданием аэропорта Инчхон. Наш самолет вылетает через тридцать минут, мы должны были зарегистрироваться больше часа назад. Папа выхватывает чемоданы из багажника и сует таксисту сотню. Я беру свою коробку с горшком, и мы бежим к билетной стойке. Когда мы до нее добираемся, я замираю на месте. Нас уже ждут мистер Кван, Брюс Уиллис и несколько охранников из службы безопасности аэропорта.