— Что ты! — Костя испуганно рванулся к брату. — Бригада сама по себе… Просто мы ещё не раскачались!

И он обрушился на Алёшу: в бригаде тот работает меньше всех, а болтает такие слова, сбивает с толку людей. Где у него совесть?

Алёша, не зная, как отвязаться от Кости, ёжился, пыхтел и в душе проклинал себя. И зачем он только пришёл в правление!

— Да это я так сказал… не подумал! — наконец виновато признался Алёша.

Но Костя, забыв, что он находится на собрании, продолжал ругать приятеля.

— Тихо вы, угомонитесь! — подошёл к ребятам Яков Ефимович. — Я лучше вам про одного человека расскажу. Заявился он к нам в село лет тридцать тому назад. Человек отзывчивый, добрый… Люди это увидели и потянулись к нему: кто с бедой, кто с радостью. Одному помощь нужна, другому — слово твёрдое. И что ни год, а народ всё больше к тому человеку льнёт. Видит он, что на старом запасе не проживёшь, и припал к наукам да знаниям. Ни время, ни усталость — ничто ему не помеха. Нужно людям, так он и зоотехник, и садовод, и кирпичное дело понимает, и как маслобойку наладить подскажет, и электростанцию… Скажи ему: завтра, мол, золото в Чернушке добывать собираемся — так он и по этому вопросу всё растолкует. Смекаете, о ком речь идёт?

— Смекаем… — сказал Паша. — О Фёдоре Семёновиче говорите.

— Вот и мотайте на ус! Был он учителем в младших классах, потом заочно институт окончил, теперь вам математику преподаёт. У человека седина в волосах, а жадности к учению и сейчас хоть отбавляй. Вам бы десятую долю той жадности перенять!..

— Как же всё-таки насчёт школьной бригады решать будем? — перебил Якова Ефимовича Сергей.

— Отобрать пока у ребят землю — вот и вся недолга, — сказал дед Новосёлов.

— Вот именно! — поддержал его Никита Кузьмич. — Всё равно ни в районе, ни в области затею со школьной бригадой не одобрят. Придётся учителям отбой бить.

— То есть как это — не одобрят?! — вспыхнув, поднялась Галина Никитична. — Ты, отец, лучше газеты почитай!.. Такие бригады, как у нас, уже и в других школах возникают!

И она принялась с жаром доказывать, что работа в бригаде отнимает у ребят совсем немного времени и причина неуспеваемости не в этом. Действительно, школьники всё ещё раскачиваются и не взялись как следует за учение…

В защиту бригады выступил и Яков Ефимович.

— Землю отобрать мы всегда сумеем, — сказал он, — а пока торопиться не будем. Дадим ребятам сроку до весны, а там видно будет…

Колхозники согласились с этим, и разговор на собрании закончился довольно мирно.

И всё же Костя так накалился, что, выйдя на улицу, решил немедля поговорить с Алёшей с глазу на глаз. Но тот выскочил из правления первым и сразу же исчез в темноте.

Несколько дней Алёша вёл себя спокойно и ровно: за партой не вертелся, с соседями не разговаривал и даже довольно сносно отвечал учителям. Костя решил, что родительское собрание для него даром не прошло.

Но к концу недели с Алёшей произошёл очередной «просчёт». Клавдия Львовна спросила его вне очереди о творчестве Радищева и за путаный ответ поставила ему в классном журнале тройку с минусом.

Алёша искренне огорчился. После родительского собрания у него был неприятный разговор с матерью о его школьных делах, и сейчас злополучная тройка с минусом не выходила у мальчика из головы.

Однажды в перемену он забежал в класс. На столике, рядом со стопкой тетрадей, лежал классный журнал, оставленный Клавдией Львовной.

Алёша покосился на него, и ему очень захотелось увидеть, как выглядит его тройка с минусом. А может, её и нет совсем? Может, Клавдия Львовна только попугала его или забыла поставить тройку?

Алёша приоткрыл дверь, на цыпочках подошёл к столу и открыл журнал. Нет, отметка стояла на своём месте…

А рядом с журналом лежала новенькая ручка. Она так и просилась, чтобы её взяли в руку. Да и тройка была очень похожа на пятёрку, не хватало лишь маленькой поперечной палочки вверху.

Дверь распахнулась, и вошёл дежурный по классу Витя Кораблёв.

Алёша отлетел от стола, схватил тряпку и принялся протирать глянцево-чёрную доску, хотя она и без этого была чистая. Но было уже поздно: Витя всё понял.

— Та-ак! — протянул он. — Ловкость рук. Быстрота и натиск!

Алёша растерянно забормотал о том, что он и сам не знает, как это случилось:

— Очень уж тройка на пятёрку была похожа. Если бы чистая двойка, разве я посмел…

— А чего ты распинаешься передо мной? — усмехнулся Витя. — Словчил так словчил! Мне от этого ни жарко, ни холодно… Я ничего не видел и ничего не знаю…

— Правда, Витька? — обрадовался Алёша и с чувством пожал Кораблёву руку. — Это по-нашенски, по дружбе. Я теперь для тебя что хочешь сделаю!

— А мне ничего от тебя не нужно, — усмехнулся Витя. — Хотя вот что… Зачем ты со школьной бригадой связался? Чего к Ручьёву лепишься?

— Да мы слово дали учиться в этом году на «хорошо» и «отлично»!

Витя от души рассмеялся и постучал Алёше по лбу:

— Чердак же надо иметь исправный! Чтобы сквозняки не гуляли, дождь не проливал… А вы тоже… «слушали, постановили»… Что же они тебе не помогают, друзья-приятели?

— Кто их знает…

— А ты плюнь на них! Держись за меня.

И Кораблёв радушно предложил Алёше свою тетрадь по математике. Тот с радостью ухватился: завтра Фёдор Семёнович может вызвать его к доске, а он ещё не решил ни одной задачи.

Откровенно говоря, Витя не очень ценил болтливого, суматошливого Прахова, но что было делать…

Разговор на родительском собрании не прошёл для него бесследно. В Витином табеле написали, что он должен обратить внимание на своё поведение вне школы.

Витя с досадой показал табель отцу.

— Ни за что ни про что документ испортили, — поморщился Никита Кузьмич. — А всё через родную мать с сестрой!.. Зря это школа в домашние дела встревает! — И, заметив расстроенное лицо сына, он посоветовал: — А ты не огорчайся, учись себе.

Витя крепко налёг на занятия. После уроков он не задерживался в школе, а сразу же шёл домой и садился за учебники. Он ещё покажет, как надо учиться!..

И всё же ему было скучно. Варя по-прежнему сторонилась его, а высоковские мальчишки всё больше тянулись к Ручьёву. И Витя волей-неволей поддерживал приятельские отношения с Праховым. Они сидели за одной партой, вместе возвращались из школы, ходили по вечерам в колхозный клуб, и Витя охотно позволял Алёше заглядывать в свои тетради, давал списывать сочинения…

Прошло несколько дней. Витя, как и обещал, хранил молчание. Клавдия Львовна, как видно, ничего подозрительного в журнале не заметила, и Прахов совсем успокоился.

Но история с превращением тройки в пятёрку на этом не закончилась. В субботу после занятий в класс неожиданно вошли Клавдия Львовна и Галина Никитична.

Учительница литературы была уже не молода, но время не умерило ни блеска её тёмных глаз, ни живости и лёгкости движений. Она умела и любила хорошо одеться, всегда выглядела так, словно собралась на праздник, и школьники, встречая её, невольно подтягивались и прихорашивались.

Вот и сейчас, поднявшись из-за парт, мальчики поправили рубашки, а девочки критически осмотрели друг друга.

— Садитесь! — кивнула классу Галина Никитична. — Мы с Клавдией Львовной вынуждены вас задержать. Произошло неприятное событие…

И учительница рассказала, как, раскрыв сегодня классный журнал, чтобы проставить оценки в табеле, она обнаружила против фамилии Прахова переправленную отметку.

— Клавдия Львовна уверяет, что она поставила Алёше тройку с минусом. Но тройка почему-то превратилась в пятёрку.

— Может быть, это моя вина, что я оставила классный журнал на столе? — строго взглянув на ребят, спросила Клавдия Львовна. — Скажите об этом прямо. Я тогда буду с восьмым классом настороже.

Все головы повернулись к Алёше.

— Объясни, Прахов! — потребовал Митя.

Алёша кинул быстрый взгляд на Кораблёва. Тот со скучающим видом смотрел в окно.