Слова попросил Фёдор Семёнович. Витя так и подался вперёд: вот когда учитель высмеет отца, сведёт с ним счёты!..

— Легко же вы с человеком разделались! — заговорил Фёдор Семёнович. — «Уважить, освободить»… Слов нет, шила в мешке не утаишь: Никита Кузьмич поотстал от людей, постарел не по годам… Но что в поле он работать умеет, землю понимает — этого у него не отнимешь. И рано ему ещё в сторожа уходить…

Витя всё ждал, что после такого осторожного вступления учитель наконец-то обрушится на отца. Но ничего плохого он не сказал. Он даже посоветовал правлению Никиту Кузьмина от курсов не освобождать, а обязать закончить их, да не как-нибудь, а с отличием.

— Кораблёв у нас не из слабеньких, в азарт войдёт — одолеет.

Члены правления согласились с учителем.

Витя с недоумением поглядывал то на отца, то на Фёдора Семёновича. Вдруг он заметил рядом с собой Костю Ручьёва. Взгляды их встретились.

«Слушай, как учитель на твоего отца нападает! — казалось, говорили Костины глаза. — Все бы так нападали!»

Витя зябко поёжился и выскользнул за дверь. Дома он молча разделся и забрался на печь.

В голове у него всё перепуталось. До сих пор Витя считал отца одним из самых уважаемых людей в колхозе. Никита Кузьмич много лет был членом правления, потом кладовщиком; с его мнением считались, к нему прислушивались. Он отлично знал все колхозные угодья; по его сигналу начинали сев, сенокос, уборку хлебов. Никто удачливее и дешевле Кораблёва не умел купить для колхоза племенного быка или рабочих коней… И вдруг против отца подняли голос. И кто же? Марина Балашова, соседка, молодой бригадир.

Витя ничего не мог понять. А ведь ему всегда так хорошо и покойно было с отцом. Отец был ласков, заботлив, никогда ни в чём не отказывал, всегда вовремя приходил к нему на помощь.

…Вскоре Никита Кузьмич вернулся из правления. Семья села ужинать. Витя сослался на головную боль и от ужина отказался.

За столом царило молчание. Первой его нарушила мать. Она спросила отца, правда ли, что на собрании Марина Балашова предложила ему пойти в сторожа.

— Уже пошло по свету гулять… — Никита Кузьмич поморщился и отложил в сторону ложку. — Марина, она скажет… горяча чересчур!

Он поднялся, зашагал по избе и, всё больше распаляясь, заговорил о том, что в колхозе его не ценят, старые заслуги забыли, люди сводят с ним личные счёты…

Вдруг он остановился: Витя смотрел на него с печки.

— Не спишь, сынок?

— А почему на собрании этого не сказал? — глухо спросил мальчик.

— А ты разве был на собрании? — опешил отец. — Слышал что-нибудь?

— Всё слышал… Били тебя, судили, а ты в уголке сидел, отмалчивался.

Никита Кузьмич часто заморгал глазами и как-то боком отошёл от печки.

— Ладно, ты спи, коль нездоров, спи… — Потом он вспомнил: — Да, мать сказывала, ты в район ко мне собрался. Что за спешное дело?

— Никуда я не собрался… разговоры одни! — буркнул Витя, уполз в тёмный угол печки, как в нору, и закрыл глаза. Ему и в самом деле показалось, что он заболел.

Рано утром Витю разбудили голоса. У порога стояла Марина Балашова и торопила отца с завтраком:

— Сейчас в район еду на подводе. Могу и вас на курсы захватить.

— Дай хоть чаю напиться, скаженная! — бурчал Никита Кузьмич.

— Вы поскорее! Чтобы к началу занятий успеть.

— Ты кто такая — буксир, толкач? В ответе за меня?

— А вы разве забыли, что правление вчера решило: обязательно вам доучиться надо. Я вот наших девчат на курсах повидаю, накажу им, чтобы они дремать вам на занятиях не давали.

Галина Никитична с любопытством поглядывала на Витю. Ни вчера вечером, ни сегодня утром он о школе с отцом не заговаривал.

Вскоре Марина и Никита Кузьмич ушли.

Витя сел заниматься и, когда время перевалило за восемь часов, отправился в школу.

На первом же уроке ему вновь передали записку с требованием извиниться перед Фёдором Семёновичем. И Витя, против обыкновения, не порвал её.

В перемены он почти совсем не выходил из класса, из-за чего пришлось крепко повздорить с дежурившим в этот день Костей Ручьёвым.

В большую перемену перед школой разгорелся первый зимний бой. Из-за снежных бастионов летели белые ядра, доносились воинственные крики.

Из окна второго этажа Вите отчётливо было видно, как семиклассники, стягиваясь за дровяным сараем, готовились ударить по восьмому классу с тыла.

И ему вдруг представилось, как было бы хорошо выскочить сейчас без шапки на улицу, предупредить своих о коварстве семиклассников, крикнуть «ура» и первому устремиться на противника.

Но в ладони лежала смятая записка.

Витя вздохнул и отошёл от окна. Потом выглянул за дверь. В коридоре было тихо. Дверь в учительскую приоткрыта, и до неё совсем недалеко. Стоит только постучать, войти, и, может быть, через несколько минут на душе уже не будет так тяжело, как сейчас…

Витя оглянулся и направился к двери учительской. Но зазвенел звонок, и в коридор ворвались школьники. Из учительской вышел Фёдор Семёнович. Руки его были заняты классным журналом, книгами и учебными приборами — предстоял урок физики в восьмом классе.

— Да, Витя, — заметил он мальчика, — в учительской на столе лежит такая большая стеклянная трубка. Принеси её, пожалуйста, в класс. Она нам нужна будет на уроке.

Когда Витя принёс в класс трубку Ньютона (как он потом узнал), ученики уже сидели за партами, только Костя помогал Фёдору Семёновичу устанавливать на столе учебные приборы. Заметив Витю, он поспешно отобрал у него стеклянную трубку:

— Можешь не стараться. Не твоё дежурство.

— А ты гуляй больше…

— Ну-ну, воюющие державы! — сказал учитель. — Поссорились по пустякам, а обиды на целый год.

Вася с Пашей многозначительно переглянулись. Вот она, долгожданная минута! Пусть Костя молчит, это его дело, но они своего друга в обиду не дадут.

— Фёдор Семёнович, они не по пустякам, — с серьёзным видом сказал Вася. — У них принципиальный спор получился.

— Скажите пожалуйста, принципиальный!.. Это по поводу печёной картошки-то?

— А вы спросите Кораблёва. Он скажет, как всё было, — настаивал Вася.

А Паша тем временем, вытянув ногу, загородил проход между партами, по которому Витя возвращался на своё место, и шепнул:

— Ну, говори же, признавайся! Долго мы ждать будем?..

И, хотя препятствие было не так уж велико, Витя покорно остановился и повернулся лицом к учителю.

— Фёдор Семёнович, — тихо сказал он, — это правда… Драка не из-за картошки получилась… Мы поспорили…

Костя только что сел за свою парту и сейчас с недоумением посмотрел на Кораблёва. Что случилось с ним? Неужели у Вити хватит смелости рассказать всю правду?..

— Ты понимаешь, что будет? — обернувшись к Косте, встревоженно шепнула Варя.

Костя нахмурился. Да, он понимал… Сейчас Кораблёв произнесёт те самые слова, какие были сказаны им тогда, на берегу Чернушки. Несправедливые, оскорбительные слова!.. Нет-нет, никто не должен их слышать: ни учитель, ни ребята!..

— Поспорили так поспорили, что за беда! — сказал Вите учитель. — А в драку вступать зачем же? Не к лицу это вам! Садись-ка за парту.

— Это я виноват, Фёдор Семёнович, — упрямо продолжал мальчик, одержимый только одним желанием — поскорее во всём признаться. — И сам не знаю, как всё получилось… Мы ведь из-за чего схватились?..

— Ну что ты, в самом деле, старину ворошишь! — резко стукнув крышкой парты, поднялся Костя. — Я и забыл даже, о чём спор был… Так, мелочь какая-то. Никому это не интересно…

— Помирились бы давно, и делу конец, — подсказала Варя и посмотрела на Костю, словно хотела сказать: «Хочешь не хочешь, а придётся».

Костя вздрогнул и невольно засунул кулаки в карманы. Но в ту же минуту весь класс увидел, как он вылез из-за парты, сделал шаг к Вите и протянул ему руку:

— Ладно… Забудем это дело. Мир так мир!