— А вы уверены, что правильно поступили с товарищем? — неожиданно спросил учитель. — Вполне уверены?

Ваня переглянулся с членами комитета.

— Уверены, Фёдор Семёнович, — негромко сказал он. — Мы от своего не отступимся.

— И воздерживаться мы не век будем, — поднялся Митя. — Пусть Виктор подумает… пусть докажет. Мы его в комсомол сами тогда позовём.

— Ну хорошо, ребята! Теперь идите, — отпустил Фёдор Семёнович членов комитета.

Плотно прикрыв за ними дверь, он взял из угла стул и сел напротив Никиты Кузьмича.

— А я ведь к вам собирался, — заговорил учитель. — Как стемнеет, думаю, так и пойду. Разговор нам с вами откладывать никак нельзя!

Никита Кузьмич выжидательно молчал, неторопливо скручивая толстую цигарку.

— Товарищи не пожелали принять Витю в свою семью, — продолжал Фёдор Семёнович. — Не по душе он им пришёлся. А ведь это беда, Никита Кузьмич, большая беда!

— Беда невелика! Дайте команду, всё и поправится.

— А вы слышали, что школьники говорили?

— Им только волю дай, они выдумают, наплетут всякой всячины.

— Да разве комсомольцы плохого Вите желают? — удивился учитель. — Они же хотят, чтобы ваш сын стал настоящим товарищем. И двери комсомола для него не закрыты: поживёт, поразмыслит, поймёт самое важное, и ребята его с радостью примут.

— Я словеса не мастер плести. Я так скажу, без дальних подходов: сынка в обиду не дам! И, как он пятерочник у вас, вы ему помех не чините. Пусть ваш комсомол заново всё порешит.

— Вы способностей сына, Никита Кузьмич, не преувеличивайте. Математику он любит, это верно, а к другим предметам нередко с прохладцей относится… Но дело даже не в этом. Для комсомола одних пятерок в табеле ещё мало. Душа у человека должна быть ясная, ему товарищи должны поверить… — Фёдор Семёнович поднялся. — За то, что Витю не приняли в комсомол, мы, учителя, тоже несём ответственность. Значит, недоглядели кое-чего. Но во многом и вы, Никита Кузьмич, виноваты. Неверно вы сына воспитываете. Я вам не раз говорил об этом. Белоручкой он растёт у вас, себялюбцем.

Никита Кузьмич потемнел в лице:

— Вон куда целите! Опять Кораблёв нехорош!.. Всю жизнь вы меня поправляете да подсиживаете.

— Подсиживаю?.. — Фёдор Семёнович побледнел. — Я? Вас?..

— Известное дело. Вспомните-ка, где вы меня только не задевали… Чуть ли не на каждом собрании имя моё склоняете. А теперь вот к сыну придираетесь…

— Папа, что ты говоришь такое? Одумайся! — раздался встревоженный голос: в дверях стояла Галина Никитична.

Никита Кузьмич кинул на дочь сердитый взгляд, махнул рукой и вышел из учительской.

Учитель потянулся к графину с водой. Руки его дрожали.

— Фёдор Семёнович! — кинулась к нему Галина Никитична. — Что тут произошло?

— Нет, нет, ничего. Пустяки. Поспорили немного… совсем пустяки… — Учитель отставил стакан с водой, так и не отпив из него, опустился на стул и придвинул к себе папку с бумагами: смотрите, мол, я уже совсем спокоен.

— Вам комсомольцы обо всём рассказали? — помолчав, осторожно спросила Галина Никитична.

— Да, я знаю…

— Вы считаете, что я совершила большую ошибку…

— Почему же ошибку? — перебил её учитель.

— Илья Васильевич говорит, что я должна была сдержать комсомольцев.

Фёдор Семёнович на минуту задумался.

— Нет, я этого не думаю, — убеждённо сказал он. — Пусть комсомольцы на этот раз поступили с Витей слишком строго — это ему не повредит. Но меня радуют их принципиальность, твёрдая позиция, взыскательность друг к другу. А это очень дорого, Галя…

Учительница облегчённо перевела дыхание.

— Ты что, переволновалась?

— Очень! — призналась Галина Никитична. — Слишком уж я близко всё к сердцу приняла.

— «Близко к сердцу»… — повторил Фёдор Семёнович. — Это не так уж плохо. Пожелаю тебе сохранить это качество до старости… — Он внимательно посмотрел на девушку и указал ей на стул рядом с собой. — Ну что, много нерешённых задачек накопилось?.. Садись, подумаем…

Из учительской Галина Никитична вышла, когда уже начало смеркаться.

Около крыльца сидело человек десять комсомольцев.

— Вы почему не расходитесь? — удивилась учительница.

Комсомольцы молча обступили её, заглянули в лицо.

— Галина Никитична, он за кого, — вполголоса спросила Варя: — за нас или за Никиту Кузьмича?

— За нас, ребята, за нас! — улыбнулась учительница.

Все двинулись к Высокову. Даже те, кто жил в Локтеве и Почаеве, решили проводить Галину Никитичну до дому.

Кто-то зажёг электрический фонарик и светил учительнице под ноги, то и дело предупреждая о лужах и рытвинах. И потому ли, что шли такой дружной компанией, или потому, что ребята наперебой болтали о всякой всячине, но дорога к дому показалась Галине Никитичне много короче, чем обычно.

Ударили первые морозы. Лужи затянуло хрупким ледком, трава покрылась сединой, дороги и тропки стали твёрдыми и звонкими, точно их вымостили камнем.

Сергей Ручьёв попросил Костю написать к пуску электростанции несколько красочных плакатов и лозунгов.

Но обычные плакаты не устраивали Костю, и он придумал сложную композицию: бетонная красавица плотина, водная гладь широкой реки, густая сеть проводов на ажурных башнях, а на заднем плане — богатое электрифицированное хозяйство колхоза.

К работе над картиной Костя привлёк Варю, Митю и Пашу.

— Очень уж сложно всё, не справиться нам, — озадаченно заметил Паша, когда мальчик рассказал ребятам план будущей картины. — Да и нет всего этого в нашем колхозе.

— Нет, так будет! — возразил Костя. — Надо вперёд заглядывать…

Писать картину начали на огромном листе фанеры. Но дело ладилось плохо. Вода в реке выглядела, как высокий снежный сугроб; бетонная плотина походила на дощатый забор.

— Мазилки мы, а не художники! — созналась Варя. — Что ни говорите, а без Вити нам не обойтись.

Кораблёв между тем почти не задерживался в школе. Как только кончались уроки, он собирал книги и спешил домой.

Однажды Варя затащила его в пионерскую комнату и попросила поправить на картине плотину и воду.

Увидев склонившихся над картиной ребят, мальчик даже подался назад. Что это? Смеются они над ним или он действительно им нужен?..

— Вовлекаете! — усмехнулся Кораблёв. — Били, били, а теперь мягко стелете…

— Да нет же, Витька! У нас в самом деле ничего не получается, — горячо принялась уверять его Варя.

Витя сказал, что ему некогда, надо сегодня пораньше прийти домой.

— Будет тебе тоску наводить! — вспылил Костя. — Ну, что было, то было. Не век же тебе барсуком отсиживаться?

— Ладно, помажу я вам, — снисходительно согласился Витя. — Только за красками домой схожу.

Ребята ждали его полчаса, сорок минут, пятьдесят, но Кораблёв всё не возвращался.

— Подведёт, так я и знал! — сказал Митя.

Варя растерянно мазала кистью по фанере.

— Ладно, — поднялся Костя, — схожу я за ним.

Он направился в Высоково.

У моста, в перелеске, вился синий дымок. Костя заглянул за кусты и заметил небольшой костёр.

Колька с Петькой, чумазые, с покрасневшими от дыма глазами, пекли в горячей золе картошку. Кто же не знает, как вкусна печёная картошка!..

Около них сидел Витя Кораблёв и подбрасывал в костёр валежник.

— Картошки желаешь? — предложил Колька брату, вытаскивая из золы обуглившиеся, чёрные клубни. — С пылу-жару… Объедение!

Костя, не удостоив брата ответом, сердито посмотрел на Витю:

— Неделю за красками ходить будешь?.. Эх ты, человек! Просили помочь… Рука у тебя отсохнет или что?

Витя долго дул на картофелину, перебрасывая её с ладони на ладонь.

— Рука не отсохнет, а рисовать для вас не желаю… Раздумал.

— Так не для нас… для дела нужно.

— Всё равно. Хватит с меня! Порисую в другом месте.

— В каком другом?

— Найдётся такое… На высоковской школе свет клином не сошёлся. Возьму и переведусь в районный центр. Знаешь, какая там десятилетка?