Задыхаясь, бросив на произвол судьбы товарищей, Кьель несся по дюнам, не разбирая дороги, не имея другой мысли, кроме одной: убежать как можно дальше…

– Мы захватили орнитоптер целым и невредимым, Стил, – сказал Варрик. Лицо его светилось от возбуждения и гордости. Командир мрачно кивнул. Умма Кинес чрезвычайно обрадуется этому известию. Теперь он, если нужно, сможет всегда воспользоваться орнитоптером в своих инспекционных поездках по сельскохозяйственным районам. А откуда взялся орнитоптер, никто ему не скажет.

Лиет посмотрел на ослепленного пленника, пустые глазницы которого прикрыли бинтами.

– Я видел своими глазами, что харконненовские молодчики сделали с Байларским Становищем.., видел отравленную цистерну, замутненную воду.

Тело напарника было уже надлежащим образом упаковано и уложено в задний отсек орнитоптера. Труп отвезут в сиетч и передадут в руки мастеров смерти.

– Это не искупит и десятой доли страданий тех несчастных. Подойдя к своему кровному брату, Варрик скривился от отвращения.

– Мое презрение к ним так велико, что я даже не хочу забирать их воду для нашего племени.

Стилгар взглянул на юношу так, словно тот совершил святотатство.

– Ты бы хотел, чтобы их трупы мумифицировались здесь в песке и чтобы их вода даром испарилась в воздух? Это оскорбление Шаи Хулуду.

Варрик покорно склонил голову.

– Это говорил не я, а мой гнев, Стил. Я не мог хотеть этого.

Стилгар поднял голову и посмотрел на восходящую красновато-коричневую луну. Все дело продолжалось не больше часа.

– Мы совершим ритуал тал хай, чтобы их души никогда не знали отдыха. Они будут осуждены блуждать по пустыне до скончания века. – Голос его стал грубым и устрашающим. – Но мы должны при этом хорошо замести свои следы, чтобы никто не привел этих призраков в наш сиетч.

Фримены забормотали молитву, страх придал горечи радости мести. Стилгар напевал стихи древнего заклятия, а его товарищи рисовали на песке замысловатые фигуры, извилистые линии, которые должны были навсегда привязать души проклятых к дюнам.

На залитой лунным светом поверхности песка фрименам была хорошо видна фигура неуклюже бегущего бортового стрелка.

– Этот – наше приношение Шаи Хулуду, – сказал Стилгар, закончив петь заклятие. Проклятие тал хай было совершено. – Мир будет пребывать в равновесии, и пустыня останется довольной.

– Пыхтит, как сломанный вездеход, – произнес Лиет, стоя возле Стилгара и вытягиваясь на цыпочках, чтобы не казаться маленьким рядом с командиром отряда. – Теперь осталось недолго.

Фримены собрали вещи. Все, кто поместился, забрались в орнитоптер, а остальные отправились в сиетч, пользуясь давно выработанной походкой, которая не производила неестественных для пустыни звуков и колебаний.

Бортовой стрелок продолжал бежать, охваченный слепой паникой. Теперь ему казалось, что он избежал опасности, что впереди брезжит призрак надежды, хотя бег через океан дюн вел его в никуда.

Всего через несколько минут за ним пришел червь.

При всей своей дьявольской злобности барон Владимир Харконнен никогда раньше не испытывал такой ненависти.

Как эта сука Бене Гессерит смогла сделать мне такую гадость?

В одно туманное утро он вошел в свой тренировочный зал, запер за собой дверь и приказал не беспокоить его. Из-за чрезмерной тучности он не мог пользоваться отягощениями и системами блоков, поэтому барон просто сел на пол и попытался поочередно поднимать ноги. Когда-то он отличался большой ловкостью в телесных упражнениях, а теперь даже такое элементарное упражнение давалось ему с большим трудом. В течение двух месяцев после того, как доктор Юэх поставил свой диагноз, в мозгу Владимира Харконнена возникали картины сладостной мести. Хорошо бы схватить Мохиам и постепенно вырывать из ее чрева внутренние органы – медленно, один за другим, – так, чтобы ведьма оставалась в сознании. Потом он бы позабавился с ее внутренностями, заставив ее смотреть на это. Уж он бы постарался доставить ей интересное зрелище.., сжег бы печень, заставил бы эту суку сожрать ее собственную селезенку, а потом удавил бы Преподобную ее кишками.

Теперь понятно, почему Мохиам смотрела на него с таким самодовольным видом на банкете у Фенринга.

Это она меня искалечила!

Барон посмотрел на свое отражение в большом, во всю стену зеркале и в ужасе отшатнулся. Своими мощными руками он оторвал плазовое зеркало от стены и швырнул его на пол. Зеркало не разбилось, и Харконнен принялся гнуть его, отчего отражение приняло еще более жуткий вид.

Было ясно, что Мохиам отомстила ему за изнасилование, это барон понимал, но, с другой стороны, это она, ведьма, шантажировала его, заставив вступить с ней в связь первый раз. Это она требовала, чтобы он оплодотворил ее – дважды! – чтобы она родила от него дочь для Бене Гессерит. Это было нечестно. Это он жертва, а не она.

Барон кипел, возмущался и негодовал. Нельзя было и думать о том, чтобы хотя бы один соперник из Ландсраада узнал о причине его болезни. Все они хорошо понимают разницу между силой и слабостью. Если же соперники будут и дальше верить, что тучность и отечность барона Харконнена суть следствия его излишеств, свидетельство его успехов, то он сможет сохранить власть и влияние. Если же всем станет известно, что этой отвратительной болезнью его наградила женщина, заставившая его, Владимира Харконнена, совокупиться с ней, то… От такой мысли барону становилось физически плохо.

Да, конечно, слушать вопли Мохиам – это сладкая месть, но все же это мелочь, недостаточная для человека его положения. Все же Мохиам была всего лишь отталкивающим придатком Ордена Бене Гессерит. Ведьмы воображают себя всемогущими, способными сокрушить любого, даже великого главу Дома Харконненов. Наказать их – дело фамильной чести и гордости, дело утверждения власти и положения во имя всего Ландсраада.

Кроме того, это доставит ему удовольствие.

Но если он будет действовать необдуманно и поспешно, то никогда не получит от ведьм средств для исцеления. Доктор Сук сказал, что науке не известны средства лечения, что возможность излечиться целиком и полностью находится в руках Преподобных Матерей Бене Гессерит. Община Сестер сделала из барона развалину, и только она может вернуть ему прежнее великолепное тело.

Будь они прокляты!

Ему придется притворяться, влезать в их дьявольский ум, чтобы понять, что там находится. Надо будет найти способ шантажировать их. Он сдерет с них (фигурально, конечно же, фигурально!) черные похоронные накидки и заставит голышом дожидаться его суда.

Он швырнул измятое зеркало на плиты пола, угодив в тренажер. В руках у барона не было трости, поэтому он не смог сохранить равновесие и грохнулся спиной на мат.

Нет, это просто невыносимо…

Взяв себя в руки, барон проковылял в свой захламленный кабинет и вызвал Питера де Фриза. Громовой голос Владимира Харконнена разнесся по коридору, и слуги со всех ног кинулись искать ментата.

Целый месяц де Фриз выздоравливал после глупейшей выходки с передозировкой пряности. Идиот заявил, что видел падение Дома Харконненов, но не смог предложить никакого средства, с помощью которого барон сумел бы избежать такого печального будущего.

Сейчас ментату предоставлялась возможность искупить свой промах и предложить план удара по Бене Гессерит. Каждый раз, когда де Фриз своей очередной глупостью доводил барона до белого каления и рисковал быть казненным, он находил какое-то очень удачное решение и вновь доказывал свою незаменимость.

Как мне причинить вред Бене Гессерит ? Как скрутить их в бараний рог и заставить корчиться ?

Ожидая ментата, барон выглянул в окно и посмотрел на промышленный пейзаж Харко-Сити, с его маслянисто блестящими закопченными зданиями, вокруг которых не было и намека на зелень. Обычно вид успокаивал барона, но на этот раз он лишь еще больше упал духом. Прикусив от досады губу, барон почувствовал, как из его глаз потекли слезы жалости к себе.