– Заключенный, – сказал Раббан, и его толстые губы сложились в непристойную улыбку, – Гурни Халлек из деревни Дмитрий. После того как ты напал на меня, мы взяли на себя труд разыскать твою семью. От капитана Криуби мы узнали о тех мерзких песенках, которые ты имел обыкновение петь в таверне. Хотя твои односельчане не видели тебя уже несколько лет, никто не донес об этом властям. Некоторые из них перед смертью под пытками сказали, что они думали, будто тебя забрал очередной патруль и увез в город. Дураки.

Гурни впал в настоящую панику, в голове его помутилось, перед глазами замелькали черные тени. Он хотел спросить о судьбе своих покорных и тихих родителей, но боялся, что Раббан и сам все расскажет. Грудь Гурни сжало, как тисками, он пытался вдохнуть, борясь с параличом. Кровь его вскипела, гнев застилал взор красной пеленой. В голове стоял звон от недостатка кислорода.

– Тогда все куски мозаики встали на свои места. Мы узнали, что твоя сестра была приписана к одному из домов удовольствий, но ты не смог смириться с естественным порядком вещей. – Раббан пожал своими широкими плечами и тронул висевший у пояса бич. – Все обитатели Гьеди Первой знают свое место, но ты не хочешь его знать. В связи с этим мы решили напомнить тебе о твоем истинном месте.

Он испустил театральный тяжелый вздох, чтобы подчеркнуть всю глубину своего разочарования.

– К сожалению, мои солдаты проявили излишнее рвение, когда просили твоих родителей присоединиться к нам. Боюсь, что они не смогли пережить встречи с патрулем, который должен был доставить их сюда. Однако…

Раббан поднял руку, и солдаты поспешили к ветхому зданию склада. Гурни не мог видеть, что там происходит, он слышал лишь какую-то возню и беззвучный женский стон. Он все понял. Это была Бхет.

Вначале он испытал радость от того, что она еще жива. Он думал, что Харконнены убили ее после того, как Гурни пытался освободить ее из дома удовольствий. Теперь-то он понял, что они сохранили жизнь его сестре только для того, чтобы подвергнуть ее еще более изощренной пытке.

Солдаты потащили извивающуюся и сопротивляющуюся Бхет на помост. На женщине было надето лишь рваное мешковатое платье. Длинные льняные волосы были в полном беспорядке, лицо искажено страхом, который только усилился, когда она увидела сидевшего в кресле брата. Он снова увидел на ее шее беловатый шрам. Они украли у Бхет способность петь и говорить, они лишили ее способности улыбаться.

Их взгляды встретились. Бхет не могла говорить, а парализованный Гурни тоже был не в состоянии что-нибудь сказать или даже опустить веки.

– Твоя сестра знает свое место, – сказал Раббан. – Действительно, она очень хорошо нам служила. Я проверил записи, чтобы явиться сюда вооруженным знанием точного числа. Эта малютка доставила удовольствие 4620 нашим солдатам. – Он потрепал Бхет по плечу. Она попыталась укусить его руку. Раббан ухватился за ветхую ткань и сорвал с Бхет одежду.

Солдаты заставили голую Бхет лечь на деревянный помост. Парализованный Гурни не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой и был вынужден смотреть на все это. Он хотел закрыть глаза, но не смог сделать даже этого, веки отказывались повиноваться. Гурни понимал, чем заставляли заниматься его сестру в течение шести лет, но вид ее обнаженного тела был невыносим и оскорбителен. Все тело Бхет было покрыто синяками, кровоподтеками и мелкими рубцами.

– Не многие женщины в наших домах удовольствий смогли протянуть так долго, – заговорил Раббан. – Но у этой сильна воля к жизни. Если бы она могла говорить, то наверняка сказала бы, с какой радостью послужит она Дому Харконненов в последний раз, чтобы преподать тебе последний урок.

Гурни изо всех сил попытался заставить мышцы повиноваться себе. Сердце его неистово забилось, все тело охватил жар. Но он не мог шевельнуть даже пальцем.

Первым за дело принялся управляющий. Он распахнул полы мундира, расстегнул штаны, и Гурни был вынужден наблюдать, как этот толстобрюхий негодяй насилует его родную сестру. Потом то же самое сделали пятеро солдат, выполняя команду Раббана. Сам похожий на колоду, Раббан внимательно наблюдал, как Гурни смотрит на происходящее. Халлек сгорал от ярости, надеясь, что сознание покинет его и покроет черным полотном небытия. Но природа не захотела смилостивиться над ним.

Последним к Бхет подошел сам Раббан. Он насиловал женщину жестоко и грубо, но она, к счастью, была почти без сознания. Закончив, Раббан сомкнул пальцы на шее Бхет, прикрыв большими пальцами беловатый шрам. Она снова принялась извиваться, стараясь вырваться из железной хватки, но Раббан повернул ее голову так, чтобы она смотрела на брата, и еще сильнее сдавил ее горло. Он еще раз со злостью вошел в ее тело, и стало видно, как напряглись его руки. Глаза Бхет стали вылезать из орбит.

Гурни оставалось только одно: неподвижно сидеть и смотреть, как перед его глазами убивают его сестру.

Вдвойне удовлетворенный Раббан встал, застегнул мундир. Улыбнувшись при взгляде на обе свои жертвы, он сказал:

– Оставьте тело здесь. Как долго продлится паралич у ее брата?

Рядом снова возник врач, которого совершенное на его глазах преступление оставило совершенно равнодушным.

– Доза была небольшая, так что он останется недвижимым еще час или два. Если бы я ввел больше кирара, то наступил бы гибернационный транс, а вы не хотели этого.

Раббан покачал головой.

– Оставим его здесь, и пусть смотрит, пока не начнет шевелиться. Пусть поразмыслит над своими ошибками.

Смеясь, Раббан отбыл в сопровождении своих гвардейцев. Гурни остался в кресле один и не привязанный, не в силах отвернуться от мертвого тела сестры. Изо рта Бхет медленно сочилась кровь.

Но даже паралич, охвативший тело Гурни, не смог помешать ему плакать, и слезы горячими каплями полились из его глаз.

За полтора года Абульурд Харконнен превратился в окончательно сломленного судьбой человека. Он прятал от окружающих лицо, сгорая от стыда за то, что сделал его родной сын. Абульурд принял на свои плечи бремя вины и ответственности за трагедию, но это не помогало ему смотреть в глаза честным людям Ланкивейля.

Как он и опасался, после бойни, учиненной Раббаном во фьорде, рыбаки и китобои покинули прибрежные деревни, и они стояли совершенно обезлюдевшие. Брошенные людьми деревянные здания стояли на скалистых берегах бухт, как безмолвные призраки.

Абульурд отпустил слуг, и они с Эмми покинули главную резиденцию, оставив ее на месте как могильный камень, напоминавший о былом идиллическом существовании. Супруги выехали из больших домов своей резиденции, надеясь, что настанет день, когда вернутся хорошие времена, и тогда Абульурд и Эмми снова поселятся в своем родовом замке. Теперь же они жили на маленькой уединенной даче, построенной на крошечном клочке земли, затерянном среди некогда окровавленных вод фьорда.

Эмми, крепкая и бодрая Эмми, с лица которой никогда не сходила добрая улыбка, а глаза сияли неподдельным весельем и здравым смыслом, сразу постарела и поникла, словно на ее плечи давило непосильное бремя преступлений, совершенных ее испорченным сыном. Эмми всегда прочно стояла на земле, словно непоколебимый утес, и вот теперь прочность ее связи с миром поколебалась.

Глоссу Раббану был уже сорок один год. Это был взрослый человек, несущий полную ответственность за свои действия, но Эмми и Абульурд обвиняли во всем происшедшем прежде всего себя, думая, что это они не дали сыну надлежащего воспитания. Это они не смогли внушить ему чувства чести и любви, столь необходимые для правителя…

Раббан лично руководил нападением на Бифрост Эйри. Абульурд видел, как его сын командовал солдатами, сбросившими в пропасть его собственного деда. В Тула-Фьорде это чудовище, действуя своими руками, уничтожило экономику целого побережья. От представителей ОСПЧТ Абульурд и Эмми знали о пытках и издевательствах, которыми упивался Раббан, творя суд и расправу в поселках рабов на Гьеди Первой.