Она замахала руками, и птица неохотно отлетела от окна. Уже через несколько секунд несостоявшийся вор промчался над стеной, потом миновал остров, озеро и устремился к полям за ним. Элиз не могла оторвать глаз от стремительного силуэта в небе, но довольно быстро потеряла птицу из виду.

Если бы только она сама могла вот так улететь отсюда, прежде чем кто-нибудь успеет оседлать лошадь. Она бы спала в ветвях деревьев, а целое небо стало бы ей домом. Оставила бы свою семью, которая не в силах забыть прошлое. Была бы свободна выбирать, кем ей быть. Была бы свободна.

Каким кажется мир человеку, не знающему имен своих родителей? Наверное, чудесным сказочным садом. Никаких обязательств — только перед собой. Никаких обязательств — как же это замечательно!

Элиз услышала своего отца прежде, чем увидела его. В его комнате не зажигали свечей, и сумерки прогнали свет, точно свирепый кот шаловливых мышей.

Он играл на арфе, не самом своем любимом инструменте, с которым, впрочем, обращался, как настоящий виртуоз. Элиз остановилась у дверей, слушая. Она не знала этого произведения, но оно прекрасно подходило к настроению подкрадывающегося вечера. Шепот стихающего ветра, мычание домашнего скота, медленно возвращающегося домой, шорох занавески в открытом окне и сладкозвучное пение соловья. Музыка становилась частью этих звуков, переплеталась с ними, но исполняла свой собственный изысканный танец.

Элиз открыла дверь пошире, и музыка стихла, оставив лишь легкий след в памяти девушки.

— Элиз?

— Как ты догадался? — спросила она, покачав головой и не уставая удивляться тонкому восприятию отца.

— Все остальные стучат. Даже Мэнвин.

— А я думала… это какое-то тайное качество, особое чувство, — рассмеявшись, сказала Элиз.

— А еще запах твоих духов, — проговорил он и протянул руку.

Элиз прошла через комнату и взяла отца за руку. Он поцеловал ее пальцы и прижал к щеке, закрыв глаза.

Она всегда считала, что ее отец был бы очень красивым человеком, если бы не пустое выражение лица, столь характерное для всех слепых. Казалось, он постоянно о чем-то грустит, хотя Элиз прекрасно знала, что про него нельзя сказать, будто он несчастлив, просто ее отец всегда отличался вдумчивостью и любовью к размышлениям.

Внешне они являли собой полную противоположность — у него темные волосы, у нее светлые, хотя у Элиз тоже было чересчур удлиненное лицо, но она старательно это скрывала прической.

Отец убрал ее руку от лица, хотя и не выпустил из своей. Элиз любила его теплые, мягкие руки — как у художника.

— И что привело тебя к старику отцу?

— Во-первых, ты не старик. А во-вторых, разве мне нужна причина, чтобы искать твоего общества, которое дарит мне удовольствие?

Элиз пододвинула ногой стул — поведение, которое вовсе не пристало юной леди, но она не сомневалась, что отец не будет сердиться.

— Ты можешь навещать меня всякий раз, когда пожелаешь, ради удовольствия провести некоторое время в моем обществе, как ты сама сказала, или если тебе вдруг захочется облегчить душу. Иногда мне кажется, что последнее случается чаще.

Элиз сжала его пальцы, пытаясь решить, с чего начать.

— Мэнвин… — тихо проговорил ее отец. Его слова прозвучали совсем не как вопрос.

Она кивнула.

— Должен ли я понимать, что ты кивнула, подтверждая мою догадку?

— Да, — улыбнувшись, ответила Элиз.

— Он для нас с тобой самое настоящее проклятие, верно? — заговорщически прошептал отец. — Мэнвин настаивает, чтобы ты приняла ухаживания какого-то поклонника?

— Он постоянно повторяет, что решение будешь принимать ты… — выпалила Элиз.

Ее отец откинулся на спинку кресла.

— Да, он так и будет говорить. Очень характерное для него поведение.

— Но, отец, Мэнвин готов выдать меня… за кого угодно, лишь бы у претендента был отец с хорошей, сильной армией, а сам он отличался воинственным нравом. — Элиз вскочила на ноги, сделала три шага в наступившей темноте и вдруг остановилась. — Я не хочу, чтобы мой брак явился вкладом в бессмысленную войну, — проговорила она шепотом, словно произносить подобные слова в их доме было кощунством.

Отец несколько мгновений молчал.

— Я тоже не хочу, — сказал он нормальным голосом. — Мы не должны поддаваться Мэнвину, хотя он поднимет против нас всех остальных родственников. Ты же знаешь правду, Элиз, он почти полностью меня изолировал. Нам не на кого рассчитывать, кроме как на самих себя. — Он повернул к ней голову, словно вдруг сумел увидеть ее лицо.

Элиз подошла и положила руку ему на плечо, а потом наклонилась и поцеловала в щеку.

Отец пробежал пальцами по струнам арфы, и комната наполнил тихий звук льющейся воды.

— Тебе следует знать, Элиз, — сказал он, улыбнувшись, — что мы все выбираем в супруги полезных для семьи людей. Однако это вовсе не значит, — продолжал он уже серьезно, — что ты должна выйти замуж за человека, которого презираешь. Но выбрать себе подходящего мужа ты должна.

— Да, — мягко проговорила Элиз. — Ты любил маму, правда?

— Больше, чем можно выразить словами или даже музыкой.

— Но ведь ты практически не знал ее, когда вы поженились?

Они много раз об этом говорили, но Элиз всегда находила в словах отца какое-то магическое утешение.

— Я видел ее всего два раза, а разговаривали мы и вовсе меньше часа.

— Но ты доверял бабушкиному мнению.

— Полностью.

— Вот в чем суть моей проблемы, — сказала Элиз.

— Верно, — согласился с ней отец.

— Отец, это не эгоизм. Я выйду замуж за того, кого ты для меня выберешь, но не хочу, чтобы продолжалась война. Ты понимаешь? Я не собираюсь своим замужеством давать Мэнвину возможность усилить свои позиции. Достаточно представителей семьи Уиллсов заплатили жизнью за то, чтобы удовлетворить нашу гордость. — Она замолчала на мгновение, а потом закончила: — Впрочем, и других жертв тоже хватает.

— Я знаю, что дело не в твоем эгоизме, дорогая. Знаешь, Элиз, когда речь заходит о замужестве, человек имеет право подумать и о собственных интересах. — Он задумался ненадолго, а потом спросил: — Послушай, а может быть, ты ведешь себя так строптиво, чтобы насолить Мэнвину?

— Не думаю, — ответила Элиз, надеясь, что сказала правду.

— Я тоже так не думаю, хотя ужасно хотелось бы сделать ему что-нибудь не очень приятное. Мы должны обдумать, как нам вести себя дальше. Мэнвин страшный противник. Он много раз одерживал надо мной верх в прошлом, — сказал он без горечи в голосе.

— Я была слишком маленькой, чтобы тебе помочь, — заявила Элиз, прекрасно понимая, что ее участие ничего не изменило бы.

Отец улыбнулся.

— Да, — не стал спорить он, — ты гораздо упрямее меня. А упрямство — это черта, которую не следует недооценивать.

Каррал поднимался по неосвещенной лестнице. Разговор с Элиз вывел его из состояния равновесия, и он еще долго расхаживал по своей комнате. Часы пробили полночь уже некоторое время назад и заставили по крайней мере ненадолго забыть о своих проблемах.

Несмотря на утешительные слова, он понимал, что не сможет обеспечить дочь той защитой, в которой она нуждается. Он даже не в силах дать ей правильный совет. Если бы ее мать была жива…

Однако сожаления вещь бесполезная. Прошлое не изменить. Можно только жалеть, что заболел тогда не Мэнвин, хотя Каррал частенько об этом думал, когда его жена лежала, прикованная к постели тяжелой болезнью.

Каррал подошел к закрытой двери. Он не считал ступени, но все равно не сомневался, что не ошибся и оказался там, где хотел. Словно музыкальная мелодия — ты не следишь за ней специально, но вдруг понимаешь, что наступил нужный момент. Просто чувствуешь это, и все.

Каррал открыл дверь и мгновенно почувствовал запах огня, услышал шорох пламени и потрескивание поленьев, его окатила волна тепла и аромат дыма.

И еды. Она наверняка уже остыла. Не важно. Он исполнял уходящий корнями в далекое прошлое ритуал. Кто-то должен съесть часть даров, оставленных для призраков замка. Говорить о том, кто это делает, было не принято. Каррал не сомневался, что большинство обитателей замка верит в то, что призраки действительно приходят за подношениями.