Его рука дергается над опустевшей тарелкой, звякая ложкой.

— Значит, все же совестливая, — рокочет тихо.

Ой, боже, ну что он опять себе надумал? Я ведь… Невольно закатываю глаза. Дура, надо слова тщательней подбирать!

— Но мой ребенок не виноват, что ты… — Он осекается, явно вынуждая себя успокоиться.

Вот блин, ему же не станет из-за меня плохо?

Однако я вдруг осознаю, что на этот раз причина его заторможенности явно не в проблемах со здоровьем. Взгляд Глеба то и дело опускается к моим губам, пробегает по слишком откровенному декольте и через силу возвращается к глазам.

Наконец он бросает ложку в тарелку и подается ко мне. Заводит огромные ручищи мне за спину и одним рывком освобождает мою грудь от корсета.

— Глеб, что ты делаешь?

Молчит. Только дышит тяжело. Подхватывает меня на руки так резко, что я и пискнуть не успеваю. И выносит из комнаты.

— Глеб отпусти? Что ты делаешь?! — Я пытаюсь сопротивляться, но выходит явно плохо.

— Несу свою жену в свою спальню, — бесстрастно отвечает он. — Все же ясно.

— Шлюх своих продолжай таскать! — снова взрываюсь я.

— Так ты всех выгнала. — На мгновение кажется, будто он надо мной подтрунивает, но его лицо остается все таким же непроницаемым.

Перестаю вырываться, осознавая бесполезность своих действий, и недовольно складываю руки под грудью.

Нет уж. Нет! Я сегодня такого натерпелась, что теперь меня так просто не проймешь. Особенно после его развязного поведения с этими девками!

Губки свои и без того пухлые надула и смотрит, как на врага народа. Обиделась все-таки. А у меня будто граната в груди разорвалась, порвав внутренние органы на лоскуты. Хочу ей верить. И не хочу.

Вариант, что она невиновна, меркнет в сознании с каждой минутой. Пусть Аня и не хочет признавать вину полностью, но у нее проскальзывают разоблачающие фразочки типа: «Выворачивало, пока думала, что ты умер из-за меня». Да и прощения просила при первой встрече. А это о чем-то да говорит.

Но одно я осознаю совершенно четко. С самого начала и по сей день… я хочу ее. До треска в ушах. Хоть предательница, хоть нет. Неважно, к чему мы в итоге придем. Сегодня, лапая тех баб, я понял одну простую истину: я все еще не хочу никого кроме нее.

Опускаю Невеличку на свою кровать и заползаю коленями на простыню, нависая над недовольной обнаженной девушкой. Она бесцеремонно разворачивается подо мной и прикрывает глаза, мол, спать собралась. Усмехаюсь и бездумно наклоняюсь, целуя острое плечико.

Аня дергается и устремляет на меня недоумевающий взгляд.

— Ну что ты так смотришь, будто дыру во мне прожечь пытаешься? — не выходит раздраженно, голос охрип, выдавая меня с головой. — Я же тоже человек.

— Вы — не человек, Глеб Витальевич, — язвительно шипит в ответ она. — Волк бестолковый, которому только кусаться и размножаться подавай!

Я бы посмеялся, но она упирается мне в грудь кулачками и пытается оттолкнуть. Не чувствую. А потому наклоняюсь ближе, желая снова уловить ее цветочный аромат. Но Аня, видимо, всерьез намерена лишить меня этого скромного удовольствия. Выкручивается и пытается сползти между моих ног с кровати.

Ловлю, стискивая ее запястья одной рукой и подтягивая за талию обратно — второй. Воинственно настроена, вон как бьется. Да толку…

— Тише, птичка. — Я прижимаю извивающуюся девочку к своей груди. — Я понял. Переборщил сегодня.

Опускаюсь на кровать рядом с Аней, продолжая стискивать ее в объятиях.

— Объявляю временное перемирие, — шепчу спасительное для нас обоих, и Невеличка замирает, прислушиваясь. — Ради Златы. Так или иначе, в ближайшие несколько месяцев нам придется существовать под одной крышей. Так что предлагаю установить удобные рамки наших взаимоотношений.

— А потом? — Она поднимает на меня невинные глаза, требуя незамедлительного ответа.

Не стоило мне опустошать ту бутылку. Не знаю, что я должен ей сейчас сказать. Я сам не понимаю. Мысли в кашу. Еще слишком рано, чтобы что-то обещать. Сначала разберусь с компроматом, тогда и можно будет выдвинуть хоть какой-то вердикт.

Невеличка кивает, будто удовлетворившись долгими секундами моих сомнений. Должно быть, для нее это действительно прогресс. Ведь еще утром я без промедления сообщил, что избавлюсь от нее, как только она родит мне дочь.

— Раз уж ты сам заговорил о рамках… Никаких баб, — тут же берет быка за рога Анюта. — Пока я твоя жена, даже не вздумай унижать меня подобным образом!

Ух, вы только посмотрите на это?

— Что-то еще? — предлагаю я высказаться своей неожиданно властной супруге.

— Нет. У меня только одно требование, — уверенно заявляет она.

— Хорошо, — удивленно отзываюсь я. В счет этого перемирия она могла попросить столько всего… Но ее интересует только моя верность. — В таком случае ты же догадываешься, какое требование я выставлю в ответ?

Аня снова поднимает на меня взгляд. Смотрит долго. Не мигая. И по мере того, как до нее доходит то, о чем я говорю, на щеки от груди наползает спелый румянец.

— Нет, — обиженно отвечает она, явно впечатленная моей сегодняшней выходкой с эскортницами. Хмурится.

— Ты же понимаешь, что я могу взять тебя силой? — рычу я, стараясь сдерживаться. Все же хотелось бы обойтись без насилия. — И даже по закону имею полное право.

Ну не дурак ли?! Знаю ведь, что она меня тоже хочет. На кой черт выбирать какие-то скользкие дорожки? Эта гордячка ведь сейчас как упрется… А дело принципа бывает сильнее всяких хотелок.

Подаюсь вперед и осторожно целую приоткрытый от испуга перед моими угрозами ротик. Сколько раз я ее за сегодня целовал? Два, три? Почему мне все мало? Сжимаю ее лицо в руках, с трудом отрываясь от сладких губ.

— Ты ведь тоже хочешь, зачем противишься?

— Хотела, — силясь восстановить дыхание, выдает она. — До того, как ты обсосал ту рыжую швабру!

Уже привычно начинает вырываться. Пресекаю попытки, подтягивая ее ближе.

— Тише-тише, маленькая. — Удерживая Аню за затылок, коротко целую в губы. — Я понял. Был неправ. Предлагаю отложить нашу первую брачную ночь до утра, чтобы воспоминания о моей ошибке немного померкли в твоей красивой головке.

— Считаешь меня красивой? — будто не удержавшись, выпаливает она и тут же закусывает губу.

Подаюсь к ней и осторожно поддеваю острый носик кончиком своего носа:

— Если бы не считал, разве хотел бы так сильно?

Отстраняюсь, желая видеть ее реакцию. Аня проглатывает воздух и начинает дышать чаще.

— У-утром не обойдется, — наконец выдавливает упрямая девчонка. — Я очень злопамятная!

Она сверкает бездонными глазищами, но не спешит отводить взгляд. Понимаю, что сейчас не лучший момент, чтобы продолжать давить.

— Что ж, я подожду, — выдыхаю я, стараясь скрыть раздражение. Такое ощущение, что она мной вертит. Но разве не я должен устанавливать правила игры?

Что-то мне подсказывает: пока у этой девчонки в заложниках мой ребенок, яйца и сердце… нет.

Просыпаюсь от скользящих по лицу первых солнечных лучей. Морщусь и резко открываю глаза, желая убедиться, что Глеб мне не приснился.

Нет. Вот он. Вернее, его бородатый подбородок, но мне и этого достаточно. Неосознанно касаюсь губами широкого плеча и поглаживаю мощную грудь, покрытую порослью темных волос.

Эх, и чего я вчера не сдалась? В теле затаилась неудовлетворенность, а разящий от моего любимого перегар подсказывает, что все наши ночные договоренности и его крайняя заинтересованность мной выветрятся, как только Глеб откроет глаза.

Я уже неплохо изучила эту его особенность под хмелем. Именно она помогла мне с ним сблизиться, пока я была незрячей.

Долго не могла понять, где грань между Глебом, которому не нужна в доме обуза, и Глебом, который носит эту обузу на руках. А ларчик просто открывался. Стаканчик-другой — и вопреки всем известным мне канонам Глеб, единственный из всех известных мне людей, становится значительно мягче. Будто другой человек. Не агрессивнее, как мой отец, и не разговорчивей, как все дружки оного. А будто собой. Даже и не скажешь, что он пил. Выдает только запах. И резкая перемена настроения наутро…