— Глеб, умоляю, отпусти, — уговариваю я, пока брат с сестрой таранят друг друга взглядами.

Лара не хочет отвечать. А он, похоже, не собирается ее отпускать, пока она не подтвердит, что уяснила сказанное. Хлопает входная дверь, и из коридора слышится нерешительный голос Вити:

— Глеб Виталич, тут это… рабочие пришли. — Водила не решается зайти и, не дождавшись ответа босса, продолжает: — Вы вчера просили бригаду вызвать. Говорили — ремонт по мелочи и…

— Пусть заходят! — отзывается Глеб, не отрывая взгляда от сестры. — Им предстоит немало работы. Комнату Ларисы Ивановны переделываем в детскую! Все ее вещи вывезти на помойку! Отныне это больше не ее дом! А мою спальню оборудовать для меня и моей жены!

Он наконец поддается моим рукам, разжимает пальцы и отшатывается от побледневшей сестры. Лариса откашливается. Поднимает на Глеба взгляд, полный нескрываемого отвращения.

— Совсем больной, — бормочет она себе под нос, явно впервые в жизни познакомившись с этой нелицеприятной стороной своего брата. — Ты точно не в себе!

Поправляет блузку и поднимает объемную дамскую сумочку, которую все это время сжимала в руках. Выуживает из нее какую-то папку и кидает на стол.

— Это вам свадебный подарок! Нашла у нее на съемной хате, когда за вещами заходила, — бросает она, выходя из кухни. — Не будь оленем, Геш, и глаза уже раскрой!

— А ты рот закрой! — рявкает Глеб. — Иначе я тебя и из квартиры выселю! По миру пойдешь!

Лара оповещает о своем уходе, шумно хлопнув входной дверью.

Глеб устало потирает глаза, придерживаясь ладонью о стену. Поглаживаю его предплечье, пытаясь успокоить. Еще не хватало, чтобы ему из-за этой нервотрепки плохо стало.

— Все будет хорошо, любимый. — Прижимаюсь к его спине, обвивая торс руками. — Мы семья. Рано или поздно ей придется принять нас. Сейчас ей просто сложно поверить мне. Она переживает за тебя, вот и говорит гадости. Ты ведь тоже поначалу…

— Молчи, Ань, — выдыхает он. — Что за неуемное желание всех выгораживать? О себе побеспокойся!

— Так я о себе, — соглашаюсь я, лишь бы не злить его еще сильнее. — Что со мной будет, если тебе опять плохо станет? М?

— Понял. — Он опускается за стол, явно поддаваясь моему желанию его поддержать.

Прижимаю его большую голову к своему животу, зная, что никто не успокоит его лучше, чем Злата, и бросаю невольный взгляд на папку, одиноко валяющуюся на столе.

— Не собираешься посмотреть, что там?

— М-м. — Он отрицательно мотает головой, обвивая мою талию руками. — Не хочу подпитывать свои сомнения.

— Вот и еще один прогресс. Раньше ты мог сомневаться в том, что я невиновна. А теперь всего лишь сомневаешься, что я виновата. Это ведь хорошо, — подбадриваю я, отпуская его голову и кивая на папку. — Посмотри. Мне самой интересно, что на этот раз.

Глеб закатывает глаза и послушно поворачивается к столу. Открывает красную мягкую папку для бумаг, и я в шоке хлопаю глазами.

— Это твое? — еле слышно спрашивает Глеб.

Ощущая слабость в ногах, опускаюсь рядом с ним на стул и понимаю, насколько моя одержимость хозяином «Голда» сейчас мне не на руку. Как я буду ему объяснять? Это ведь действительно идиотское стечение обстоятельств. Но слишком много стечений…

— Мое, — глухо отвечаю я, пробегаясь пальцами по фотографии Глеба, глядящей на нас из-под файла.

Подрагивающие пальцы переворачивают страницу, и я уже знаю, что мы там увидим. Только он. Десятки его фотографий, некогда любовно вырезанных мной из журналов, но теперь ставших камнем в мой огород.

Поднимаю взгляд на Глеба и невольно всхлипываю, ожидаемо обнаружив, что он хмурится. Неотрывно прожигает взглядом вырезки со статьями о себе.

А там и про гречку. Однажды в интервью он рассказывал, что терпеть ее не может. И про гитару. Что иногда играет. И что ему порой не хватает, чтобы кто-то просто говорил: «ты поужинал?»

Черт… Теперь-то я помню. А тогда как-то само все это получалось. Однако определенно выглядит, как заранее хорошо продуманный план обманщицы…

Снова все против меня. И в этот раз доказательства собраны мной собственноручно. С большой любовью и трепетом. Боюсь, что он просто устанет мне доверять, руководствуясь лишь чувствами.

Перед глазами начинает темнеть. Сознание мутится, словно меня засунули центрифугу. Блин. Только не сейчас. Сначала надо ему все объяснить…

Я обязана объясниться. Ну пожалуйста! Он ведь сейчас опять себе надумает всякого. И начнется все заново…

— Глеб, это не то… — пытаюсь шевелить губами, но выходит плохо. — Я не предавала…

Разлепляю глаза и устремляю взгляд в темный потолок. Рядом пиликанье, раздражающее слух, и мерное сопение, пробуждающее желание снова провалиться в сон.

По ходу, я опять в больнице.

Перевожу взгляд на окно, за которым виднеются звезды. Очевидно, я целый день провела в отключке. Вот блин! Значит, Глеб полдня мог вволю фантазировать над моими вырезками из журналов.

Пытаюсь поднять руку, чтобы потереть глаза, но не могу, будто меня придавило чем-то тяжелым. Взгляд лениво сползает к руке. И правда придавило. Огромной лапищей, рядом с которой покоится мохнатая голова.

Глеб. Даже стриженый, а все равно как медведь. Осторожно поворачиваюсь набок и трепетно зарываюсь пальцами в его густую шевелюру. Снова будет злиться?

— Я люблю тебя, — шепчу.

Едва не вздрагиваю, когда голова под моей рукой приходит в движение. Глеб резко выпрямляется и, едва продрав глаза, вперивает в меня болезненный взгляд.

— Аня? — выдыхает он, пытаясь проморгаться.

Вот черт, разбудила все же. А ведь можно было отложить оправдания.

— Глеб, я должна объясниться насчет той папки, — сбивчиво начинаю я, — но это прозвучит глупо и, наверно… не совсем убедительно.

Замолкаю, когда он резко поднимается со стула, едва не роняя его.

— Глеб, умоляю, — прошу я, надеясь, что он позволит мне закончить. — Хотя бы выслушай сначала…

— Не хочу больше, — устало выдыхает он, почему-то опускаясь на кровать рядом со мной, а не бросая меня в палате в одиночестве, как я того ожидаю. — Больше не хочу ничего слушать. И знать мне тоже больше ничего не надо…

В глазах встают слезы, когда я вижу, как его брови болезненно вздрагивают от одного лишь взгляда на меня. Больше не поверит. Не станет слушать. Я снова его потеряла…

Из легких вырывается невольный всхлип, когда мое тело вдруг обвивают крепкие руки, притягивая к широкой груди.

— Моя девочка, — шепчет Глеб, зарываясь пальцами в мои волосы, бережно обхватывая мой затылок своей огромной ладонью. — Как же ты меня напугала.

Он целует мою шею, а я понять не могу: это какой-то новый изощренный способ мести? Сейчас приласкает, наговорит нежностей, а потом скажет, что, пока я спала, он оформил развод и единоличную опеку над Златкой ввиду моей невменяемости?

Меня начинает колотить от паники, когда я осознаю, что организовать нечто подобное вполне во власти этого мужчины.

— Глеб, позволь мне объяснить все, — снова пытаюсь я, чувствуя, как зубы выбивают нервную чечетку. — Эти вырезки…

— Плевать я хотел на эти вырезки, — перебивает он, теснее прижимая меня. — Будь ты хоть шпионом, хоть самим дьяволом. Главное, чтобы живая. Я чуть с ума не сошел, пока ты в себя не приходила.

— Долго? — удивляюсь я.

— Пару дней.

— Ой, а как же Златка?!

— С ней все в порядке, не волнуйся. — Он гладит мои волосы. — И тебе провели полное обследование. Утром доктор придет, расскажет, что к чему. И раз уж мы тут оказались, сразу будем решать вопрос с операцией.

— Глеб, ты правда не злишься? — Отстраняясь, заглядываю ему в глаза. — Или ты просто пьян?

— Когда мне пить, если моя беременная жена лежит без сознания под капельницами? — хмурится он. — Шутишь?

— Значит, я все еще твоя жена? — Снова собираются предательские слезы, мешая говорить спокойно.