– Чего?

– Здесь жди.

– Сдурел? – опешил Пратт.

– Жди здесь, – разминая пальцы, повторил я. – И не мешай.

– Да что случилось-то? – ухватив меня за рукав, прошипел рыжий.

– Там что-то не так. У меня на бесноватых теперь чутье, но это что-то другое. Жди здесь.

– Но…

Дальше я напарника слушать не стал. Прямо на землю скинул плащ и бросился к дому. Внутренний голос вопил как резаный, требуя убираться отсюда немедленно, но послушаться его сейчас не было никакой возможности. Нечто неподвластное здравому смыслу заставляло меня ускорять и ускорять бег. Будто где-то в глубине души билась жилка, ставшая вдруг единым целым с чем-то несравненно большим. Чем-то пронизывающим этот мир насквозь и способным менять его законы по собственному усмотрению.

Сначала я даже не сообразил, что именно вибрирует во мне, будто натянутая струна. А когда вспомнил о бесе, было уже слишком поздно.

На крыльце дома стояли двое. Невысокий худощавый мужчина – даже в темноте без труда удалось узнать крысеныша – и коренастый тип в дождевике и широкополой шляпе. С такого расстояния не было никакой возможности разглядеть его глаза, но откуда-то мне было прекрасно известно, что они черны, будто адский пламень.

Эти двое стояли на крыльце. А вокруг… Вокруг крыльца неподвижно замерли пятеро отправленных Джеком устроить засаду парней. И не осталось ровным счетом никаких сомнений, какая именно сила заставила их выбраться из кустов на открытое пространство. Да какие еще сомнения?!

Чужая воля ударила в меня подобно тарану, и, оступившись, я растянулся на земле. Морщась от боли в поцарапанных ладонях, медленно поднялся на ноги и стиснул зубы. Выкинуть из головы чужой голос оказалось весьма непросто, и даже проштудированные тома из закрытой библиотеки столичного монастыря Всех Святых мало чем смогли помочь. Но все же я справился. Справился лишь затем, чтобы в очередной раз укротить рванувшего на свободу беса. Сговорились они, что ли?

– Ну надо же! – хмыкнул крепыш и зашагал вниз по лестнице. И сразу, будто повинуясь неуловимому движению его руки, воздух вспыхнул ослепительным разрядом молнии.

Спастись удалось чудом: пальцы сами сплелись в сложную фигуру, с губ сорвалась намертво зазубренная фраза, и смертоносная энергия с шипением ушла в землю у моих ног. Вот только победа в этом коротком поединке далась вовсе не легко: из глаз потекли кровавые слезы, а по рукам будто шибанули кузнечным молотом. Сразу онемели пальцы…

– Даже так? – Бесноватый присмотрелся ко мне повнимательней. – Кто ты, брат?..

Я попытался ответить. Ответить на языке, которого не знал. И только в последний момент сумел прикусить язык. Заточенный в душе бес взвыл в бессильной ярости и рванулся на волю, но на сей раз я удерживать его не стал. Наоборот, собрал все оставшиеся силы в кулак и выкинул нечистого вон.

Но не просто из себя. Ожидавший ответа крепыш рывок прозевал, и моя ладонь ударила его в грудь. От несильного вроде толчка дядьку отшвырнуло шагов на двадцать. Снеся хлипкий заборчик палисадника, бесноватый со всего размаху врезался в стену особняка. Врезался, отскочил, рванул ко мне – и тут его накрыло.

Движения вмиг потеряли плавность, стали дергаными, будто у попавшей в ловчую сеть птицы. Оказавшиеся запертыми в одном теле бесы сцепились друг с другом в жуткой схватке. Не было криков, воя, вырванных собственными пальцами глаз и откушенного языка – ничего из обычных проделок бесноватых. Но когда через несколько мгновений тело рухнуло на землю, жизни в нем оставалось не больше, чем в могильном прахе. Седые волосы, высохшая и потрескавшаяся кожа, жутковатый оскал перекошенного судорогой рта.

И никакого следа потустороннего присутствия – не сумевшие поделить тело бесы зашли слишком далеко и просто-напросто уничтожили друг друга.

Да и со мной творилось нечто непонятное, и обвисшие, будто плети, руки были наименьшей из проблем. Внезапно возникло ощущение, что вместе с бесом ушла едва ли не половина жизненных сил. Словно не слишком опытный хирург не стал разбираться и вместе с опухолью откромсал скальпелем добрый кусок здоровой плоти. И прямо сейчас в открытую рану утекают воспоминания, эмоции и желания. Вся моя жизнь. А ее место заполняет пугающе-безликая пустота. Серая хмарь. Ничто.

Что происходит?!

Неужели я настолько сросся с бесом? А вот и тьма пожаловала…

Очнулся я от тряски, растревожившей и без того нывшую правую кисть.

Карета на колдобинах подпрыгивает? Так и есть. А с рукой что? Отлежал? Нет, не похоже… О Святые!

Воспоминания навалились разом: короткая схватка, изгнание беса, видения…

Когда очнулся во второй раз, в голове немного прояснилось, и я начал обращать внимание на будто через толщу воды доносившийся разговор.

– Сколько? Сколько, я тебя спрашиваю? – рычал Джек, хорошенько прикладывая связанного зятя покойного барона головой о дверцу кареты. Все верно: допрос надо начинать, пока арестованный не успокоился, не вспомнил о высоких покровителях, не начал изворачиваться и лгать, пытаясь спасти собственную шкуру. – Сколько?!

– Полсотни, может, пять дюжин… – простонал крысеныш. – Не больше!

– Получал сколько? – даже не обернулся на мой полувздох-полувсхлип Пратт.

– По сотне за оставшихся, за вернувшихся – по три.

– Возили куда? Норвейм, Ланс, Драгарн?

– Не знаю… – Кровь, стекавшая по лицу из разбитого носа, пятнала белоснежный воротник сорочки растерявшего весь свой лоск помощника коменданта.

– Куда?! – озверевший Джек двинул кулаком тюремщику по уху. – Убью!

– В Ла-а-анс, – всхлипнул тот. – Там отше-е-е-льник…

– А братья-экзекуторы, они в деле?

– Не зна-а-аю…

Я закрыл глаза. Меня это теперь совершенно не интересовало. Меня уже вообще ничего не интересовало. Абсолютно.

Только сейчас, немного придя в себя, я понял, что натворил. Понял, на что себя обрек. И мне стало страшно.

Когда человек теряет зрение или слух – это можно пережить. Когда человек теряет часть себя – гораздо хуже. Но тоже не смертельно. А вот собственноручно вырванный и выброшенный на помойку талант – это будет жечь всю оставшуюся жизнь. Да и можно ли назвать подобное существование жизнью?

Теперь мне стали прекрасно понятны устремления экзекуторов. Стоит только ощутить в себе отголосок силы, запретного знания, нечеловеческого могущества – и уже невозможно остановиться. Именно поэтому умирали на дыбах и горели на кострах бесноватые; в муках отдавая частицы своего таланта неодаренным, но умным, хитрым и практичным палачам. Делая их сильнее и могущественней. Давая им смысл жизни – ибо все остальное только тлен и прах.

А я сам – пусть спасая жизнь, но все же сам! – отрекся от таланта. Таланта, позволявшего видеть и ощущать недоступное простым людям. Таланта, который никогда больше не загорится во мне подобно маленькому солнцу. И который я не смог оценить по достоинству, пока не потерял.

Я обменял его на собственную жизнь.

Но был ли равноценным обмен?

Впрочем…

Да какая теперь, собственно, разница? Накладывать на себя руки я точно не собираюсь. И вообще, если уж на то пошло, раз люди бывают одержимы бесами, кто сказал, что невозможна обратная ситуация? Действительно – кто?..

Год 973 от Великого Собора

Месяц Святого Иоанна Грамотея

Ополченцы покидали Мерн на исходе ночи. В предрассветной тишине, лишь изредка разрываемой заполошным собачьим лаем. Ни красивых слов чиновников городского магистрата, ни плача жен и матерей, ни скупых напутствий отцов и старших братьев. Только скрип тележных колес, лошадиное ржание и негромкие голоса отправлявшихся на войну мужчин. Да еще брех собак, но куда ж без него…

По листве деревьев, дорожной грязи и лужам шелестел мелкий дождик, окраина города постепенно таяла, теряясь в серой пелене. Обоз с ополчением уходил на войну ночью, чему назначенный на время пути старшиной помощник бургомистра Арнольд Вадер был только рад. Меньше всего ему хотелось утешать заплаканных женщин и, глядя им в глаза, врать, что «все будет хорошо». Хорошо уже точно не будет, и далеко не все из ополченцев вернутся домой. Далеко – да…