Последним Густав Сирлин похоронил Жака Бортье.

Да, старина Бортье продержался дольше всех. Остальные головорезы Темной сотни сгинули один за другим в самом начале осени, когда как-то враз закончилось сопутствовавшее Густаву везение. Оно и неудивительно: государства Пакта капитулировали одно за другим, и войска Ланса без лишних сантиментов принялись наводить на оккупированных территориях порядок. Так вот и вышло, что дезертиры из вольных хищников в считаные дни превратились в загнанную дичь.

Засады, облавы, летучие отряды кавалерии…

Густав Сирлин надумал переждать лихое время в лесах, а потом и вовсе перебраться в Драгарн, но от выследивших остатки беглой сотни королевских егерей удалось уйти только ему да Жаку. И вот оно как в итоге вышло: ерундовый порез загноился и свел Бортье в могилу.

Был ли сотник рад тому, что старуха с косой в очередной раз обошла его стороной? Скорее, этот факт его просто устраивал. Закидывая комьями сырой земли тело спутника, Густав осознал, что давно уже не испытывал практически никаких эмоций. И даже непременный спутник беглецов – страх – утонул в бездонном омуте как-то незаметно затопившей его душу серой хмари безразличия.

Густав устал. Он просто очень сильно устал.

Летом был кураж. Летом его вела злая радость, и сотник щедро разбрасывался выпитой из Виктора Арка потусторонней силой. В глазах солдат он стал чуть ли не одним из небожителей. Но не лубочно-правильным Святым, а всемогущим повелителем битвы, одним взмахом руки способным раскидать десяток латников.

Что ж, какое-то время так оно и было. Пока не иссякла сила. Пока он не почувствовал, что вычерпан до дна. Опустошен и уподоблен высушенному ярким солнцем рыбьему костяку. Вымотан настолько, что даже таившаяся в глубине его души тьма не способна больше разгореться во всепожирающее черное пламя.

Когда это случилось? Две декады назад? Три? Он не помнил. Прошлое терялось в туманной пелене, а попытки разобраться в путаных обрывках воспоминаний заканчивались дикой головной болью.

Но если с тем, что для него есть лишь серое настоящее, Густав худо-бедно смирился, то принять роль обычного человека так и не смог. Осознание собственной никчемности жгло его изнутри, будто пожиравший торфяник подземный огонь. Жгло, не давало думать ни о чем другом, заставляло бежать куда глаза глядят, лишь бы подолгу не оставаться на одном месте.

Не потому ли и повалились на отряд все эти неприятности?

Кто знает?

Темный сотник предпочитал об этом не задумываться. В его сером настоящем места для прошлого больше не оставалось.

Но, может, оно и к лучшему?

Кинув на могилу последний ком земли, Густав отошел к лесному болотцу сполоснуть выпачканные в грязи руки, да так и замер, уставившись на дрожавшее из-за бежавшей по воде ряби отражение. Давно не стриженные лохмы всклокоченных волос, кудлатая борода, осунувшееся лицо с темными провалами воспаленных глаз.

Неприглядное зрелище. Неприглядное и тревожное.

Сотник вытер ладони о замызганные штанины, вернулся к могиле и уселся на ствол вывороченного из земли вяза. Увиденное ему не понравилось. Весьма не понравилось.

Давным-давно, чуть ли не в прошлой жизни, когда Густав бродяжничал и водил знакомство с разным отребьем, он вдоволь насмотрелся на опиумных курильщиков. Конченые людишки. Но так ли он теперь от них отличался?

Те грезили о затяжке дарящей блаженное забытье отравы, ему для полного счастья хватило бы и крупицы потусторонней силы. Скверны, как пренебрежительно именовали ее недалекие святоши.

Впрочем, даже сейчас Сирлин продолжал презирать тех вконец опустившихся бродяг. Они сами выбрали свой путь. Он оказался заложником семейных тайн и ничего изменить в своей жизни уже не мог. Другое дело, что никогда к этому особо и не стремился.

И уж точно Густав не собирался подыхать от жалости к самому себе в этом забытом всеми Святыми лесу.

Утопиться в болоте?

Как-нибудь в другой раз.

Кое-как приведя в порядок всклокоченную шевелюру, Густав подрезал бороду и кинул кинжал к валявшемуся на земле мечу. Потом избавился от засапожного ножа, вытряхнул из дорожного мешка кольчугу и, посильнее напялив шляпу, зашагал в сторону тракта.

Сколько бы он ни просидел в чащобе – о нем не забудут. Жнец не из тех, кто прощает плевки в лицо. А уж на забывчивость Виктора Арка рассчитывать и вовсе глупо. Нет, единственное, что оставалось сотнику, – это как можно быстрее сбежать на полдень. В Драгарн. В Алезию. На худой конец – в Пахарту. Там его не достанут. Там можно будет переждать лихое время.

К тракту Густав вышел уже под вечер. Первым делом он нарвал лопухов и вычистил заляпанные болотной жижей сапоги, потом осмотрел одежду и недовольно поморщился. Солдатская куртка с темным пятном на месте споротой эмблемы полка и давно не стиранные штаны респектабельности бывшему сотнику не добавляли. С другой стороны, таких вот непонятных персонажей сейчас пруд пруди. В глаза он бросаться точно не будет, а это главное. На крайний случай в подклад куртки нужные бумаги зашиты. И золото – на золото надежды было даже больше, чем на поддельную подорожную.

Выбравшись на заросшую высокой пожухлой травой обочину, темный сотник с четверть часа подыскивал подходящее место, потом приглядел заросли только-только начавшего облетать орешника и уселся на лежавший неподалеку от них плоский камень. Если поедут солдаты или еще какой беспокойный люд – сигануть в кусты проблемой не станет. А торговый обоз или почтовая карета тут волей-неволей ход замедлят: сразу за его камнем тракт круто поворачивал, огибая болотину.

В кустах и в самом деле хорониться пришлось не единожды – армейские разъезды по тракту мотались постоянно. Да и без служивых непонятного сброда на дороге хватало. Залегший в кустах Густав на глаза им не показывался: меньше всего он хотел угодить в переделку, ошибившись с выбором попутчиков.

Как-то незаметно подкрались ранние осенние сумерки, небо затянули облака и заморосил мелкий серый дождик. Темный сотник поежился, но с обочины уходить не стал. И не прогадал: вскоре на дороге появилась одинокая бричка. Правил ей худощавый мужчина лет сорока, под поднятым верхом прятался от дождя его спутник.

На повороте бричка замедлила ход, а когда Густав ступил на дорогу, и вовсе остановилась – возница сразу сообразил, что незнакомец успеет перехватить поводья, и нахлестывать лошадь не стал. Вместо этого он поудобней ухватил плеть и привстал с козел.

– До Мерна не подвезете, люди добрые? – припомнив название соседнего городка, выставил перед собой пустые руки Сирлин.

– На въезде солдаты подорожные проверяют, – предупредил возница.

– Не беда, – улыбнулся Густав. – Бумаги имеются.

– Тогда подвезу. – Мужчина на миг нахмурился, потом тяжело вздохнул и пожал плечами: – Почему не подвезти?

– Благодарю, – поспешил забраться в бричку сотник и протянул руку: – Густав.

– Фридрих, – представился хозяин брички и сунул плеть за голенище сапога.

Так и не скинувший с головы капюшона спутник возницы промолчал. Да и сам Фридрих не выказал особого желания продолжать разговор. И лишь когда мимо них в очередной раз проскакал отряд ланских кавалеристов, Сирлин не выдержал и поинтересовался:

– Неспокойно в округе?

– А где сейчас спокойно? – вновь пожал плечами Фридрих, оказавшийся несколько старше, чем решил сотник поначалу. Теперь-то Густаву были прекрасно видны исчертившие лицо собеседника тонкие морщинки, набухшие вены и мешки под глазами.

– Тоже верно.

– Но летом и вовсе пришлось лиха хлебнуть. – Возница поправил шляпу с обтрепавшимися полями, из-под которой выбивались слегка вьющиеся светлые волосы. – Из дома страшно выбраться было, не то что из города.

– И не говорите, – усмехнулся сотник. – Будь моя воля, из дома бы – ни ногой.

– Это точно. – Фридрих разглядел, что солдатская куртка на попутчике не ланского фасона, и тяжело вздохнул: – У меня сыновья на войне сгинули. Теперь вот приходится одному крутиться…