— Стреляй в него, Федя! — крикнул я.

Но мне никто не ответил, и ботинки не застучали, бросаясь в погоню. Похоже, Федя даже не шевелился.

Я промыл глаза и проморгался. Как только восстановил зрение хотя бы до уровня крота, бросился к Погодину. Тот лежал без сознания.

— Федя! — я потряс его за плечо и спешно ощупал голову.

Целая. Забрал из его руки пистолет и выскочил в подъезд. Как назло, лифт гулял по этажам. Черт, по два лифта на подъезд еще делать не научились. Бросился вниз, перескакивая сразу через несколько ступенек. Цеплялся за перила, вписываясь на лету в повороты.

Вот и подъездная дверь. С ходу распахнул ее плечом и очутился на улице. Огляделся. Никого, и двор пустой. Черт! Где же бабульки на лавочке? Но не тот контингент в партийном доме проживает, даже спросить не у кого.

Твою мать! Я со злостью плюнул. Ну, Женя, зря ты так… Все равно тебя найду. Куда ты денешься без папкиных денег?

Вернулся в квартиру. Федя пришел в себя и потирал лоб. Шишка вздулась знатная. Он сидел на полу и хлопал глазами.

— Ты как? — я подошел к другу.

— Живой пока, — пробормотал он. — Стулом прямо по башке огрел, сволочь!

— Что же ты, Федор, не остановил его? — я укоризненно покачал головой. — Пистолет тебе для чего дан?

— Так не успел, — Федя виновато опустил глаза. — Не умею я быстро пистолет из такой кобуры доставать. Новая совсем, как камень твердая. Не привык к ней еще.

— Ладно, никуда не денется с подводной лодки. Сейчас Горохову позвоню, план ”Перехват” объявит. Ориентировки раскидаем по вокзалам и в аэропорт. Дружинников поднимем всех, кто числится в ДНД. Население оповестим. Сделаем так, что каждая собака его морду знать будет.

— Может, твоего Гошу подключим?

— Пока без него обойдемся. Он, конечно, за его голову награду назначить может немаленькую. Только тогда, боюсь, Женьку мы вообще никогда не найдем. Всплывет потом где-нибудь в реке весной, что даже опознать не сможем.

Погодин поводил плечами. Поймать убийцу, конечно, хотелось, но нашей силой и инструментом был закон, а не беззаконие.

Я связался с Гороховым через дежурку, а те вышли на него по рации. Москвич прилетел через несколько минут, будто ждал моего звонка.

Несмотря на то, что Зинченко смылся, Горохов пребывал в приподнятом настроении, хоть и старался это скрыть. Наконец, появился свет в конце тоннеля, и дело сдвинулось с мертвой точки. Искать конкретного человека гораздо проще, чем неизвестного преступника.

— Выговор вам обоим устный, — пыхтел Горохов, — за то, что упустили подозреваемого. Но вот что вышли на него, молодцы. Теперь поймать его — дело техники.

Кофту мы забросили обратно в мусорку и изъяли с протоколом осмотра места происшествия уже официально, как положено, с понятыми. Горохов нарадоваться не мог, когда обнаружил на ней дырку от вырванного клочка, похожего на тот, что был зажат в руке убитой Ягодкиной.

Обшарили квартиру, тоже с осмотром места происшествия. Нашли паспорт и комсомольский билет Жени. Больше ничего интересного обнаружить не удалось.

Горохов еще из квартиры сразу позвонил начальнику УВД и ввел в курс дела. Тот незамедлительно объявил сбор личного состава. Выдернули всех, даже кто был после смены или на выходном.

Выезды из города и вокзалы перекрыли так, что мышь не проскочит. Позже к устным ориентировкам добавились еще и размноженные фотографии Жени. Их оперативно развесили в тот же день во всех общественных местах и раздали на вечернем разводе заступающим нарядам и отрядам дружинников.

— Никита Егорович,, — обратился я к Горохову, когда все неотложные меры по поимке были уже предприняты и оставалось только ждать, и мы сидели у него в кабинете. — Может, Зинченко-старшего отпустите?

— Зачем? — удивился Горохов. — Пусть посидит, меньше беглецу поддержки будет. — Про сына, гад такой, ничего рассказывать не хочет. Молчит.

— Так-то оно так, но Женя наверняка попытается связаться с отцом. Или тот попытается на него выйти. Если установим за Сергеем Сергеевичем слежку, то возможно, сможем поймать Женю.

— А ведь ты прав… — задумчиво проговорил следователь, потирая виски. — Приманка нам не помешает.

Вновь Горохов позвонил начальнику УВД и долго с ним разговаривал. Тот наконец согласился дать команду по-быстрому спустить уголовное дело против Зинченко-старшего на тормозах. Согласовав это с дежурным прокурором, в тот же вечер Зинченко-старшего выпустили из следственного изолятора. Он поначалу обрадовался, но ненадолго. Понял, что просто так, такое не делается.

Горохов опросил его еще напоследок по поводу сына, нагнал жути, наговорил, что, якобы, есть распоряжение в случае оказания им сопротивления — стрелять на поражение, что лучше бы Жене самому, пока не поздно, сдаться. Если не виноват, то его отпустят и, по крайней мере, не пристрелят.

Зинченко сидел мрачнее тучи и молчал. На все вопросы о местонахождении сына выдавливал из себя чуть слышное: “Не знаю, не помню, не видел”. Но по глазам было видно, что парочка секретных мест у них сыном имеются. Оставалось только ждать, когда они выйдут друг на друга.

Погодин хоть и чувствовал себя поначалу сносно, позже словил тошноту и загремел в больницу с сотрясением мозга. Как ни кощунственно это звучит, но оно, может, и к лучшему. Пусть отдохнет и в больничке перекантуется, по крайней мере, точно больше не накосячит. А когда выйдет через недельку-другую, надеюсь, все уже будет кончено.

— У меня еще просьба к вам, Никита Егорович, — я видел, как Горохов ловко управляется с руководством УВД, и решил рискнуть. — За мной бы пистолет как-нибудь закрепить. Раньше Погодин был моим “оружием”, а теперь он в госпитале.

— Ты что, Петров? — Горохов вытаращился на меня. — Никто на это не пойдет. Сам понимаешь, официально приказом так сделать не получится.

— Вот поэтому я вас и прошу. Посодействуйте, чтобы как-то это неофициально провернуть? — я вспомнил лихие девяностые, тогда к оружию относились попроще.

— Не получится, наручники еще смогу тебе выбить, а пистолет… Никто за это голову свою подставлять не будет. Хотя подожди…

Горохов подошел к массивному засыпному сейфу с облупившемся десятым слоем коричневой краски. Отперев замок коряжистым ключом, откинул толстенную скрипучую дверь. Запустил руку в черноту недр и выудил оттуда пистолет. Смотрелся он как новенький, весь в заводской смазке. Горохов протянул мне “ПМ”.

— Возьми под мою ответственность. Сам даже не пользовался. Но только не подведи, Андрей.

На кожухе-затворе красовалась гравировка, стилизованная под вычурный шрифт с завитушками: “тов. Горохову Н.Е. за отличную службу от министра МВД СССР 1968 г.”

— Ого! — я повертел в руках пистолет, вытащил магазин, он оказался пустым. — Наградное оружие?

— Да. Было дело. Когда еще в милиции работал.

— Так вы и в милиции служили?

— Ну конечно. Не всю же жизнь в прокуратуре штаны протирал. Скучаю по тем временам. Бумаг меньше и свободы больше.

— Ну сейчас и в милиции бумажек хватает, а дальше, чувствую, еще хлеще будет.

— Да знаю, — махнул рукой следователь. — Только смотри, аккуратнее. Это на самый крайний случай. Обращаться-то с ним умеешь?

— Конечно, я даже соревновался в составе местной команды по стрельбе.

— Хорошо… Патронов сам добудешь, если применить придется, это будет незаконно. Понимаешь?

— Не дурак. На самый крайний случай.

Закон у нас хоть и справедливый, но дурной. Помню, в девяностые моему сослуживцу вменили превышение должностных, когда он в перестрелке с бандюганами израсходовал все штатные патроны и “подпитался” из личных запасов, что всегда возил с собой в машине. Потом баллистическая экспертиза насчитала дырок в бандитской “Бэхе” больше, чем шестнадцать. И пульки лишние к стволу привязали по следам нарезов. Оперу пришлось открыть секрет заначки, и ему еще припаяли незаконное хранение боеприпасов. Вот так. Хочешь быть героем, будь готов за это пострадать. Бандюгов он задержал, но сам прицепом под суд пошел.