— Лучше и правда с подкреплением, — задумчиво проговорил я. — Чтобы храм окружить можно было, — я повернулся к батюшке. — Сколько там выходов?

— Три, и еще из нескольких окон можно, наверное, выпрыгнуть.

— А кто еще в храме есть?

— Никого. Один я служитель. Что же он такого натворил, что вы как зверя обложить его задумали?

— Извините, отец, — отмахнулся Горохов. — Тайна следствия.

Шеф поднял трубку и уже крутил диск дребезжащего телефона:

— Позвоню начальнику милиции, пусть выделит пяток шустрых сотрудников. Тогда точно гада возьмем.

Мы с Погодиным вооружились, взяв из сейфа свои ПМ-ы и запасные магазины. Проверили патроны. В голове почему-то крутилась фраза из «Маугли»: «Это будет славная охота, хотя для многих… Она будет последней».

Батюшка, сидя на стуле, крестился и что-то торопливо шептал. Надеюсь, за нашу удачу молился, а не во спасение раба божьего Сапожникова.

Возле храма мы очутились лишь через час. Пришлось ждать подкрепление из числа местных оперативников. У тех, естественно, привычки таскать с собой табельное (за исключением дежурных суток) не было. Пока они вооружились, пока выдвинулись на место вместе с нами, время уже близилось к вечеру. Казалось, что священник относится к нашим не очень оперативным сборам даже терпеливее, чем мы.

К храму подлетели на трех машинах. Два УАЗа и наша «Волга». Я по дороге расспросил батюшку об устройстве здания и уже примерно знал, как действовать. Но, как оказалось, не все предусмотрел.

— Приехали, — махнул рукой поп, но из машины вылезать не спешил, очевидно, решил нас внутри подождать.

— Как — приехали? — у нас с Погодиным отвисла челюсть, когда мы разглядели здание. — Это и есть храм?

— Ну, да… А что не так с моим храмом?

— Не обижайтесь, отец Арсений, — пробормотал Федя. — Но это больше на развалины какие-то похоже. Или на гигантский полуразрушенный склеп.

Перед нами раскинулось монументальное строение с обветшалыми стенами, с единственным позеленевшим и облезлым куполом (вместо остальных торчали огрызки башенок). А правая стена одного из корпусов вообще завалилась, устав стоять за долгие десятилетия.

— Так это и были развалины, — ответил священнослужитель. — Восстанавливаю потихоньку. Я здесь один. Из областной епархии никто не сподобился сюда перебраться. Потому как боязно им на развалинах службу нести, и телеса их нежные не привычны к бренности такого проживания.

Повествовал он ровно, даже подкол в сторону не особенно ретивых коллег казался не проявлением эмоций, а какой-то необходимостью. От всего этого веяло каким-то сюрреализмом — действительно ли тут кто-то прячется? Может, поп, устав от одиночества, решил таким хитрым образом привлечь всеобщее внимание?

Как ни крути, а ситуацию нужно отработать.

— А вас-то как сюда занесло? — спросил я.

— Так это город мой родной. Здание во время войны еще разрушили. Много лет пустовало. Я поднимал вопрос о ремонте, но никто меня не слушал. Осерчал я и здесь поселился, чтоб самому все сделать. Да и привык к своей пастве уже. Они ж как дети малые, им всегда совет нужен. Кого-то поддержать, душу обогреть. А стены — лишь оболочка, настоящий-то храм божий внутри каждого из нас имеется. И красота его зависит от самого человека. А здание я, с божьей помощью, отреставрирую. Пожертвования люди несут на восстановление.

— Мда… — брать развалины штурмом я не рассчитывал совсем. — План нужно срочно менять, на ходу.

Сколько там закоулков неведомых, где из-за угла напасть можно, одному Богу известно. И ещё отцу Арсению. Особенно если он сам планирует реконструкцию.

— Батюшка, а вы нас проводить можете внутрь? — аккуратно, но решительно спросил я. — Чую, не найдем мы беглеца без вашей помощи. Помещений много. Есть где спрятаться.

— Не проси, и так грех на душу взял, — тот аж перекрестился, хотя им, вроде бы, всуе не положено. — Отдал вам на растерзание страждущего. А он, между прочим, сам ко мне пришел, защиты у Господа искал. Спаси нас, Господи, и наставь.

— Так вы же сами говорили, что он так и не исповедался, стало быть, совесть ваша чиста.

Горохов вставил свое веское слово:

— Помимо того, что вы религиозный работник, вы еще и советский гражданин, и ваш долг помогать органам.

— Не искушайте, служивые. Не пойду я. Я же первым под горячую руку Евгению попаду. Он лишь меня увидит — сразу поймет все.

— Жалко, что за трусость у нас уголовная ответственность не предусмотрена, — тихо процедил Горохов.

Пора бросать эти уговоры-разговоры, нужно действовать.

Лишь вылезли из машин, я расставил вокруг храма шестерых сотрудников. Коротко проинструктировал насчет Сапожникова. Если выйдет на них — стрелять на поражение, но после первого предупредительного. Если он вырвется из храма, значит, кого-то из нас уже нет в живых. Света ясно дала понять, что психопат будет биться до последнего. Еще и вспомнились слова батюшки о том, как Сапожников грозился прихватить на тот свет своих преследователей, сколько сможет.

За свои полторы жизни я немало поучаствовал в задержаниях. Самыми опасными обычно оказывались те люди, от кого никак этого не ждешь. Усвоил золотое правило: противник сильнее тебя на столько, насколько ты его недооцениваешь. Главное, чтобы у шахматиста нашего оружия не оказалось огнестрельного. А то, может, уже обрез раздобыл и или наган довоенный. В этих местах во времена ВОВ бои шли плотно. По городу до сих пор ходило немало незаконных стволов от черных копателей.

Никита Егорович остался за старшего на периметре. Погодин, я и молодой оперативник (он вызвался сам, хотел лично взять маньяка) вошли внутрь храма через главное крыльцо.

Массивные двустворчатые, обитые железом двери, проглотили нашу троицу залпом, и мы очутились в полумраке просторного зала. Узкие окна-бойницы под куполом пропускали жидкие лучики света, в которых поблескивали подсвечники из потемневшей бронзы и небогатый иконостас у дальней стены.

Пахло пылью и ладаном. Тишина. Но в голове мерещатся унылые завывания, будто отпевают кого-то. Причудится же…

— Не разделяемся, — прошептал я. — Идем веером, прикрываем друг друга. В узких местах первым иду я, пригнувшись. Вы стволы поверх направляйте. И внимательно приглядывайтесь к закоулкам. Ты слева, ты справа. Ясно?

— А если мы его увидим? — голос Феди чуть дрогнул, он сглотнул. — Что делать? Стрелять?

— Как обычно, — проговорил я. — Командуем, чтобы мордой в пол лег. Если дернется, стреляйте по ногам, без предупреждения. Вы же видели его рисунки. Церемониться с таким чревато.

— Никогда в человека не стрелял, — ответил молодой летеха, вытирая капли со лба.

— Это не человек, это зверь, — настраивал я ребят на боевой лад. — Представь, что ты на охоте на хищника-людоеда. Или ты его, или он тебя… Другого не дано. Все, пошли.

И мы двинулись вперед, стараясь не шуметь. Но под ногами предательски щелкали камешки от осыпавшейся штукатурки. Звук в мертвой тишине казался оглушительным. Прошли в ответвление. Полумрак лег на плечи тяжелым сгустком. Пришлось подождать, пока глаза окончательно привыкнут. Двинулись дальше.

Помещение, которое батюшка называл кельей, оказалось слепым закутком с заскорузлым оконцем, лежанкой, сбитой из досок, и перевернутой бочкой вместо стола. Внутри никого нет. Только консервная банка, полная окурков. Сигаретный дым, кажется, тут ещё витал.

Я подошел к «пепельнице» и пощупал один из бычков, что лежал сверху.

— Теплый, — прошептал я. — Сапожников где-то здесь. Недавно ушел, все-таки заметил нас, падла…

Мои напарники вертели головами, как филины на охоте, озираясь в поисках «зверя».

Прошли еще какими-то витиеватыми коридорами — я в который раз пожалел, что “хозяин” не показал нам путь. Миновали залы поменьше. Кое-где даже окон не было целых. Много же придется собирать пожертвований.

— Стоп… Здесь мы уже были, — тихо приговорил Погодин. — Смотри, Андрюха, вот тут пятно на стене, будто привидение нарисовано. Я запомнил его сразу.