- Дела передаешь мне, - поднялся Шторм со стула. – Курьерский уходит в полночь. Если есть что-то личное…

По-хорошему, уничтожить бы их всех, начав с самого нуля, но…

Вот это… уничтожить, уже начало входить в привычку. Пора было отвыкать.

У Кэтрин все валилось из рук. С самого утра.

Сначала она едва не упала, запнувшись буквально на ровном месте. Затем с трудом удержала бутылочку с молоком – у маленькой Олюшки появились зубки, так что приходилось сцеживаться, чтобы она не прихватывала, пробуя их остроту на ней. Потом она потеряла книгу, которую – Кэтрин это отчетливо помнила, положила на кресло в малой гостиной. Затем…

К обеду она настолько устала от всех этих мелочей, что не выдержала и, уйдя в детскую, позволила себе выплакаться. Иногда трудно удержаться от слез, даже прекрасно понимая, что это всего лишь усталость.

Маргрет, которая зашла позвать к обеду, застала ее стоявшей у кроватки Таши. Раскапризничавшуюся Олюшку Кэтрин держала на руках. Прижимала к себе, баюкая. И говорила, говорила, говорила…

Рассказывала о ярком, залитом светом дне. О птичках с желтыми грудками, которые частенько заглядывали в окна старого дома семейства Кураи. Об озере, к которому они пойдут сегодня гулять. О новых игрушках, которые обязательно привезет папа. О маленькой лошадке, которую обещала подарить бабушка Марго, когда Оли подрастет. О…

О том, что уговаривает, скорее всего, себя, а не дочь, Кэтрин тоже догадывалась, но…

Олиш должен был вернуться со дня на день, но с каждой минутой ждать его было все труднее.

Маргарет вошла в детскую, когда Кэтрин уже практически отчаялась успокоить хныкавшую дочь. И ведь та не плакала – хмурила бровки, кривила ротик и, покряхтывая, сопела носиком.

- И опять все сама, - с мягким укором произнесла она, подойдя к ним. Улыбнулась внимательно наблюдавшей за ними Таши.

Полтора года. Для своего возраста у девочки был слишком взрослый взгляд.

- Я хотела только… - на глазах Кэт опять выступили слезы. Она прикусила губу, мотнула головой, словно пытаясь отогнать от себя вот это… комком подобравшееся к горлу. – Не понимаю, что со мной происходит.

- С тобой происходит плохой сон и постоянная тревога, - посетовала Маргрет, собираясь забрать из рук Кэтрин внучку, но та засопела еще сильнее, намекая, что лучше ее не трогать. – И с этим нужно что-то делать! – отступив, - закончила мать Олиша.

- Что? – пусть и не очень удачно, но все-таки заставила себя улыбнуться Кэтрин.

- Например, отдать детей няням, подняться к себе и отдохнуть. Но сначала покушать и выпить мятный чай.

Кэтрин вздохнула и произнесла… тихо-тихо… вряд ли для Маргрет, скорее уж для себя:

- Я не могу.

Она действительно не могла. Не могла без того, чтобы не видеть дочь, не цепляться за нее, как за символ жизни. Не могла без своей нужности… нет, не для всех, именно для этой крохи, которая привязывала к реальности значительно крепче, чем усилия психологов, стабилизировавших ее состояние.

Она не могла…

Нет, себе она не лгала. Она просто не хотела.

Девять месяцев, прошедшие с рождения дочери, легкими не были. Кэтрин восстанавливалась, возвращалась память, заставляя вновь и вновь переживать все, что, спасая, скрыли пусть и коряво, но вставшие блоки.

Она боролась Спрошлым. С настоящим. С…

Она отвоевывала каждый день нормального существования, в котором не срывалась, прекращая осознавать себя той Кэт, которая преодолеет все, что бы ни подкинули ей обстоятельства.

Она…

Не будь рядом дочери, Олиша и Маргрет, Кэтрин вряд ли бы справилась. Сдалась уже давно, позволив себе окончательно стать той, другой.

- У тебя восстанавливается гормональный фон, - встав за спиной, обняла ее за плечи Маргрет. – Нас предупреждали…

Об этом Кэтрин тоже помнила, но не понимала до конца, пока не столкнулась с эмоциональным штормом, который носил ее, как утлую лодочку. От тоски к безудержной радости. От пронзительной боли к уютной, умиротворяющей тишине.

Ей бы застыть, поймав точку между тем и этим. Почувствовать, как успокаивается в четком, уравновешенном ритме сердце…

- Я справлюсь, - крепче прижимаясь спиной к Маргрет, прошептала Кэт. – Я…

- Мы, - поправила та ее. – И добавила… твердо и бескомпромиссно: - Мы!

Сколько они так стояли… Две женщины. Две матери…

Два тепла. Две тишины. Две безграничные веры…

- Она спит, - неожиданно произнесла Маргрет.

Кэтрин посмотрела на дочь и улыбнулась. Та действительно спала. Вцепилась крошечной ручонкой в ее платье, удерживая рядом с собой.

Такая же рыжеволосая, как она сама…

- Клади ее в кроватку и идем, - чуть поторопила Маргрет. – Тебе нужно…

Мать Олиша была права – ей действительно нужно было отдохнуть, но…

Переложить Олюшку в кроватку она себя заставила. Прикрыла тонким одеяльцем. Подошла ко второй. Таши не спала, глядя на нее темными, выворачивающими наизнанку глазами.

Еще один ребенок. Еще одна…

Да, Таши была ответственностью, но и радостью. Она редко давала поводы для беспокойства, но при этом оказалась отзывчивой на ласку, щедрой на улыбки и искреннюю, по-детски бесхитростную нежность.

- Закрывай глазки, ладушка, - почувствовав, как Маргрет вновь встала у нее за спиной, наклонилась к Таши Кэтрин.

Провела ладонью по волосам… Сейчас они были черными, мрачными, но на ярком свету отдавали огнем. Не жгучим – мягким, теплым.

Девочка улыбнулась, повернулась на бочок, подложив ладошки под щечку.

Награда за боль…

Маргрет вздохнула, разделяя вот это… невысказанное.

Награда. Высшая!

Она все-таки уснула, хоть и была уверена, что не удастся. Сдавшись перед напором Маргрет, прилегла на кушетке в гостиной, подложив под голову крошечную подушечку и укрывшись шалью. Но стоило закрыть глаза, и провалилась. В темноту, теплоту, тишину…

Кошмары ей не снились. Но иногда подступало… выбором, который приходилось делать.

Этот раз был похожим на другие. Череда картинок, в круговерти которых хотелось куда-то бежать. Мать, с ее нежной, слегка растерянной улыбкой… Отец. Брат…

Хандорс, во всем своем императорском великолепии. Его ладонь, собственнически ложившаяся на ее талию. Шторм, смотревший с легкой укоризной. Олиш…

Покои Хандорса с комнатой, наполненной множеством статуэток. Он и она…

Кабинет. Тот самый, на тринадцатом этаже здания, в котором располагался Координационный совет. И стол, прижимая к которому Шторм заставлял ее кричать от страсти. И его руки. И губы… требовательные, ненасытные. И – жар, в котором она…

Кэтрин там, во сне, «вырвалась» из объятий, отступила, чтобы тут же оказаться в других руках. Сильных. Крепких…

«Ты – моя, - шептал ей в ухо голос императора демонов. – Только…»

«Ты должна вернуться!» - приказом вторил ему другой голос.

«Нет!» – оттолкивала она и Хандорса.

«Нет!» - уходила от Шторма.

И повторяла, словно от этого что-то зависело: - «Нет! Нет! Нет!»

Ей бы проснуться, избавиться от прикосновений, в которых запутывалась, как в паутине. Ей бы…

А сердце билось, разрывалось, горело…

Наверное, ей повезло, но Ларкин в ее сны не приходил, оставаясь просто памятью, от которой болело тело, но не душа.

- Не разбуди, - голос Маргрет связал с реальностью, дал опору, которую она едва не потеряла, избегая чужой ласки.

- Я только побуду рядом.

Рядом…

Звачало паролем, возвращавшим ее к жизни.

- Олиш… - не открывая глаз, протянула Кэтрин к нему руки. Не видя – чувствуя, обхватила шею, когда наклонился.

- Если ты проснешься, меня накажут, - со смешком коснулся он губами ее уха. – Ты же знаешь, Маргрет…

- Я никому не дам тебя в обиду, - потерлась щекой о его щеку Кэтрин.

Горячий. Крепкий. Сильный. Ненасытный. Надежный. Верный.

То ли все еще сон. То ли уже явь…

Кэтрин все еще сонно приоткрыла глаза, чувствуя, как затихают терзавшие ее бури.