Вскоре Скобелева прикомандировали к пехотному Ставропольскому полку для командования батальоном, но и эта должность не принесла ему удовлетворения. И тогда написал прошение об аудиенции у влиятельного чина военного ведомства.

Его принял генерал.

— Вы проситесь в линейный полк? В Туркестан? В этот дикий край, под пули? Но зачем? Ведь у вас и здесь успешно идет служба. Вам присвоен чин подполковника, вас уважают. — Начальник смотрел на него с полным недоумением.

— Все изложено в рапорте, ваше превосходительство.

Генерал пожал плечами.

— Я доложу вашу просьбу. Доложу. Ответ получите скоро.

Его просьба была удовлетворена. Он получил назначение в Туркестан: там готовился поход на Хиву.

Когда он сообщил жене, что должен ее покинуть, она от неожиданности оторопела:

— А как же я?

— Поживи одна или с моими родителями.

— Но ведь ты можешь не вернуться…

— Как угодно будет богу.

И он снова оказался в Закаспии, в укреплении Киндерли, где формировался отряд полковника Ломакина. Предсказания Столетова сбывались.

Прежде чем подать команду, Михаил Дмитриевич оглядел выстроенные на широкой луговине войска. В строгом равнении стояли десять пехотных рот, пять казачьих сотен, потом орудия и ракетные станки. За артиллерией находились повозки обоза. А дальше виднелось скопище верблюдов. Все это составляло отряд, которому предстоял нелегкий, почти восьмисотверстный путь через пустыню Устюрт к Хиве.

Утро выдалось по-весеннему спокойным, теплым. Сизая дымка заволокла даль. От лагеря с рядами полотняных палаток отделилась группа всадников.

— Смир-рно-о! — подал команду Скобелев, угадав приближающегося командира отряда.

Над строем нависла напряженная тишина, отчетливо слышался стук копыт; тускло поблескивая ребристыми гранями, застыли в неподвижности штыки винтовок.

— Равнение-е на-лево-о! Подполковник поскакал к приближающейся группе, картинно осадил гнедого жереб-да. — Ваше превосходительство! Отряд для похода согласно вашим указаниям построен! — И подал записку о численности состава отряда.

Полковник Ломакин, седоусый, иссушенный солнцем и службой человек, пробежал итоговую графу записи: 2140 человек, 650 лошадей, 1500 верблюдов.

Он был молчуном и, сунув записку в карман, приблизился к строю.

— Где капитан Иванов?

— Болен, находится в лазарете. За него поручик Мазин, — доложил Скобелев.

Вид у поручика был не очень внушительный: по-мальчишески угловат, тонкая шея, нелепо оттопыренные уши.

— Разве в роте нет еще офицеров?

— Я утвердил его назначение, — пояснил Скобелев, как бы давая понять, что он надеется на офицера и тот с делом справится, несмотря на молодость.

— Ну, если так… Смотрите, поручик, не подведите.

Скобелев был направлен в отряд в качестве офицера Генерального штаба. Являясь правой рукой командира, он взял на себя всю подготовку и разработку боевых документов.

И вот команда:

— Шаго-ом ма-арш!

Тронулось, ожило, заскрипело все, что заполняло широкую луговину. Войска вытягивалась в длинную походную колонну. Шли роты пехоты, казачьи сотни, орудия на конной тяге и ракетные станки; заскрипел колесами обоз, а за ним, гремя колокольцами, потянулся верблюжий караван.

Раньше по маршруту ушли две роты и казачья сотня с двумя орудиями. У колодцев Биш-Акты, что за сотню верст до Киндерли, они должны будут оборудовать опорный пункт, установить палатки для отдыха, подготовить запас воды для людей и животных. Туда же направили стадо баранов в две тысячи голов: живое мясо для солдат. Все расчеты на поход сделал подполковник Скобелев, и теперь, на марше, он в голове колонны, рядом с полковником.

Перед ними расстилалась широкая, слегка всхолмленная равнина с белесоватой солончаковой землей, сухой и потресканной. В первый день отряд прошел двадцать пять верст. Верблюжий караван подошел к привалу лишь вечером.

Скобелев проверил охранение, побывал в ротах, казачьих сотнях. У поручика Мазина спросил о состоянии роты, нет ли больных, отставших.

— Все в порядке, — отвечал тот. — На Кавказе мы ходили более.

— Там — горы, а здесь пустыня. А шагать по безводью — не прогулка.

Горели костры, солдаты устраивались на ночлег, хлопотали кашевары у походных кухонь. Однако туркмен-проводник внес тревогу.

— Плохой погод будет. Ветер шибко будет.

Наутро, хотя солнце еще только поднялось, жара стала невыносимой. Воздух был неподвижен, люди дышали с трудом, дорога втянулась в пески, задул горячий, как из печи, ветер. Над землей поднялось бурое пыльное облако. Мутным желтым пятном проглядывало солнце, а потом и оно скрылось. Дорога исчезла, ее заметал песок, в котором вязли ноги. Песок сек лицо, скрипел на зубах, душил.

— Проверю колонну… Как идут, — доложил Скобелев полковнику.

— Да… да, — согласно кивнул тот.

Непривычные к зною кавказцы едва передвигались. Они совсем не походили на тех бравых солдат, которые накануне бедово распевали «Соловей, соловей, пташечка».

И поручик Мазин утратил свою мальчишескую лихость. Щеголеватые сапоги скособочились, голенища обмякли, пряжка ремня съехала набок. Нижнюю часть лица он обвязал косынкой, над которой проглядывали щелочки глаз. За ним, забыв о воинском порядке и дисциплине, брели солдаты роты.

— Поручик Мазин! — окликнул его Скобелев. — Что это? А где остальные солдаты?

— Там, — придерживая у лица косынку, махнул поручик себе за спину.

— Почему там? Рота должна быть с вами! Потрудитесь держать порядок!

К месту ночлега добрались в темноте, и еще долго подходили отставшие. Все выбились из сил, валились с ног. Половина запаса воды оказалась израсходованной. Оставалось по два котелка на душу, а впереди еще полсотни верст.

Ветер не стихал. Все дул и дул. Обычно в буран караванщики укладывали верблюдов и сами устраивались подле. Но отряд не может себе это позволить: он должен быть у Хивы в назначенный день. Опоздание недопустимо.

Утром продолжили путь. Последовал приказ освободить от груза лошадей и вести их в поводу, спешился даже командир отряда полковник Ломакин. Исключение сделали для Скобелева. Он разъезжал вдоль колонны, следя, чтобы люди не сбились с пути. На дороге лежали брошенные тюки, ящики, выбившиеся из сил лошади, верблюды.

Он подъехал к ракетной батарее. Пара запутавшихся в постромках лошадей лежала, не в силах подняться.

— Меняйте коней! — приказал он капитану-артилле-ристу.

— Поменяем!.. Сделаем! — отвечал тот.

Подъехал отвечающий за обоз майор Навроцкий.

— Лошади падают… Верблюды… едва идут…

— Освобождайте их. Что не нужно, бросайте!..

И вот, наконец, спасительные колодцы. Всю ночь подходят уставшие люди. И сразу к воде. Словно обезумев, осаждали они колодцы, и пили, пили… Но подходили новые, вырывали котелки, фляги… Только бы утолить жажду… Охрана едва справлялась.

Буран утих так же внезапно, как и начался. За двое суток пали триста сорок верблюдов, треть лошадей, шесть тысяч пудов груза пришлось бросить в пути.

Узнав о потерях, Скобелев рвал на себе волосы: почему он, планируя переход, не учел возможность непогоды, не принял мер, чтобы не допустить таких потерь. Принимая часть вины на себя, он делал выводы на будущее.

До следующего колодца Ильтедже было двести верст. Дорога пролегала по песку. Наступили безветрие и зной. Ртутный столбик термометра поднимался к сорока, песок дышал жаром.

Полковник Ломакин не стал возражать, когда Михаил Дмитриевич предложил создать и возглавить авангардный отряд.

— Кого возьмете?

— Роту поручика Мазина, казачий взвод Дерюгина, еще два орудия и команду саперов.

— Мазин — офицер молодой. Желательно бы другого.

— Вот и пусть набирает опыт.

В предутреннюю рань авангард выстроился.

— Где барабан, поручик? — спросил Мазина Скобелев.

— Какой барабан? — офицер в недоумении смотрел на подполковника. Неужели в пустыне понадобится ротный барабан, который лежал в одной из повозок?! Но подполковник требовал именно его. Прибежал с барабаном запыхавшийся солдат.