Недостатка в женском обществе генерал не испытывал. С ним искали встречи восторженные курсистки, хотели взглянуть на бравого героя светские дамы, чтобы выразить ему свое восхищение и коснуться руки. Другие надеялись на большее. Попадались и искательницы приключений, желающие связать свою судьбу с одиноким генералом, зарясь на его славу и богатство.
По Москве ходил разговор, передававшийся, как анекдот. Одна из таких охотниц проявила особое рвение. Михаил Дмитриевич находился в своем гостиничном номере со стариком генералом, когда ему сообщили о настойчивой визитерше.
— Умоляю, примите даму, назовитесь Скобелевым.
— Да что я делать буду с ней? А вы-то, батенька, куда?
— Не могу. Вот они где! — провел он по шее. — Вы же воскресите прошлое, вспомните молодость.
— Ну уж ладно! — Проводив скрывшегося в другой двери Михаила Дмитриевича, старик приосанился, крутнул ус, скомандовал:
— Пусть дама войдет!..
Незнакомец в канотье продолжал наставлять:
— Конечно, генерал разборчив, на то он и генерал. Но вы представьте ее француженкой, от парижской газеты. Якобы желает с ним беседовать, чтобы потом напечатать статью.
— Когда даме желательна встреча? — получив деньги, управляющий стал покладистей.
— Завтра… Возможно, послезавтра… Как генералу будет угодно. Понятно, в вечернее время, чтобы вместе поужинать. Конечно, в нумере.
— Где смогу я вас увидеть?
— Искать не надо. Я сам о себе напомню.
И с этим гость откланялся.
Михаил Дмитриевич проснулся среди ночи от щемящей боли и своего собственного крика. Гулко, тяжелыми толчками билось сердце. На лице и шее выступил пот, а в ушах слышался голос матери. Только что он видел тревожный сон, взволновавший его.
Он бежал по узкой и опасной тропе, змеей извивавшейся среди навороченных глыб. Он был один, и никого рядом. Тропа тянулась к горизонту, над которым простиралось светлое небо, каким оно бывает перед близким восходом солнца. «Миша! Миша!» — слышал он голос матери. Да, это был ее голос, в этом он не мог ошибиться. Да разве можно не признать голоса той, которой обязан жизнью и дороже которой никого не было на свете.
С рвущимся из груди сердцем он бежал на ее голос по трудной тропе, оступаясь и сбивая о камни ноги. И вдруг перед ним открылась зияющая пустота. Еще шаг, и он неминуемо сорвался бы в пропасть. Какая-то неведомая сила удержала его от рокового шага. И хотя он не упал, но голос звал его, и он силился на него ответить…
Тяжелые сновидения стали навещать его все чаще, сея в душе смутную тревогу и мысль о близком конце, которыми он делился с близкими товарищами.
Тот вечер Михаил Дмитриевич провел у известного публициста Ивана Сергеевича Аксакова, с которым познакомился в Болгарии.
Сын известного писателя, автора нашумевшей повести «Детские годы Багрова-внука», Иван Сергеевич унаследовал от отца ясный ум, острое перо и любовь к России. Ко всему еще он был блестящим оратором. Его страстные выступления среди солдат на Балканском фронте и перед населением болгарских городов и сел снискали ему громкую славу. Ему даже предлагали быть кандидатом на болгарский престол. Люди видели в нем честного человека, способного защитить их интересы, верили ему.
Теперь Иван Сергеевич издавал популярный журнал «Русь» и был главным его редактором. Старше генерала почти на двенадцать лет, он выглядел стариком с белой окладистой бородой, с громким, уверенным голосом. Они любили встречаться, вести серьезные разговоры и, будучи единомышленниками в политике, обсуждали будущее России.
Иван Сергеевич любил генерала как сына.
— Истинно русский характер, — восторгался он. — Предназначен для большой войны и трудных сражений.
Встречу они завершили чаепитием. За столом распоряжалась жена Ивана Сергеевича строгая Анна Федоровна. Старшая дочь поэта Тютчева, она получила превосходное воспитание, до замужества была фрейлиной при царском дворе.
— Михаил Дмитриевич, вам давно пора подумать о женитьбе, — назидательно сказала она. — Ну что за жизнь в одиночестве?
— Поздно, — отмахнулся тот. — Я для семейной жизни не приспособлен. Мое дело — военная служба. Ушел мой поезд.
— Впрямь ли ушел? — усомнилась она. — Да за вас охотниц найдется множество!
— Нет, Анна Федоровна, моя песня спета.
Взглянув на часы, он вдруг заспешил, обронив, что еще предстоит деловая встреча.
— Какая может быть деловая в столь поздний час? — усомнилась Анна Федоровна.
— Я обещал. Не могу не прийти. Меня ждут..
В свою гостиницу Михаил Дмитриевич возвратился в десятом часу. Наутро должен был быть на маневрах и рассчитывал выехать туда часов в шесть, чтобы поспеть к началу. Из ресторана доносилась музыка, громкие голоса, смех загулявших посетителей. Портье за стойкой, выдавая ключ от номера, сказал:
— О вас справлялись. Просили передать, что будут ждать.
— Спасибо. Я знаю.
Он у себя не задержался, заспешил в «Лондон». Там поднялся на второй этаж, постучал в одну из дверей.
— Да-да! Войдите! — послышался женский голос.
— Генерал Скобелев! — отрекомендовался он. — Чем могу служить?
От его взгляда не ускользнуло волнение женщин. Одна из них, белокурая и высокая, поспешно щелкнула сумочкой; вторая, брюнетка, поднялась, пошла навстречу:
— О-о, генерал… Мы совсем вас заждались, — произнесла она по-русски с легким акцентом и представилась: — Ванда.
— Жанетта, — назвала себя белокурая. — Может, генералу удобно было назначить другое время?
В дверь кто-то заглянул, поспешно захлопнул.
— А я распорядилась подать сюда ужин, — объявила на правах хозяйки Ванда. — Ведь вы не будете против легкого ужина с бутылкой шампанского?
— Як вашим услугам, — учтиво ответил Михаил Дмитриевич.
Конечно, он не был против того, чтобы завершить беспокойный день в компании красивых женщин. Когда официант вошел с подносом, генерал и дамы вели словно бы серьезный разговор. Белокурая его о чем-то расспрашивала по-французски. Перед ней лежал блокнот.
Раскупорив бутылку с шампанским, официант разлил вино по бокалам и вышел.
— Какая духота! Надобно раскрыть окно.
Ванда поднялась, загремела шпингалетом.
— Позвольте мне, — поднялся генерал.
День и в самом деле был жарким, и в кабинете царила липкая духота.
Шпингалет поддавался с трудом, Ванда пыталась помочь, то и дело толкала его пышным бюстом, хватала за руку.
— Мой генерал, вы совсем делаете не так. — Казалось, она не спешила завершить дело.
— Вы скоро там? — щелкнув сумочкой, подала голос Жанетта. — Не нужна ли моя помощь?
Наконец окно удалось распахнуть, потянуло свежестью.
Потом они налили в бокал еще. И вдруг Михаил Дмитриевич почувствовал слабость, глухие толчки сердца, душило горло. Он попытался расстегнуть пуговицы, но пальцы сделались чужими.
— Извините… Мне… плохо…
Он с трудом поднялся, дошел до дивана и упал.
Одна из женщин поспешно рванула на вороте пуговицы, вторая быстро вылила остатки вина из генеральского бокала, вымыла его под краном, плеснула туда вина из своего.
— Зови доктора!
— Помогите!.. На помощь!.. Генералу плохо!
Захлопали двери, прибежал испуганный портье.
— Доктора! Пошлите за доктором!
Доктор приехал не скоро. Осмотрев, сокрушенно покачал головой.
— Кажется, сердце…
Михаил Дмитриевич умер в ту же ночь, не приходя в сознание. Было 25 июня 1882 года.
Женщин допросили в полицейском участке. Обе отвечали, что приняли приглашение генерала с ним отужинать.
— Убирайтесь вон! — грозно стукнул кулаком участковый. — Вот попадитесь еще мне только!..
Но на следующий день, спохватившись, что дело-то неладное, приказал их разыскать. Однако те как сквозь землю провалились.
А еще через несколько дней на квартиру Поздницкого заявился незнакомец в шляпе-канотье и, как договаривались, оставил хозяину в конверте остальные деньги.
Весть о кончине «Белого генерала» облетела Москву с быстротой молнии. Уже наутро народ толпился у гостиницы «Дюссо», куда перенесли тело. Гроб установили в церкви Трех Святителей, что у Красных ворот. Эту церковь закладывал дед покойного, однорукий генерал Иван Никитич. Два дня бесконечным потоком шли люди к гробу «Белого генерала». Очевидцы отмечали, что последнюю дань покойному отдали более шестидесяти тысяч москвичей.
