— Вот что ты за вредина? — чуть не плача, воскликнула она. — Неужели ты не понимаешь…

— Очень даже понимаю. Потому и приехал, всю родню опозорив. И хоть ты тут изревись вся — из дому не выпущу!..

Нэрис вскочила с кресла:

— И что мне теперь — сидеть и ждать, пока меня…

— …"не оставят вдовой"? — подхватил он знакомую "песенку". — Ты хоть новое что придумай, бесстыдница! Знаю я, мужа любишь, оно и правильно… да тока посмотри мне в глаза, и скажи — а за ним ли ты туда собралась, а?

— Я… да ты… — задохнулась от праведного негодования леди МакЛайон, но почему-то других аргументов у нее не нашлось. Да и какие тут "аргументы", когда умница брауни, как это ни огорчительно, во всем прав? Чем она может помочь Ивару? Это их мужские игры, к тому же наверняка далеко не безопасные. И в раздираемой войной Ирландии женщине делать нечего, если только она не самоубийца… Но… Ах, как любопытно, все-таки! Такая секретность, такие предосторожности — ведь точно очередное интереснейшее "дело"! А она совсем ничего не знает. И сидит здесь, у черта на куличках, в полнейшем неведении, от скуки хоть вешайся. Обидно, ну ведь обидно же!..

Девушка шмыгнула носом и отвернулась от усмехающегося домашнего духа. "Вот почему я не родилась мужчиной? — насупленно подумала она, терзая в пальцах поясок на платье. — Им-то все можно!" Она опечаленно вздохнула, потом вспомнила, что, будь она мужчиной, ни о каких мужьях — главах Тайных служб, можно было бы и не заикаться, и передернула плечами:

— Ладно. Я же все понимаю… Вы как лучше хотите.

— Разобиделась, — тихонько фыркнул брауни, перелезая со стола к ней на кресло. И примирительно тронул грустную девушку за локоть:- Ты, это самое… Не печалься уж так-то! Образуется.

— Знаю, — ответила Нэрис, снова тяжело вздохнув, и повернулась к нему:- Ну, хоть ты приехал. Все одно не так скучно будет! А что до Ирландии… Да и бог с ней! Все равно меня Тихоня даже к порту не подпустил бы. У него же "приказ"!..

— И правильно. Нечего тебе там делать, — повторил домашний дух. И добавил:- Такое мое мнение…

Помолчали. Брауни, поняв, что любопытная девчонка и вправду смирилась, думал уже о другом. О том, как справляется со своими временными обязанностями Белые Уши, о том, узнают ли про его неблаговидный поступок соседи и о том, как он будет объяснятся с тутошним Хозяином. Виданое ли дело — в чужой-то дом без спросу явиться!.. Как бы чего не вышло…

Нэрис, оставив в покое пояс, бездумно глядела в окошко. Солнечный день померк, стало еще тоскливее, чем вчера. Вчера хоть какая-то надежда была, а теперь… Глупо, конечно, надеяться, что брауни решение переменит и позволит ей дать волю своему любопытству. К тому же, есть ведь еще и Ульф… "Да пускай хоть они оба вдруг и смягчатся — толку от этого?.. — печально подумала она. — Ну, куда я поеду? И зачем? Я ведь даже не знаю, где конкретно сейчас мой муж. Ирландия — она большая. Не будешь ведь по ней вдоль и поперек носиться, у каждого встречно-поперечного выспрашивать, не видал ли он тут одного шотландского лорда?.. Тем более, если Ивар поехал инкогнито, то я ему еще и все карты спутаю. И точно вдовой останусь, по собственной же глупости!" Осознав сей печальный факт, леди МакЛайон окончательно сникла. Заметивший это брауни ободряюще улыбнулся:

— Не кисни уж, егоза! Успеешь еще дел наворотить… А на меня не дуйся, я ж ить любя. Не чужая, чай!..

— Угу…

— А про то, что из дому не выпущу, — помявшись, сказал он, — так это ж я так, для острастки! Не вздыхай уж так-то жалостливо, знаю ведь, что в четырех стенах тебе усидеть тяжко… Погода нынче какая славная, можно и погулять маленечко!

— Я уже гуляла, — безразлично отозвалась девушка, откидываясь в кресле. — А тут поблизости ни моря, ни речки даже…

— Поблизости, может, и нету, — хитро прищурился он, зная любимую привычку Нэрис побродить по берегу. — А вот ежели верхами — так и трех часов, считай, не потратишь.

— Здесь есть море?!

— А чего ж ему тут не быть-то? — развел лапами хранитель очага. — Чай, не пустыня… Да ты погодь, погодь! Вскочила!.. Куда ты собралась-то на ночь глядя? Завтра с утречка и покатаешься… Ох, уж эти мне детки!.. Ни минуты покою!

Небо над утесом взбухло свинцовыми тучами, тяжелыми, низко висящими. Дышалось с трудом — настолько воздух был пропитан влагой. Серенький рассвет только самую малость разбавлял сгустившуюся за ночь темноту, и был не в состоянии разогнать густой туман, окутавший уступы Скеллиг-Майкл. Безрадостное зрелище… И, однако же, как тяжело с ним расставаться!.. Аббат Бэннан подавил ностальгический вздох, усилием воли заглушив печаль по родному уже острову, который приходилось покидать в такой спешке и — видит Бог! — против своей воли. Но что ж поделаешь? Долг превыше всего.

Святой отец оторвал взгляд от неприступных стен утеса и перевел его на суетящихся вдалеке у каменного берега паломников. Весть о том, что монахи покидают Скеллиг, привела их в смятение. Кто-то даже ударился в легкую панику, недоумевая, отчего община приняла вдруг такое решение и что им, паломникам, теперь здесь делать?.. Горстка послушников, остающихся на острове, общего настроения не улучшила. "Ничего, — подумал отец Бэннан, придирчиво осматривая лодку, на которой братьям предстояло покинуть утес, — паломников заберут отсюда, самое позднее, завтра. Как раз должны привезти с большой земли новых страждущих… Только бы кто из послушников не начал трепать языком о наших несчастиях!" Аббат нахмурился и покачал головой: он знал, что по острову уже пошли разговоры о бедах общины, и знал — это самое неприятное — о том, что некоторые уже всерьез опасаются, не потерял ли Скеллиг-Майкл Божьего расположения… "Суеверия — корень всех зол!" — убежденно подумал аббат. А вслух сказал:

— Сын мой, не видал ли ты брата Лири?

Эти слова были обращены к подошедшему послушнику. Он был совсем еще мальчик — худой, большеглазый, вечно путающийся в полах своего одеяния.

— Нет, отче, — качнул головой тот, аккуратно сгружая в лодку два небольших тюка. — Но братья поднялись наверх, в молельню, и, наверное, брат Лири тоже там. Если пожелаете, я позову его!

— Не стоит, дитя, — улыбнулся отец Бэннан. — я как раз хотел в последний раз преклонить колени перед святым распятием. Сам схожу. Не много ли поклажи? Вещи братьев уже уложены, провизия тоже… Это что за тюки?

— Прошу простить нас, отче, — потупился паренек, заливаясь багровым румянцем. — Знаю, лодка не большая… И вы не велели сопровождать… Но мы бы так хотели отправиться с вами! Пожалуйста!

— Гхм… вот же упрямцы!.. Мы — это кто?

— Я, Джеральд, Алби и Годфри, — с готовностью выпалил тот. — Мы не займем много места, отче! И мы будем помогать… Можем грести, разводить костер, нести поклажу… всё, что прикажут братья! Пожалуйста, святой отец, позвольте нам поехать с вами!..

— Братья и сами не чураются тяжелой работы, Гален, — сказал аббат. — И я ведь уже объяснял всем вам…

Он замолк. Задумчиво посмотрел в умоляющие глаза парнишки, снова окинул взглядом скалистые уступы Скеллига, нахмурился отчего-то. И закончил медленно:

— Впрочем, раз угодно Господу сподвигнуть вас на путь, полный лишений и тягот, не мне, ничтожному, противиться. Скажи своим друзьям, дитя мое, что вы все можете поехать.

— Благодарю вас, отче! — вспыхнул искренней радостью Гален. — Я сию же минуту…

— Можешь пока не торопиться, — с мягкой улыбкой остановил его аббат. — Свершите молитву, подкрепитесь перед дальней дорогой… и имейте в виду — больше четверых послушников мы с собой не возьмем. Поэтому остающимся не стоит знать, что вы покидаете остров. Нужно думать не только о себе, сын мой.

— Как скажете, отче, — склонил голову мальчик. И, путаясь в длинном, не по росту, одеянии, направился вверх по тропинке, шепча слова молитвы. Отец Бэннан глядел ему вслед. Эта четверка — Гален, Джеральд, Годфри и Алби — была неразлучна, несмотря на то, что более разных людей на свете, пожалуй, было не сыскать. Пятнадцатилетний сирота Гален, воспитанный монахами-августинцами, для которого наивысшее счастье — петь церковные гимны и прислуживать на богослужениях; деревенский крепыш Алби, крестьянский сын, соль земли, коренастый, рассудительный и надежный, как дубовый посох брата Даллана; Годфри — человек в возрасте, благочестивый приверженец строгих постов, любимой поговоркой которого была "В здоровом теле — здоровый дух!", при любой погоде купающийся в одних штанах дважды на дню… И, наконец, Джеральд — потомок знатного рода, в прошлом богач и ловелас, знатный охотник и первый красавец графства. Что уж его привело на Скеллиг в самом расцвете лет — не знал никто, кроме отца Бэннана. А последний тайну исповеди не разглашал.