— Владение подтверждено. Требуется государственный промокод. Вы готовы его назвать?

— Нет, — ошарашенно сказала я.

— Запрос отклонен.

— Э-э… минуточку! То есть… Деактивировать все блокировки, физические и ментальные!

— Запрос подтверждён. Блокировка деактивирована в комплексном порядке.

Плечи Уллы при этой фразе затряслись так мелко, что вибрация ее тела передалась и пластиковому столу. Я ухватила ее за руки, заставила пересесть на кушетку и только потом осознала, что эта тряска — результат вовсе не шока или нервного припадка, а отчаянных, долго сдерживаемых рыданий.

Улла всхлипывала, крепко сжимая индрика в удушающих объятиях, но тот не жаловался. Обоих окутывал неистово крутящийся смерчеподобный кокон единой ауры. Его серебро горело и выстреливало мелкими энергетическими разрядами, словно Улла вместе со своим индриком залезла в самый центр шаровой молнии.

И они общались — это чувствовалось ясно, — только на своем собственном языке. Возможно, на родном языке диниту.

Понаблюдав за ними несколько мгновений, я вздохнула и сделала знак Муирне, чтобы та следовала за мной. В коридоре, тихонько прикрыв дверь, проинструктировала:

— Дай им побыть наедине сегодня. Через час начни время от времени заглядывать, интересуйся, не нужно ли чего. Можешь предложить им погулять в саду, только пусть кто-нибудь за ними присмотрит из братьев Дуно. Обед и ужин, как обычно.

Муирне слушала меня с маниакальным вниманием и кивала в такт каждому слову, пока я не рассмеялась выражению ее лица. Как у виртуального болванчика из юморного канала в галанете.

— Госпожа! — со стороны неприметного входа в подвал к нам спешил управляющий.

— Что, Лизен?

— Лау, госпожа! — махнул рукой старый раб, озабоченно хмурясь. — Я запер его на ночь в красной комнате, в подвале, и сейчас, когда ребята из охраны вели его наверх…

Он замялся, явственно пытаясь подобрать верные слова, а в мыслях замелькали образы смутно знакомых лиц двух братьев Дуно. И перекошенная физиономия смазливого социопата, усилиями которого в зверинце недавно творилось черте что.

— Говори как есть, Лизен, — вздохнула я. — Ты же меня уже знаешь.

— Когда Лау вели наверх… он упал с лестницы и сломал руку.

— Ну так веди его в лазарет. Осмотрим руку и наложим ему шину, если кость действительно сломана… Даже преступникам положена медицинская помощь.

— Как быть с охранниками, госпожа? С Бурдом и Солом?

— А что с ними не так? — я закатила глаза. — Они попадали с лестницы вслед за ним и тоже сломали себе что-нибудь?

— Нет, госпожа, — не понял моего сарказма управляющий. — Но Лау утверждает, что это они его столкнули.

— Где он?

Лау оказался в лазарете и старательно изображал умирающего: искривленные губы, зажмуренные глаза, страдальческое выражение лица.

Он расположился на центральной «койке» возле шкафчика с медикаментами, где должен был лежать Гхорр, тяжело раненый по его вине и пребывающий сейчас в лекарственном беспамятстве у самой дальней стены. Только там нашлось свободное место. Две другие кушетки были заняты бодрствующими Шедом и Яки. Перед моим приходом Шед вытирал голову маленьким полотенцем — очевидно побывал недавно в душе для рабов, — и торопливо отложил его в сторону.

Следовало признать: если бы я не читала разум Лау, как открытую книгу, то поверила бы в его страдания. Сломанная рука выглядела паршиво — неестественно изогнутая кисть, стопроцентный перелом. К счастью, закрытый. Но место повреждения раздуло опухолью неимоверно и приобрело нездоровый багровый цвет, как у куска сырого мяса.

— Госпожа… — прохрипел он слабым жалобным голосом, с видимым усилием делая попытку встать. — Простите, госпожа…

— Лежи, — лаконично сказала я и принялась изучать его травму, держась на расстоянии, чтобы не переступать границ густо-жёлтой, как свежая горчица, ауры. Мне было противно находиться рядом.

А Лау казалось, будто хозяйка начала поддаваться жалости и потому осторожничает.

«Да… да… добренькая тупорожка… — вкрадчиво, как удав, приговаривал его разум, возмутительным образом придавая этими мыслями болезненной гримасе Лау ещё больше искренности и убедительности, — …раненому рабу так плохо… жалей меня, жалей… ох, как же мне плохо… о-ох, да, да…»

Я невольно попятилась, шокированная открытием. Этот извращенец-социопат сломал руку… и при этом умудрялся получать от своей боли реальное эротическое удовольствие! Правда, по большей части катализатором возбуждения послужило осознание своей власти над ситуацией в сочетании с болью и моим «жалостливо-глупым» поведением. У него даже встопорщилась ширинка, которую прикрывало полусогнутое колено. Но эмпатии-то физическая преграда не помеха…

Вот псих.

Надеясь сменить тягостно-пошлое направление его мыслей, я ровно произнесла:

— Расскажи мне, Лау. Расскажи подробно всё, что произошло, начиная со вчерашнего дня, когда вы с Гхорром отправились работать в зверинец, и заканчивая переломом твоей руки.

— Да, госпожа… только… прошу вас, можно мне стакан воды?..

Я молча прошла к кулеру с питьевой водой, нацедила жидкость в пластиковый стаканчик, затем порылась в аптечке и бухнула в воду сразу две шипучие таблетки обезболивающего. Для надёжности. У меня не было ни малейшего желания ощущать нездоровое наслаждение Лау.

При виде бурлящей жидкости, в которой полным ходом шел процесс растворения, наглый социопат ничем не выдал своего удовлетворения и с очень натуральной с виду благодарностью выдохнул:

— Спасибо, госпожа! Спасибо!.. Вы так добры к своему рабу… — и жадно опустошил стакан, хотя на самом деле его жажда была не такой уж сильной.

Затем «случайно» задел о собственное колено сломанную руку, дернулся и зашипел — действительно от боли. Однако он не только был склонен получать от острого дискомфорта крайне своеобразное удовольствие, но и виртуозно умел абстрагироваться от физических ощущений вообще. Ну просто идеальный адепт для испытаний премудрого Бойре!

И сейчас его занимала основная цель — вытянуть из меня как можно больше жалости. В идеале, склонить сначала к лечению руки, чтобы на некоторое время закрепились отношения «врач-пациент», а затем только доверительно поведать тщательно продуманную версию происшествия с гратерой.

Прикинув варианты так и эдак, я решила исполнить его горячее желание. Тем более, что после откровений Лау мне захочется не лечить его, а прибить. И я не хочу, чтобы он отвлекался от процесса осознания причинно-следственных связей своих поступков на физические недуги — ни в момент оглашения наказания, ни потом.

Тем временем предмет моих размышлений, показательно баюкая изломанное запястье, со вздохом начал:

— Дело было так, госпожа…

— Подожди, — прервала я его. — Сейчас быстро с рукой разберусь, и продолжим.

Доставая из аптечного шкафчика бытовой рентгеноскоп, противовоспалительный гель и шину с фиксирующим органическим нарукавником, я наблюдала за Лау через блестящую внутреннюю поверхность дверцы. Она, как замутненное зеркало, отразила победную усмешку социопата, скользнувшую по капризно-чувственным губам.

Смещение кости я исправила быстро, не церемонясь, и в таком же ускоренном темпе наложила шину, зафиксировав ее нарукавником. Рентгеноскоп подтвердил: несмотря на отвращение к пациенту, перелом обработан качественно. Это было несложно — в ксенозаповеднике через мои руки прошло немало травмированных животных.

Тщательно вымыв руки, я прислонилась плечом к стене и велела:

— А теперь рассказывай.

Лау почтительно склонил голову.

— Работа началась, как обычно, госпожа. Меня не раз отправляли в зверинец помогать… м-м… помогать, да… — он резонно спохватился и решил не напоминать мне лишний раз о своем приятеле-насильнике, который томился теперь в пещерах забыванцев. Затем с преувеличенным дружелюбием покосился на соседа по лазарету: — Помнишь, как мы вместе с тобой таскали в сады удобрения из загона индрика этой весной, Шед?