– О, мы знаем, что, знаем! – лукаво подмигивая, говорил князь Мещерский. – Прелести Габриэлли достойны утонченнейшего вкуса.

Разговаривая так, братья-масоны сняли свои фартуки, ленты, мантии, шпаги и другие принадлежности и спустились на второй этаж, где размещалась столовая – светлый прекрасный зал в античном стиле. Стол ломился от ваз, серебра, фарфора, за каждым креслом стоял слуга. Окна в цветущий сад были открыты. Члены капитула сели на свои обычные места. Елагин – во главе стола.

Произнося шутливые речи, проголодавшиеся вольные каменщики исправно поглощали пищу и столь же исправно утоляли жажду из вместительных кубков. Ранний завтрак превращался в добрый обед. От еды и возлияний лица зарделись.

Наконец появился дворецкий и на серебряных тарелочках поднес два конверта. Один – Елагину, другой – князю Голицыну.

Елагин вскрыл конверт и нашел в нем записку от певицы Габриэлли. Она писала из его дома и сообщала, что уже добрый час ждет свидания с ним. В самом деле, за приятным пиршеством время прошло незаметно, и солнце уже высоко поднялось над старыми липами сада.

– Ага, достопочтеннейший мастер получил взбучку! – заглянув в записку, сказал Мещерский.

Иван Перфильевич, чувствуя себя удивительно молодым и бодрым, самодовольно улыбнулся, предчувствуя удовольствие от утреннего свидания с прекрасной певицей.

– Анакреонт! Анакреонт! – подтрунивал Мещерский.

– Да, пока зловещие угрозы Великого Кофта не исполняются! Афродита, столь же к нам благосклонна, сколь и Дионис.

– Так поспешите же на свидание с прелестной, столь нетерпеливо вас ожидающей!

В это время Голицын, открыв свою записку, всплеснул руками.

– Боже мой! Светлейший пишет, что наше дитя умирает! Судороги! Княгиня в отчаянии! Доктор! Скорее едем! Ах, какое несчастье! Проклятый Кофт! Проклятый Калиостро! Это они накликали, бесовские вещуны!

И князь бросился вон из столовой ложи.

За ним все встали, опечаленные столь внезапным окончанием дружеской беседы и сочувствуя семейному горю Потемкина, Голицына и Улыбочки.

Выходя из столовой, Иван Перфильевич хватился своего молодого секретаря, князя Кориата, которому предстояло доложить ему о нескольких бумагах из скопившихся в портфеле, как театральных, так и сенаторских. Кроме того, Елагин смутно помнил, что государыня повелела ему сочинить черновую какого-то указа и подать ей для одобрения. Но о чем, хоть убей, припомнить не мог.

– Где же милейший мой Кориат? Куда это он скрылся? – спрашивал Иван Перфильевич, спускаясь в просторный вестибюль масонского дома.

– Кажется, молодой человек сильно огорчился, не найдя в саркофаге прекрасной супруги Калиостро! – заметил с улыбкой князь Мещерский.

– Да-да! Мой милый секретарь сокрушается этим обстоятельством и не мог перенести того, что прекрасная в воздухе без остатка растворилась! Хе-хе-хе! – шутил Елагин.

– Надо думать, не без остатка. И правда, жаль, если бы мы лишились такой красавицы. Формы ее как у Афродиты, плечи – Цереры, бедра – Амфитриты, а ноги – Помоны! – говоря это, Мещерский делал руками округлые жесты, как бы осязая таинственную супругу Калиостро.

– Будем надеяться, что господин Калиостро свою супругу не совсем обескровил, – сказал главный директор. – Мы еще увидим эту красавицу.

– Можно сказать, что она полносочна, как спелое золотое яблоко из садов Геспериды, – причмокивая, распространялся Мещерский.

– Секретарь мой от прелестей Калиострихи сильно растрепан! Но думаю, если и не нашел ее в гробу, то с помощью полновесных червончиков легко на ложе неги обретет. Все иностранки этим промышляют!

Через минуту общество разъехалось.

Елагин чувствовал себя прекрасно. Он окончательно убедился, что Калиостро лишь ловкий фокусник, шарлатан и авантюрист. Находясь в состоянии легкого приятного опьянения, несмотря на бессонную, полную волнений ночь, Иван Перфильевич был на редкость бодр и беспечен. Глухие приступы подагры, беспокоившие его в начале заседания капитула, теперь исчезли. Порою им овладевала приятная дремота. Время от времени просыпаясь, он мечтал о свидании с певицей. Когда карета остановилась и лакей открыл дверцу, Иван Перфильевич выпорхнул из нее легкой птичкой.

Как сообщил старый камердинер Елагина, Габриэлли действительно ждала его и очень сердилась. Иван Перфильевич поинтересовался своим секретарем. Оказалось, что князь Кориат давно ожидает его прибытия в кабинете с бумагами наготове.

– Еще доложить имею вашему превосходительству, что от государыни пакет прибыл! – сказал камердинер.

– Ах, Боже мой! Верно, насчет указа! Или опять этот несносный Паэзиелло наябедничал!

Елагин поспешил в кабинет. Его почтительно встретил секретарь. Никаких следов ночных волнений в нем не было заметно. Он подал пакет от государыни.

– писала Екатерина,

– Указ против «кожесдирателей»! Боже мой! Совсем из головы выскочило! – воскликнул в крайнем смущении Иван Перфильевич.

Государыню беспокоило чрезвычайное развитие в столице ростовщичьего промысла. Екатерина решила издать против ростовщиков строгий указ для обуздания их жадности и поручила написать его Елагину. Но за множеством театральных, масонских, амурных и столовых дел Иван Перфильевич о приказании государыне забыл совершенно.

– Указ давно готов! – доложил князь Кориат. – Но ваше превосходительство не нашли времени просмотреть бумаги.

– Хорошо, любезный князь, я знаю ваше мастерское перо! Положите указ в мой малахитовый портфель, и я сейчас отвезу его государыне! Кто в приемной? Много?

– Очень много. Как насчет дел в сенате, так и по театральной дирекции. Поставщики со счетами. За изготовление париков…

– Хорошо! Хорошо! Скажи им, что сегодня приема не будет, не будет!

– Осмелюсь доложить, многие уже в четвертый раз являются с крайними нуждами!

– Не могу, милый князь! Я должен сейчас же ехать во дворец. Государыня гневается. А просителям скажи что-нибудь… Успокой их! Ты умеешь… А я сейчас…

Появился камердинер и таинственно доложил, что госпожа Габриэлли очень волнуется.

– Ах, Боже мой! Где она? В кабинете? – всполошился Иван Перфильевич.

– Так точно, в кабинете, ваше превосходительство. Елагин несколько раз повернулся перед зеркалом, отразившим приземистую, коротенькую фигурку старика, с длинными не по росту руками, острым брюхом, в поношенном, вышедшего из моды цвета, кафтане со звездой. Оправив жабо и парик, Иван Перфильевич горошком покатился в таинственный кабинет, где ожидала его итальянская певица. Приятная мысль о свидании с красавицей омрачалась, однако, недобрым предчувствием. Он хорошо гнал неукротимый, пылкий и взрывной южный характер Габриэлли.