– Вы сказали, что везете мой новый контракт императрице? – строго спросила она.

– Видите ли, прелестная, он, собственно, не совсем новый. Вы получите дополнительно всю сумму, которую хотите в виде сверхконтрактных пособий. Итак, хотя контракт старый…

– Как старый! – мгновенно воспламеняясь, вскричала певица. – Что это значит – старый контракт?

– Я ручаюсь, что вы все получите. Театральные деньги в моих руках. Кроме того, единовременное безвозвратное пособие в тысячу червонцев…

– Но Безбородко обещал Давии пять-десять тысяч червонцев! Я требую, чтобы со мной был заключен новый контракт! – кричала певица, почти столкнув с софы директора.

– Государыне императрице не угодно было его утвердить, но повелеть изволили возобновить контракт в прежнем виде. Что же я мог поделать? Воля монархини священна, – разводя руками, говорил Иван Перфильевич.

– Но ваша императрица, кажется, достаточно богата! – раздувая ноздри орлиного носа, нервно хохоча, говорила Габриэлли.

– Государыня ответили, что такое жалование у нее фельдмаршалы получают.

Габриэлли решительно поднялась.

– Сейчас же принесите мне контракт, и я разорву его в клочья. Я не останусь и трех дней в России. Можете, если хотите, взять примадонной Лоренцу Калиостро. Не желаю больше служить в вашем балагане, не желаю дышать воздухом вашей грязной, варварской страны! Давайте контракт! Давайте сейчас же контракт! И кланяйтесь вашей императрице!

– Божественная, ради всех святых! – взмолился Елагин. – Успокойтесь! Говорю же, вы получите больше!

– Ничего не хочу. Отдайте мой контракт! Со мной здесь поступают, как с ничтожной фигуранткой. Все монархи Европы наперебой добиваются чести, чтобы я пела на их придворных сценах. Я видела у ног своих принцев крови, я – дочь повара и жидовки.

– Умоляю вас, очаровательная, несравненная, не принимайте сгоряча столь необдуманного решения. Вы гордость и украшение «Эрмитажа»! Вы императрица нашей сцены! Что значат контракты в России? У нас даже и законы ничего не значат. Написано и утверждено одно, а на самом-то деле бывает совсем другое! На коленях вас умоляю, не настаивайте, подпишите старый контракт и оставайтесь в России!

– Хорошо, я останусь. Вы просите – останусь и подпишу контракт. Но с одним условием! Протанцуйте сейчас передо мной, и тогда я на все согласна.

– Но, прелестная, что это вам вздумалось? – изумился Елагин. – Как же это я вдруг буду танцевать? И зачем это вам надо? Вы шутите.

– Нисколько, – хладнокровно сказала певица. – Или вы протанцуете, или я отказываюсь возобновить контракт и уезжаю из России.

– Но… я давно не танцевал и все позабыл. К тому же меня могут увидеть…

– Вас никто не может увидеть, кроме меня. Протанцуйте, не упрямьтесь.

– Но это странно! Прилично ли в моем возрасте, в звании статс-секретаря и сенатора танцевать, подобно юному пажу!

– Если так… прощайте! – итальянка решительно направилась к двери.

– Постойте! Постойте! – кинулся за ней Елагин. – Ну, хорошо! Если вы требуете, протанцую. Но как же без музыки?

– О, я буду бить такт в ладоши! – Итальянка вдруг улыбнулась, обнажив блестящие зубы, и, сверкнув задорно очами, принялась подщелкивать пальцами.

– Эх-ма! Была – не была! – по-русски крикнул старик. – Да что вы думаете, – продолжал он по-французски, – я не сумею протанцевать? Да я всякого молодчика обгоню!

Выпитое за завтраком вино вместе с опьяняющей близостью огненной итальянки ударило старику в голову. Дух мальчишества, циничной насмешливости овладел им. Ему в самом деле захотелось щегольнуть молодечеством и легкостью перед красавицей.

– Вот как танцуют! Раз! Два! Три! Вот как это танцуют! Ну, господин Великий Кофт, где ваши угрозы? Раз! Два! Три!

Но вдруг, исполняя особенно трудный пируэт, поскользнулся, стопа его подвернулась, и он грузно шлепнулся на пол.

– Ах, мой милый, бедный старичок!.– устремляясь к Ивану Перфильевичу, воскликнула Габриэлли. – Не ушиблись ли вы? Постойте, я помогу вам встать и полечу вашу бедную ножку!

– Ничего! Ничего! Совсем не больно! Я сам! – пролепетал старик.

Но едва он попытался подняться, как нестерпимая боль в ноге исторгла жалобный стон из его уст.

– Боже мой! Какое несчастье! Что я наделала!? Вы вывихнули ногу! – кричала Габриэлли.

– Бога ради, тише… И никому не говорите, как я повредил ногу… О-о-о! Какая адская боль! – стонал старик. – Дайте вашу ручку, а другой обнимите меня и приподнимите… О-о-о! Великий Кофт, помилуй меня!

О-о-о!

Мощная итальянка легко приподняла его с пола и уложила на софу.

– О-о-о! Благодарю вас, очаровательная!.. Великий Кофт, воззри милостиво на меня!.. Не делайте шуму, прелестная! Позовите тихонько моего камердинера и князя Кориата. Скажите, что у меня обыкновенный приступ подагры… О-о-о! Великий Кофт, помилуй меня!..

Личный секретарь главного директора спектаклей и зрелищ Ивана Перфильевича Елагина, выполнявший эту должность и в капитуле восьмой провинции ордена, молодой князь Юрий Михайлович Кориат имел первую из учрежденных великим наместным мастером рыцарских степеней, отмеченную красной с зелеными кантами лентой. Происходил он из знатного и когда-то несметно богатого рода. Гедиминова ветвь, князья Кориаты имели общее происхождение с Потоцкими, Трубецкими, Чарторыйскими, Вышневецкими, Хованскими, Вельскими, Патрикеевыми, Друцкими, Голицыными, Куракиными. Предки его владели почти всей Подолией. Но уже дед совершенно омелкопоместился, а отец, кроме службы, можно сказать, ничего не имел и передал сыну лишь непорочное имя отчаянного храбреца. Отец князя Юрия умер, когда тот был еще ребенком, а матери он совсем не знал, ибо она скончалась от родов.

Воспитывался юноша у своего старшего дяди-холостяка, имевшего дубовую рощу, мельницу и старинную усадьбу на пустыре, поросшем могучими лопухами, над быстрой речкой в Литве.

Дядя его служил в российских войсках еще при императрице Елизавете Петровне. Участвовал в прусской кампании 1758 и 1760 годов и, отличившись при взятии Берлина, был потом чиновником особых поручений при русском губернаторе Кенигсберга. Здесь он оказал услугу ученой коллегии университета, предупредив гибель ценных книг. И депутация профессоров, во главе с деканом философского факультета, славным мыслителем Эммануилом Кантом, явилась его отблагодарить. В результате дядя познакомился с кенигсбергским философом. Он стал посещать лекции Канта и, открыв в себе философские способности, изучал его грандиозную систему, хотя не был ею вполне удовлетворен.

Выйдя затем в отставку, скитался по Европе, слушал лекции у разных знаменитостей, собрал обширную библиотеку и коллекции научных инструментов, на что истратил большую часть состояния. А затем поселился в вышеупомянутой усадьбе, предаваясь научным изысканиям, окруженный книгами, колбами, ретортами, глобусами, кошками и голубями, предоставив ведение хозяйства своей старой кормилице и еврею Хаиму, снимавшему мельницу.

Князь Юрий разделял одиночество дяди. Несмотря на его детский возраст, дядя делился с ним своими философскими идеями, преподавал греческий и древнееврейский языки и погрузил фантазию ребенка в мир символов, эссенций, духов, астральных течений, звездных правителей мира, ундин, саламандр, эльфов и гномов. Мальчик рос мечтательным странным существом. Когда ему исполнилось тринадцать лет, видя, что держать Юрия в деревенском одиночестве дальше невозможно, дядя отправил его в Петербург к Иоганну Августу Штарку, с которым состоял в переписке еще со времен студенчества в германских университетах. Теолог, мистик, магик и алхимик, Штарк был создателем так называемого «тамплиерского клириката» и преподавал восточные языки. Он отвел князю Юрию каморку в одно окно с жесткой кроватью, табуретом и столом, кормил его овсянкой, молочным супом с изюмом и печеночными клецками. Определил в школу, где сам преподавал, и, завершив его образование, посвятил в «тамплиерский клирикат» собственного изобретения.