– Да! – отвечал граф, сам встревоженный и недоумевающий при виде испуга духовной дочери. – Императрица обещала прислать ко мне это доверенное лицо с той целью, конечно, чтобы установить способ общения между нами.

Ковалинская некоторое время не могла, видимо, выговорить ни слова. Ее широко открытые глаза выражали безотчетный ужас. Даже губы побелели.

Побледнел и магик, начиная понимать, что ошибся в расположении к себе императрицы и что лицо, которое она обещала прислать к нему, совсем не из тех, чье появление может обрадовать.

Он ожидал, что Ковалинская объяснит ему все. Но та, придя в себя, со страхом оглядывалась, как бы с тем, чтобы удостовериться, что никто не видал ее беседующей в павильоне с графом. Затем быстрым движением закутав голову шалью, она промолвила дрожащим, смущенным, прерывающимся голосом:

– Извините, господин Калиостро! Я должна спешить… Я не могу долее оставаться с вами… И вообще наше знакомство должно прекратиться… совсем прекратиться… Без разрешения властей магические собрания происходить не могут… И вообще… Прощайте, господин Калиостро! Желаю вам счастливого пути!

И госпожа Ковалинская скользнула мимо пораженного магика, выбежала из павильона и пропала в ближайшей аллее.

Степан Иванович Шешковский заведывал при Екатерине секретными делами и тайной полицией. Одно его имя наводило смертельный ужас

Распространившийся слух о том, что граф Калиостро был удостоен высочайшей беседы в китайской пагоде на даче обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина «Левенталь», вновь и на высочайшую ступень возвел внимание двора и света к заграничному магику.

Если странный прием в Гатчине тонкими политиками объяснился в столь благоприятном смысле для Калиостро, то встреча с государыней не оставляла сомнений в успехе графа. Когда бросились расспрашивать Нарышкина, он объяснил, что свидание с государыней устроено было у него прежде всего потому, что она сама так захотела. И что за Калиостро хлопотали многие перед ее величеством; между прочим, молодой граф Бобринский, присутствуя на завтраках в баболовском «Лягушечнике», благоприятствовал магику.

Что государыня осталась им довольна, не может быть сомнения. Она вышла из Китайского домика с улыбкой и хвалила остроумие и ловкость итальянца. С особенной благосклонностью отзывалась она об одном фокусе алхимика с плоским волшебным кольцом. Впрочем, в чем он состоял, не объяснила. Молва, подхватив рассказ Нарышкина, понесла его по городу из уст в уста, причем он стал дополняться, обрастать подробностями, переделываться, и скоро уже в точности сообщали, что говорила императрица и как отвечал магик и чем подтвердил свое искусство.

Что касается кольца, то рассказывали, будто бы государыня сняла с руки бриллиантовый перстень и забросила его в воды залива, предложив магику достать. Магик стал читать заклинания, и вдруг появился коршун; в клюве он держал рыбу, которую уронил к ногам императрицы. Перстень оказался у рыбы под жаброй…

Рассказывали и многое другое. Перед домом магика и его супруги ежедневно был съезд карет. Особенно добивались свидания с Серафимой Калиостро дамы не первой юности, так как молва о продаваемой ею чудесной омолаживающей мази гремела по городу.

Супруга графа принимала только по вечерам. Таинственно укутанная переливающимся газом, она восхищала дам красотою, в то же время утверждая, что ей более двух тысяч лет, что она дочь египетского фараона Псаметтиха и чарами магии перевоплощается каждые пятьдесят лет.

Вновь золотой дождь пролился на достойную чету. Лишь некоторые заметили полное охлаждение супруги управителя делами светлейшего Ковалинской к графу Калиостро, которого она раньше неустанно славила, именуя «божественным». Теперь госпожа Ковалинская более не следовала за графом неотступной тенью.

Она, правда, не говорила ничего дурного о магике и не выражала разочарования в нем. Но зато отзывалась теперь о магии, духовызывании, герметическом искусстве и тайнах оккультизма как о богопротивном и непозволительном чародействе. Она говорила, что это ей объяснил духовный наставник воспитанниц римско-католического исповедания в Смольном. Госпожа Ковалинская заявляла, что тайны христианской религии достаточны для жаждущей истины души, чтобы предаваться еще темной некромантике. Она теперь постоянно ездила в Смольный и в помещении начальницы де Лафон впивала высокие наставления аббата. Одновременно разнеслись слухи, что «малый двор» отвернулся от Калиостро. Могло ли быть иначе, раз он снискал благосклонность «большого двора»? Гатчине свойственно было во всем поступать наоборот.

Если госпожа Ковалинская около Калиостро больше не появлялась, зато из приближенных князя Потемкина его адъютант полковник Бауер и домашний доктор постоянно являлись в дом, отведенный светлейшим герметической чете. Бауер преимущественно находился при Серафиме. Домашний доктор внимал наставлениям самого Калиостро.

Новая молва прогремела. Больной младенец князя Сергея Федоровича Голицына и племянницы светлейшего Варвары Васильевны, от которого отказались доктора «профанской» медицины, был чудесно излечен графом.

Вскоре после празднества на Елагином острове Калиостро известил Голицыных, что они могут прибыть для свидания с выздоравливающим княжичем. Когда Улыбочка и князь Сергей Федорович прибыли, доктор высокой медицины сказал, что первое свидание должно длиться лишь три минуты, так как дитя крайне слабо и долгое присутствие даже родителей, но пришедших из мира, зараженного страстями и темными флюидами зла, может открыть путь для проникновения к младенцу враждебных духов, с таким трудом изгнанных магиком.

Поэтому родители могли лишь издали в сумрачной комнате видеть свое спящее дитя, очевидно, выздоравливающее, ибо на щечках его играл легкий румянец, а дыхание было ровным и спокойным…

Убедясь, что княжич-первенец спасен и, можно сказать, вырван магиком из челюстей смерти, князь и княгиня не помнили себя от восторга и не знали, как отблагодарить Калиостро.

– Любезный граф, – сказал князь Сергей Федорович, выходя с Улыбочкой вслед за Калиостро из спальни выздоравливающего ребенка, – как я могу достойно вас отблагодарить? Здесь тысяча империалов, – продолжал он, указывая на шкатулку, которую держал обеими руками за серебряные ушки прибывший с князем секретарь. – Примите сей ничтожный сам по себе дар от искреннего почитателя вашего и, можно сказать, вами облагодетельствованного!

– Никогда, князь, – отвечал Калиостро величественно, отстраняя шкатулку, – никогда я не приму от вас сих червонцев. Золото для меня то же, что уличная грязь. Я лечу безвозмездно, из одного только человеколюбия. Верьте и не сомневайтесь, что сын ваш скоро будет совершенно здоров. Об одном прошу – не надо часто посещать ребенка. Любой взгляд, пропитанный мирским вожделением, может причинить ему вред и замедлить выздоровление, или, точнее, второе его, через меня и священную магию, рождение. Ибо можно сказать, что в нем ничего старого не осталось, но все новое.

На этом граф расстался с Голицыными, которые тут же поехали по всему городу, прославляя дивное искусство и благородное бескорыстие врачевателя. Весть о чудесном исцелении княжича разнеслась по Петербургу. Имя графа Феникса гремело, и больные из числа самых знатных и богатых жителей столицы с застарелыми подаграми, геморроями, ревматизмом стекались в приемные часы к Калиостро.

Если не полное исцеление, то облегчение получили многие. По крайней мере, на приеме видели почтенных старичков с костыльком, с ногой в бархатном ботинке, по-видимому, из купечества или среднего чиновного класса, которые с жаром прославляли итальянца и рассказывали о страшных страданиях, облегченных безвозмездным