Гарольд ничего не ответил, но дрожь в его руке уменьшилась.

— Я буду честен до конца, — продолжал Стью, все так же говоря прямо в ухо Гарольду (забитое серой) и стараясь говорить очень, очень спокойно. — И ты, и я, мы оба знаем, что мужчине вовсе не обязательно насиловать женщину. Если он знает, как управляться со своей рукой.

— Это… — Гарольд облизнул губы, а затем взглянул на ту сторону дороги, где все так же стояла Франни, обхватив себя за плечи и встревоженно наблюдая за ними. — Это же отвратительно.

— Может, так, а может, и нет, но если рядом с мужчиной находится женщина, которая не желает ложиться с ним в постель, тогда у мужчины есть выбор. Я частенько пользуюсь рукой. Думаю, что и ты делаешь то же самое с тех пор, как она находится рядом с тобой по собственной воле. Я хочу, чтобы все это осталось между нами. Я здесь не для того, чтобы устраивать дурацкое побоище.

Рука Гарольда расслабилась на рукоятке пистолета, и он взглянул на Стью:

— Это правда? Я… ты обещаешь, что не расскажешь?

Стью кивнул.

— Я люблю ее, — хрипло признался Гарольд. — Но она не любит меня, я знаю это, но я говорю все честно, как ты и просил.

— Вот так-то лучше. Я не хочу мешать. Я просто хочу быть рядом с вами.

Вымученно Гарольд повторил:

— Ты обещаешь?

— Да, конечно.

— Хорошо.

Он медленно слез с «хонды». Вдвоем они вернулись к Франни.

— Он может ехать с нами, — сказал Гарольд. — А я… — Он взглянул на Стью и произнес с усилием: — А я прошу прощения, что вел себя как последний дурак.

— Здорово! — воскликнула Франни и захлопала в ладоши. — Теперь, когда все улажено, куда мы направимся?

В конце концов они поехали туда, куда направлялись Гарольд и Франни, — на восток. Стью сказал, что Глен Бейтмен с радостью приютит их на ночь, если они доберутся до Вудсвилла до наступления темноты, а утром он, возможно, согласится отправиться вместе с ними (при этом Гарольд снова покраснел). Стью ехал на «хонде» Франни, а сама она ехала на заднем сиденье мотоцикла Гарольда. В Твин-Маунтин путники позавтракали. Они начинали постепенно, очень осторожно познавать друг друга. Стью смешил их акцент, то, как они растягивали гласные и пропускали или редуцировали «р». Он считал, что его произношение кажется им таким же забавным, возможно, даже еще забавнее.

Ели они в покинутом кафе, и Стью поймал себя на том, что взгляд его снова и снова возвращается к лицу Франни — ее живым глазам, небольшому, но решительному подбородку, к черточке между бровями, подчеркивающей ее эмоциональность. Ему нравилась ее манера говорить и смотреть; ему нравилось даже то, как она откидывает волосы с висков и лба. И это было началом осознания того, что он, несмотря ни на что, желает ее.

Посередине Мейн-стрит в городке Мэй, штат Оклахома лежало тело мужчины.

Ник нисколько не удивился. С тех пор как Шойо остался позади, он повидал множество трупов, и он был уверен, что не видел и тысячной доли всех мертвых, мимо которых проезжал. В местах скопления тел запах смерти был настолько силен, что Ник не один раз был близок к обмороку. Вид смерти был настолько привычным, что, подумал он, одним мертвым больше, одним меньше, невелика разница. Но когда мертвец сел, такой дикий ужас охватил Ника, что он снова потерял управление велосипедом, который сначала завилял, потом закачался, затем упал, увлекая его за собой. Ник упал на Мейн-стрит, переходящую в шоссе № 3 штата Оклахома. При падении он порезал руки и оцарапал лоб.

— Боже праведный, мистер, да вы, кажется, упали, — произнес труп, подходя к Нику шагом, который лучше всего было бы назвать впечатляющим пошатыванием. — Разве не так? Вот это да!

Ник ничего не понял. Он смотрел на увеличивающееся пятно на тротуаре, куда падали капли крови с разбитого лба, и раздумывал, насколько серьезны его новые раны. Когда к его плечу прикоснулась рука, он вспомнил о трупе и пополз на четвереньках, глаза его были ослеплены ужасом.

— Не надо так расстраиваться, — произнес труп, и тогда Ник увидел, что это вовсе не мертвец, а молодой человек, с улыбкой глядевший на него. В руке у него была недопитая бутылка виски, и теперь Ник все понял. Не труп, а просто человек, напившийся до потери пульса и свалившийся на середине мостовой.

Ник кивнул ему и соединил большой и указательный пальцы, желая показать, что с ним все в порядке. И в этот момент теплая капля крови скатилась на глаз, над которым поусердствовал Рей Бут. Ник провел тыльной стороной ладони по веку, заклеенному пластырем. Сегодня он уже немного лучше видел этой стороной, но все же решил поберечь поврежденный глаз. Пока он видел им только расплывчатое цветное пятно. Ник, поправив пластырь, медленно побрел к обочине дороги и уселся радом с «плимутом» с канзасскими номерами, осевшим на задние колеса. Он увидел рваный шрам на лбу, отраженный хромированным бампером «плимута». Выглядело все уродливо, но рана не была глубокой. Он отыщет в этом городке аптеку, продезинфицирует раны и наложит пластырь. Ник подумал, что в его организме еще достаточно пенициллина, чтобы побороть какую угодно инфекцию, но недавние страдания, причиненные огнестрельной раной в ногу, внушали ему ужас перед возможностью нового воспаления. Морщась, он вытащил острый гравий из ладоней.

Человек с бутылкой виски в руке безучастно наблюдал за всеми этими манипуляциями. Если бы Ник взглянул вверх, то это немедленно поразило бы его. Когда он отвернулся, чтобы изучить свое отражение в бампере, оживление исчезло с лица незнакомца. Оно стало пустым, утратив всякое живое выражение. На парне были чистые, но выгоревшие брюки и тяжелые рабочие ботинки. Роста он был около пяти футов девяти дюймов, с очень светлыми, почти белыми волосами. Глаза его были светлыми, блекло-голубыми, а вместе с соломенными волосами его шведское или норвежское происхождение становилось неоспоримым. Выглядел он не старше, чем на двадцать три, но позже Ник выяснил, что ему должно было быть лет сорок пять или около того, потому что он помнил еще конец корейской войны и то, как его отец вернулся домой в военной форме через месяц после этого. Невозможно, чтобы он выдумал все это. Фантазия не была излюбленным коньком Тома Каллена.

Он стоял с бессмысленным выражением на лице, напоминая робота, у которого сели батарейки. Затем постепенно его лицо ожило. Покрасневшие от выпивки глаза начали мигать. Том улыбнулся. Он снова вспомнил, чем была вызвана эта ситуация.

— Боже праведный, мистер, да вы, кажется, упали. Разве не так? Вот это да! — Он прищурился, увидев разбитый в кровь лоб Ника.

В кармане брюк у Ника лежали блокнот и ручка; ничего не выпало при падении. Он написал: «Вы испугали меня. Думал, что вы мертвы, пока вы не сели. Я в порядке. Здесь есть аптека?»

Он показал блокнот мужчине. Тот взглянул на написанное и передал обратно. Улыбаясь, он сказал:

— Меня зовут Том Каллен. Но я не умею читать. Я закончил только три класса, но тогда мне было уже шестнадцать, и отец заставил меня бросить учебу. Он сказал, что я слишком большой.

Ник подумал: «Я не могу говорить, а он не может читать». На какой-то момент он почувствовал полное замешательство.

— Боже праведный, мистер, да вы, кажется, упали! — воскликнул Том Каллен. В каком-то роде для каждого из них это прозвучало впервые. — Вот это да!

Ник кивнул. Положил обратно ручку и блокнот. Прикрыл рот рукой и покачал головой. Приложил ладони к ушам и снова покачал головой. Провел левой рукой по шее и покачал головой.

Каллен недоуменно улыбнулся:

— Зубы болят? Я знаю, что это такое. Очень больно. Вот это да!

Ник покачал головой и снова повторил весь ритуал, пытаясь объяснить свою глухоту и немоту. На этот раз Каллен предположил боль в ушах. Ник как бы в отчаянии поднял руки и направился к своему велосипеду. Краска была поцарапана, но явных повреждений не было заметно. Он проехал немного. Да, с велосипедом все было нормально. Каллен бежал рядом, счастливо улыбаясь. Он не сводил с Ника глаз. Больше недели он никого не видел.