— Войдите, войдите, — говорил жид Раулю, — это я Натан… вы ко мне пришли…

Рауль пошел за жидом через две или три комнаты, заваленные теми разнородными вещами, которые с незапамятных времен наполняют жилище ростовщиков и, без всякого сомнения, будут наполнять их всегда. Дом Эзехиеля, очень узкий, мы это знаем, был чрезвычайно глубок, что объясняет нам длинную анфиладу комнат. Наконец они дошли до кабинета, где жид обыкновенно принимал своих клиентов. Посреди этого кабинета стоял массивный черного дерева стол, на котором лежали весы, чтоб вешать золото. В глубине комнаты находился железный сундук.

Маленький жид, все улыбаясь и становясь на цыпочки, чтоб увеличить свой крошечный рост, подвинул к Раулю стул, а сам сел в старое кресло, стоявшее позади стула.

— Я к вашим услугам, — сказал он. — Что вам угодно?

— Мне нужны деньги, — отвечал Рауль.

— О! Разумеется… К старому Натану только за этим и приходят… Но деньги нынче стали очень редки, и я надеюсь, что вам нужно немного…

— Пятьдесят или шестьдесят луидоров, если возможно.

— Вы, конечно, принесли залог. Иначе… вы понимаете, что, не имея чести знать вас, я не могу довольствоваться вашей подписью…

— Да, — отвечал Рауль, — я принес залог.

— Какой?

— Вот этот.

И молодой человек вынул из кармана осыпанные бриллиантами часы и подал их Эзехиелю. Жид протянул руку, которую мы охотнее назвали бы кривой лапой, и начал рассматривать часы. Глаза его заблистали тем мрачным огнем алчности, который так хорошо умели передавать Мэтцу, Мьерис и Кутюр.

— Часы фамильные, не правда ли? — спросил он потом, заметив герб де ла Транблэ, вырезанный на корпусе.

— Да, — отвечал Рауль.

— Вы, верно, ими дорожите?..

— Дорожу.

— Стало быть, вы не продаете, а только закладываете их?

— Именно.

— Сколько же вы просите?

— Повторяю, пятьдесят или шестьдесят луидоров…

Улыбка внезапно исчезла с лица Эзехиеля.

— Черт побери! Черт побери! — прошептал он.

И он начал взвешивать часы и считать бриллианты.

— Пятьдесят луидоров, — сказал он через минуту, — я, пожалуй, дам, но не больше… И это уже много.

— Хорошо, — отвечал Рауль.

— Выслушайте же мои условия: бесполезно их оспаривать, хотите соглашайтесь, хотите нет… Дело ваше…

— Посмотрим.

— Я дам вам пятьдесят луидоров и оставлю у себя часы.

— Согласен.

— Я дам вам эту сумму на один месяц…

— На такое короткое время?

— Ну, пожалуй, на шесть недель, но ни одним днем более…

— Далее?

— Если через шесть недель вы не принесете мне шестидесяти луидоров, часы будут мои.

— Как! — вскричал Рауль. — На пятьдесят луидоров вы берете десять луидоров процента, и только на шестинедельный срок…

— Да!..

— Но это ужасно!..

— Ба! — возразил Эзехиель с прежней улыбкой. — Если по истечении срока вы не будете в состоянии заплатить, то для вас все равно, больше или меньше будет сумма!.. Если же, напротив, у вас будут деньги, в таком случае что значат несколько лишних луидоров?

Это хитрое рассуждение показалось довольно логичным Раулю, который был не слишком силен в расчетах. Однако он еще колебался, и Эзехиель, заметив его нерешимость, поспешил прибавить:

— Притом мне почему-то кажется, что эти пятьдесят луидоров принесут вам счастье; я воображаю, что вы выиграете нынешней ночью груды золота и завтра придете ко мне забрать часы обратно.

— Выиграю груды золота! — повторил Рауль, которому последние слова были почти совершенно непонятны. — Каким образом могу я их выиграть, позвольте вас спросить?

— Играя, как мне кажется.

— Играя? Где же?

— Разве вы занимаете у меня деньги не затем, чтоб играть? — спросил жид с большим удивлением.

— Право, нет!

— Извините же мою ошибку, мое бедное жилище находится возле знаменитого игорного дома, в котором все молодые парижские вельможи собираются каждую ночь. Видя, что вы обратились ко мне в такое позднее время, я натурально предполагал, что вы хотите попробовать счастья! Я ошибся… простите еще раз…

Но Рауль не слушал извинений жида. Слово «игра» заставило зазвучать в его сердце струну, до сих пор молчавшую. Жгучая мысль овладела его умом: играть! выиграть! разбогатеть!..

— О! Звезда моя, ты привела меня сюда! Дайте же мне эти пятьдесят луидоров! — прибавил он вслух.

— Вот они, — отвечал Эзехиель, положив перед Раулем две небольшие кучки золота, в каждой из которых было по двадцать пять луидоров.

— Благодарю, — сказал молодой человек. — Завтра, — прибавил он с уверенностью, — я принесу вам ваши деньги и возьму свои часы…

И он вышел из жилища ростовщика, который провожал его, улыбаясь и подпрыгивая.

Куда шел Рауль? Читатель, вероятно, уже угадал. Он побежал в тот игорный дом, который непреодолимо привлекал его, как магнит железо. Мы не будем описывать этого дома. Однажды мы уже водили туда наших читателей и, следовательно, знаем, что там ведут безумную игру и что золото с вечера до утра блестит на зеленом сукне.

Есть убеждение, по нашему мнению, весьма сомнительное, что будто бы слепая фортуна, распоряжающаяся азартными играми, непременно осыпает своими милостями новичка, который в первый раз является испрашивать их у нее. Однако в эту ночь приведенное нами убеждение, справедливое или ложное, спорить не будем, получило блистательное подтверждение. Менее, чем в четыре часа, играя с таким удивительным и постоянным счастием, что оно походило почти на чудо, Рауль выиграл двести тысяч ливров. Среди такого невероятного богатства молодой человек сохранил хладнокровие, не менее изумительное, чем его выигрыш. Карманы его были набиты золотом и банковскими билетами.

Рауль подошел к окну, растворил его и взглянул на небо, еще усеянное звездами, которые должны были скоро побледнеть от первых лучей рассвета.

— О, Звезда моя, — прошептал он, — ты здесь!.. Я узнал тебя!..

Потом он бросил на окружавших его горделивый и повелительный взгляд, и с губ его сорвались эти слова:

— Теперь я богат! Жизнь принадлежит мне! Будущее — мое!

Вот что происходило в комнате нижнего жилья в доме ростовщика Натана в ту минуту, когда наш старый знакомый Рауль де ла Транблэ вышел из этого жилища попробовать счастья в игорном доме.

Здесь необходимо сделать описание, оно некоторым образом послужит рамкой сцене, в подробности которой мы войдем несколько далее. В прошлой части мы водили наших читателей в ту часть дома Натана, где достойный жид предавался прибыльным операциям своей торговли. Там, как в большей части жилищ ростовщиков, мы нашли решительную пустоту, или странное соединение разнородных вещей, сложную и уродливую смесь, которая может объясниться только еврейскими привычками.

Ничего не могло быть поразительнее контраста, который составляли комнаты нижнего жилья с комнатами первого этажа. В нижнем жилье находилась комната Деборы, дочери Натана, единственного человеческого существа, которое он любил столько же и даже более, нежели золото. Уже лет сорок или пятьдесят жид занимался своим туманным ремеслом, монополия которого сохранилась в его роде во всех странах и во все времена. Натан был изумительно богат. Баснословные суммы, которые каждый день увеличивались в его руках, становились для него источником двойного наслаждения. С одной стороны Натан находил странное удовольствие, столь свойственное всем скупцам, удовольствие копить деньги; с другой, он имел приятную заботу, которая доставляла ему едва ли не более наслаждения, чем желание увеличить свое богатство, и заключалась в старании окружать свою единственную дочь Дебору всеми чудесами той роскоши и того богатства, в которых он отказывал самому себе. Действительно, Натан собрал вокруг Деборы царские сокровища, которые, конечно, могла бы удовольствовать тщеславие любовницы любого короля.