Мир и покой были восстановлены, и мне до жути захотелось узнать, что он тут делает, вместо того чтобы отираться возле высокопоставленных девственниц.

— Скажи мне, Сивка, а что это ты один, да еще ночью по лесу шастаешь? Не боишься, что кто-нибудь откусит твое главное достоинство?

Глаза единорога стали размером с колесо от МАЗа. Такие глаза я видела всего один раз в жизни. Они были у моего папы, когда он все дни отпуска в Египте методично осушал мини-бар, а по выписке из отеля ему принесли счет. М-дя, видимо, местный электорат еще не был готов к моим откровениям, и я кинулась его разубеждать:

— Да не то, о чем ты подумал, я рог имела в виду. Что ты там ножками-то засучил, ты никак подумал, что я интересуюсь твоим фамильным Фаберже?

Через пару минут он перестал хватать ртом воздух и с налетом печали произнес:

— А меня из табуна наш вожак выгнал.

— О как! Политический эмигрант, он же неблагонадежный элемент, значится, — делано посочувствовал пес.

— За что выперли соплеменники, монашек пугал аль с девицами бесчинствовал? Ты не стесняйся, мы тут все свои, — в свою очередь поинтересовалась я.

Сивка отрицательно махнул в ответ гривой. Как следовало из его запутанного повествования, этот ночной сомелье пострадал за любовь. Если раньше табун снисходительно смотрел на то, как он отказывался просыпаться на заре и носиться по росе, закрывал до поры до времени глаза на его выбраки в виде местного матерка в присутствии монарха, заминал перед духовенством его нежелание являться под окна монастырей в строго отведенные дни, то его любовь к русалке стала последней каплей.

— Дельфин русалку отлюбил глубокой трепетной любовью, — коверкая текст и безбожно фальшивя, попытался спеть пес, но я его сурово одернула:

— Кто бы говорил… А кто три недели в том году грыз обувь по соседской сенбернарше? Послушай, Сивка, а разве у вас тут нет предубеждений против межрасовых браков?

— Нет, Дариа, — отрицательно отозвался он. — Дело совершенно в другом.

— Стой, — замахала я руками, как лопастями винта, — дай отгадаю. У вас с ней разные места обитания да детишек не могло быть, а вашим родителям хотелось до аллергии и диатеза обкормить сладостями рогато-хвостатых внуков?

— Места обитания тут ни при чем, да и потом, ты что, думаешь, русалки беременеют от того, что об их хвост святой дух потрется? — огорошил меня Сивка.

— А разве они не икру откладывают, и у тебя что-то я плавников не заметил, — некстати влез настырный пес.

— Русалка на берегу может принять любой образ, — просветил нас любитель нетрадиционной любви. И продолжил: — Она мне изменила с оборотнем, а он забыл выпить специальный отвар — и через положенное время эта упырица родила. Я, как благородный, хотел прикрыть ее позор, но мой папа не оценил попыток и сказал: «Дураков надо учить». А я, как жеребенок безрогий, хотел у себя на крупе попросить художника нарисовать ее портрет. — Сивка горестно вздохнул и нацелился пролить слезы по поруганной любви.

— А как же теперь эта гнида речная наказана, что с ней сделали? — решил не дать впасть в пучину отчаянья Сосискин.

— Ничего, после скандала в двух семействах ее выдали замуж за оборотня, и у их сына вторая ипостась не волк и не русалка, а волк с рыбьим хвостом. Да и пошла она в троллью задницу, коряга водоплавающая, — подвел итог мелодраме Сивка.

На Сосискина этот «бразильский сериал» не произвел никакого впечатления.

— Слышь, Дашка, — весело затявкал он мне на ухо, — я теперь понял, почему у него один рог.

— Ну и почему? — заинтересовался мой скептицизм, свято не верящий, что в голову Сосискина могут прийти хоть какие-то умные мысли.

— Если бы ему изменила жирафа, то их было бы два, а так как ему их наставила полурыба-полубаба, то он у него один.

— Слушай, зоолог ты мой, тебя послушать, если бы их ему наставила какая-нибудь лосиха, то они бы у него торчали на голове, как кактус-лепешечник. Уймись, Дроздов-недоучка, во всех сказках рог у них один, и вообще хорош шептаться, вон, видишь, Сивка собрался пьяные слезы выдавливать, а у меня водки не хватит его утешать. — И добавила шепотом: — Знаешь, меня терзают подозрения, никакой он не диссидент, а просто бичующий элемент, страдающий алкоголизмом и заскочивший к нам на опохмелку. Ладно, — махнула я рукой, — разберемся, но если я узнаю, что весь этот бред про селедку с сиськами, грешащую в камышах с каким-нибудь блохастым Бобиком, он придумал, чтобы развести меня на бутылку, то я найду способ попортить ему гриву.

Сивка вытер выступающие слезы длиннющим хвостом и покосился на остатки водки. Я решила временно закодироваться и выплеснула ему все, что оставалось в бутылке. Благодушно вздохнув после опустошения миски, Сивка вдруг выдал:

— Дариа, а почему у вас такие странные имена и вы иногда говорите на непонятном языке? Что такое, — спросил он, жутко коверкая слова на манер того, как наши за границей спьяну пытаются на ломаном английском узнать, где промышляют проститутки, — «диатез», «аллергия» и что значит имя Сосискин?

Я растерялась и непонимающе уставилась на пса:

— Ты все понимаешь, что я говорю?

Кивок.

— Тогда почему он то понимает, то нет?

— Ну, ты еще спроси у меня, кто убил Джона Кеннеди. Я тебе что, Вассерман, чтоб все знать? — проворчал пес.

И тут моя память, простимулированная выпитой водкой, услужливо напомнила мне о том, как демиурги объясняли функционирование моего дара в области лингвистики. Судя по их малопонятным объяснениям, в мою голову не вкладывались знания этих самых языков, потому что человеческий мозг просто бы взорвался от количества знаний. Поэтому я говорила на родном русском, но окружающим казалось, что я говорю на их языке, а мне, наоборот, казалось, что они говорят на русском. Но демиурги как-то не упоминали, что если в нашем языке было слово, которого не существовало ни в одном из языков на Лабуде, то оно для собеседника звучало как иностранное. И судя по всему, Ник явно случайно проговорился, что их гшерды — это наши лошади. И впереди меня ждет еще много интересных открытий не только во флоре и фауне, но и в повседневном быту. На этом фоне вспомнился знакомый иностранец, которому я до упора объясняла, что такое борщ, и спинным мозгом прочувствовала, что эти манипуляторы однозначно не дали мне знаний еще о куче вещей.

«Ты, мать, еще от испуга не обратила внимания, как он произносит твое имя», — некстати напомнил о себе мозг.

«Делай вывод, что тут Иванами да Марьями никого не называют», — припечатала логика.

Это стало последней каплей. Я взвыла не хуже злостного неплательщика алиментов, получившего исполнительный лист с пенями за все годы неплатежей.

— Сукины дети, Сосискин, эти… (вырезано цензурой) сделали так, что, стоит мне открыть рот, и любой узнает, что мы тут гастарбайтеры-нелегалы.

Пес вопрошающе уставился на меня. Я продолжила:

— Смотри, стоит мне или тебе выдать слово, аналога которому тут нет, как наша малина сразу запаливается.

До пса пока не доходил весь ужас нашей ситуации.

— Ну и что в этом криминального? Подумаешь, иномиряне мы. Не расстреляют нас на месте за это, а может, даже окажут посильную помощь, светлым это вроде как по статусу положено.

«На положено до хрена наложено», — истерически выкрикнул дрожащий за свою шкуру организм.

— Ты уверен, что тут соблюдается классика жанра, все светленькие белые и пушистые и среди них нет продавшихся Темному диктатору? Если с сегодняшнего утра эта долбанная игра началась, то каждая нечисть и примкнувшие к ней Павлики Морозовы моментом нас вычислят и сочтут своим долгом заложить двух иностранцев с рюкзаком в местное НКВД. Скажу тебе больше: первое же отделение партии светлых нас тут же отконвоирует к императору или пинками под зад погонит на штурм Цитадели. Лично ты готов прям сейчас кинуться на амбразуру?! — Мой голос сорвался на крик. — Но что еще хуже, мы можем нарваться на светлых фанатиков, которые жаждут славы и мировой справедливости и непременно сядут к нам сначала на хвост, а потом на шею. Вот при таких делах классика жанра будет соблюдена. Потому что светлый окажется полным идиотом, требующим нашей опеки, которому я буду вытирать патриотические сопли и развлекать песнями про калинку-малинку. И еще, мой пока еще живой дружок, в застенках нас будут ждать наручники, всякие медицинские инструменты, кожаные плетки и прочие девайсы, но я не поклонница садомазоигр, не Зоя Космодемьянская и не выдержу такие ролевые игры.