Салический закон не допускал употребления отрицательных доказательств, т. е. по салическому закону истец или обвинитель должен был представить доказательства своего иска или обвинения, а обвиняемый не мог ограничиться отрицанием обвинения, что вполне согласно с законами народов почти всего света.

Закон рипуарских франков был проникнут совсем иным духом: он довольствовался отрицательными доказательствами, и ответчик или обвиняемый мог в большинстве случаев оправдать себя, присягнув вместе с определенным числом свидетелей, что он не совершал того, в чем его обвиняют. Число свидетелей, которые должны были приносить клятву, соответствовало важности дела и достигало иногда 72. Законы аллеманов, баварцев, тюрингенцев, фризов, саксов, лангобардов и бургундов были основаны на тех же началах.

Я сказал, что салический закон не допускал отрицательных доказательств. Был, однако, один случай, когда он допускал их; по и в этом случае он не ограничивался ими, требуя также и положительных доказательств. Истец представлял к допросу своих свидетелей, чтобы обосновать свой иск; ответчик представлял своих в свое оправдание; а судья определял истинность тех и других показаний. Этот порядок ведения дела был совершенно отличен от порядка, принятого законами рипуаров и других варваров, по которым обвиняемый оправдывался тем, что клялся в своей невинности и приводил с собой своих родственников, которые клялись, что он сказал правду. Последние законы пригодны были только для народа, обладавшего простосердечием и некоторой прирожденной искренностью. Законодателю приходилось при этом принимать меры к предупреждению возможных злоупотреблений, как мы это сейчас увидим.

Салический закон вовсе не допускал доказательства посредством поединка; законы же рипуаров и почти всех варваров принимали его. Мне кажется, что закон о поединке был естественным последствием и поправкой закона, установившего порядок отрицательных доказательств. Когда истец видел, что требование его хотят несправедливо обойти посредством присяги, что оставалось ему, воину, которого готовились обличить во лжи, как не искать удовлетворения за понесенную обиду и за принесение ложной присяги? Салический закон, вовсе не допускавший отрицательных доказательств, не нуждался в доказательстве посредством поединка и не принимал его. Но законы рипуаров и других варваров, допускавшие употребление отрицательных доказательств, должны были принять и доказательство поединком.

Я предлагаю прочитать два знаменитых распоряжения бургундского короля Гундобада по этому предмету; они затрагивают самую суть дела. Выражаясь словами закона варваров, надо было вырвать присягу из рук человека, который хотел употребить ее во зло.

У лангобардов закон Ротаря допускал случаи, в которых человека, очистившего себя присягой, следовало освобождать от поединка. Обычай этот распространился; ниже мы увидим, какие бедствия он породил и как оказалось необходимым вернуться к старой судебной практике.

Я не говорю, чтобы в изменениях, которым подверглись законы варваров, в распоряжениях, которые были к. ним присоединены, и в собраниях капитуляриев нельзя было найти какого-нибудь текста, в котором доказательство поединком встречалось бы не как следствие отрицательного доказательства. На протяжении многих веков особые обстоятельства могли побудить к изданию каких-либо частных законов в этом смысле; но я говорю об общем духе германских законов, об их природе и происхождении; я говорю о древних обычаях этих народов, на которые эти законы указывают и которые они утверждают. Здесь только об этом и идет речь.

Салический закон допускал доказательство кипятком; но так как испытание это было очень мучительно, то закон принял меру к его смягчению: он разрешал лицу, вызванному в суд для учинения доказательства кипятком, выкупить с согласия противной стороны свою руку. Обвинитель за известную определенную законом сумму мог удовольствоваться присягой свидетелей, которые удостоверили бы, что обвиняемый не совершил возводимого на него преступления. Это был особый случай в салическом законе, допускавший отрицательное доказательство.

Доказательство кипятком имело, таким образом, договорный характер. Закон его терпел, но не предписывал. Он определял известное вознаграждение в пользу обвинителя, если этот последний предоставлял обвиняемому возможность защищаться посредством отрицательного доказательства. Обвинитель мог удовольствоваться клятвой обвиняемого, точно так же, как мог простить ему его вину или причиненную им обиду.

Закон допустил эту смягчающую меру, чтобы до вынесения приговора стороны, одна — под страхом ужасного испытания, а другая — ввиду небольшого немедленного вознаграждения, прекратили свой спор и покончили распрю. Ясно, что после этого отрицательного доказательства другого уже не требовалось, так что обычай поединка не мог быть следствием этого особого постановления салического закона.

Как не удивляться тому, что наши предки ставили, таким образом, честь, благосостояние и жизнь граждан в зависимость от обстоятельств, имевших отношение не столько к рассудку, сколько к случайности; что они беспрестанно прибегали к доказательствам, которые ничего не доказывали и не были связаны ни с невиновностью, ни с преступлением!

Германцы, никогда не испытавшие порабощения, пользовались неограниченной свободой. Их роды вели между собою войны из-за убийства, кражи или оскорбления. Впоследствии обычай этот был видоизменен, и войны этого рода были подчинены определенным правилам: они совершались по распоряжению и под наблюдением властей, что было, конечно, лучше неограниченного произвола в нанесении вреда друг другу.

Подобно тому как в наше время турки в своих междоусобиях считают первую победу за решение божьего суда, германские народы в своих частных распрях принимали исход битвы за приговор провидения, всегда готового покарать преступника или узурпатора.

Тацит рассказывает, что, когда какой-либо германский народ намеревался начать войну с другим, он старался захватить пленника для единоборства с одним из своих людей. По результату поединка судили об исходе предстоящей войны. Народы, полагавшие, что посредством поединка можно регулировать общественные дела, могли, конечно, думать, что этим способом можно регулировать и частные распри.

Бургундский король Гундобад более, чем какой-либо иной король, поощрял обычай поединка. Этот государь в самом тексте закона приводит его мотивы: «Это, — говорит он, — делается с той целью, чтобы наши подданные не приносили более присяги в сомнительных случаях и не впадали в клятвопреступление в случаях, не подлежащих сомнению». Таким образом, в то время как духовенство объявляло нечестивым закон, дозволявший единоборство, бургундское законодательство считало святотатством закон, устанавливавший присягу.

Доказательство поединком имело некоторое основание, почерпнутое из опыта. У народа воинственного трусость предполагает существование других пороков. Она доказывает, что человек не усвоил того воспитания, которое ему дали, что он остался нечувствительным к голосу чести и не подчиняется руководству тех начал, которые управляют действиями других людей. Она обнаруживает, что человек не страшится презрения людей и не ставит ни во что их уважение. Если он принадлежит к хорошему роду, он обыкновенно не бывает лишен ловкости, соединенной с силой, и силы, которая должна быть соединена с мужеством. Придавая высокое значение чести, он должен всю жизнь свою посвятить развитию в себе путем упражнения таких качеств, без которых завоевать честь невозможно. Кроме того, у воинственного народа, ценящего силу, храбрость и удаль, наиболее гнусными преступлениями почитаются такие, в основе которых лежит обман, хитрость и лукавство, т. е. трусость.