Человек, арестованный по сильному подозрению в преступлении, за которое полагалась смертная казнь, и затем подвергшийся осуждению, не мог обжаловать неправого решения, потому что это делалось бы всегда с целью продлить жизнь или покончить дело миром.

Если кто-либо утверждал, что приговор суда был лживым и злонамеренным, и не вызывался доказать это, т. е. выйти па поединок, то за произнесение этих непристойных слов его приговаривали к уплате штрафа в 10 солидов, если он был дворянин, и в 5 солидов, если он был простолюдин.

Судей или пэров, побежденных на поединке, не подвергали смертной казни и не отсекали им членов; жалобщик же наказывался смертью, если дело было уголовного характера.

Этот способ обвинения феодалов в неправом решении имел целью устранить от обвинения самого сеньора. Когда сеньор не имел пэров или имел их в недостаточном числе, он мог на свой счёт пригласить пэров сеньора-сюзерена. Но эти пэры не были обязаны чинить суд, они могли объявить, что прибыли только для подачи совета. Если в этом особом случае сеньор сам чинил суд и произносил решение, то он же должен был и принимать вызов по обвинению в неправом суде.

Если сеньор был так беден, что не мог пригласить пэров от своего сюзерена» или пренебрегал этим правом, или же сюзерен ему их не давал, то так как он не мог судить один и никто не обязан был являться перед судом, который не мог выносить решений, дела поступали в суд сюзерена.

Я полагаю, что это было одной из главных причин отделения суда от феода, откуда образовалось впоследствии правило французских юристов: одно дело феод, другое — суд. Так как было бесчисленное множество феодалов, которые, не имея подвластных им людей, не могли отправлять суда, то все дела поступали в суд их сюзерена. Таким образом, они потеряли право суда, потому что не имели ни возможности, ни желания пользоваться им.

Все судьи, участвовавшие в вынесении приговора, должны были присутствовать и при его объявлении, чтобы в случае если тяжущийся, желая обжаловать решение, обратился к ним с вопросом: согласны ли они с вынесенным решением, они могли ответить утвердительно, «ибо, — говорит Дефонтен, — таково требование вежливости и законности, не допускающих ни уклонения от ответа, ни отсрочки». Я полагаю, что по этим же побуждениям возник до сих пор сохранившийся в Англии обычай, требующий единогласного мнения присяжных для вынесения смертного приговора.

Приходилось, следовательно, объявить свое согласие с мнением большинства. Если же происходило разделение голосов, приговор выносился в случае преступления в пользу обвиняемого, в случае преследования за долги — в пользу должника, в делах о наследстве—в пользу ответчика.

Пэр, говорит Дефонтен, не имел права отказываться судить, если их будет всего четверо или пока они не будут все налицо, или пока не присоединятся к ним мудрейшие из них. Это было бы то же, как если бы он сказал во время битвы, что не станет помогать своему сеньору, потому что тот имеет при себе лишь часть своих людей. Но сеньор, конечно, должен был поддержать честь своего суда и привлекать в него самых доблестных и разумных из своих людей. Я привожу это место, чтобы показать, что обязанностью вассала было драться и судить, причем обязанность эта была такого рода, что судить значило драться.

Сеньор, который судился в собственном суде со своим вассалом и проиграл дело, мог обжаловать неправое решение одного из своих людей. Но ввиду того почтения, которым вассал обязан был сеньору в силу данной присяги в верности, и благосклонного отношения, которым сеньор обязан был своему вассалу в силу принятия этой присяги, допускалось следующее различие: сеньор или говорил вообще, что приговор был лживым и несправедливым, или же обвинял непосредственно своего вассала в преступном нарушении долга. В первом случае он оскорблял собственный суд и в некотором роде самого себя, а потому и не мог требовать поединка; во втором — он мог его требовать, потому что посягал на честь своего вассала, причем в интересах общественного спокойствия; тот из них, который был побежден, лишался жизни и имущества.

Это различие, необходимое в настоящем особом случае, было распространено и на другие случаи. Бомануар говорит, что если жалующийся на неправое решение обращался к одному из держателей феодов с личным обвинением, дело разрешалось поединком; но если он отвергал только приговор, то спор решался поединком или судом по выбору пэра, к которому обращена была апелляция. Но так как в эпоху Бомануара господствовало стремление к ограничению судебного поединка и в то же время предоставленная пэру свобода отстаивать или не отстаивать приговор поединком противоречила установленным понятиям о чести и об обязанностях вассала защищать суд сеньора, то я и полагаю, что приведенное у Бомануара различие было новой формой судопроизводства у французов.

Я не говорю, что все обжалования неправого решения оканчивались поединком. С этой формой апелляции произошло то же, что и со всеми другими. Я уже указывал в главе XXV на исключения, когда суд сюзерена решал, быть или не быть поединку.

Постановления королевского суда не подлежали обжалованию; король не имел себе равного, и никто не мог обращаться к нему с вызовом; не было никого выше его, и никто не мог обжаловать его решения.

Этот основной закон, необходимый как закон политический, ограничивал так же, как гражданский закон, злоупотребления судебной практики тех времен. Когда сеньор опасался апелляции на решение своего суда или узнавал, что ее готовятся предъявить, то, если это было против интересов правосудия, он мог просить о присылке к нему людей из королевского суда, приговор которых не подлежал апелляции. Так, Дефонтен говорит, что король Филипп послал весь свой совет в суд корбийского аббата для решения одного дела.

Если сеньор не мог иметь королевских судей, он еще мог перенести свой суд в суд короля, если только он зависел непосредственно от короля; если же между ними находились ешь посредствующие сеньоры, он обращался к своему сеньору-сюзерену и, переходя от сеньора к сеньору, достигал короля.

Итак, хотя в те времена не существовало ни на практике, ни даже в идее апелляции в современном смысле, можно было тем не менее обращаться к правосудию короля, ибо король всегда был источником, из которого исходили все реки, и океаном, в который они возвращались.

Жалоба на отказ в правосудии подавалась в тех случаях, когда на суде сеньора затягивали решение дела, уклонялись от вынесения решения или отказывали сторонам в правосудии.

Хотя при королях второй династии граф и имел много подчиненных, но подчинение это относилось только к личности, а не к их юрисдикции. На своих съездах, ассизах или заседаниях чиновники эти, как и графы, выносили окончательные решения. Вся разница состояла в распределении судебной власти. Так, например, граф мог приговорить к смерти, решить вопрос о личной свободе или о возвращении имущества, тогда как сотник не мог решать таких дел.

На том же основании существовали дела высшего порядка, которые подлежали решению короля. Это были дела, непосредственно затрагивавшие политические отношения. Сюда принадлежали, например, споры между епископами, аббатами и другими знатными людьми, которых судил король вместе со своими важнейшими вассалами.

Мнение некоторых авторов, будто существовала апелляция на графа королевскому посланному, missusdominicus, не имеет основания: граф и missus имели равную, независимую одна от другой юрисдикцию; вся разница состояла в том, что missus проводил свои заседания в продолжение четырех месяцев в году, а граф — в продолжение остальных восьми.

Тот, кто, будучи раз осужден в заседании уголовного суда, просил о новом рассмотрении дела и снова его проигрывал, платил 15 солидов пени или получал 15 ударов от судей, решивших дело.