Северо-западный ветер задул утром первого октября. К обеду он усилился и начал заходить против часовой стрелки, сменившись к вечеру на юго-западный. Во второй половине дня, подгоняемая приливом, морская вода хлынула через разрушенные плотины. К вечеру уровень воды на нашем болоте поднялся на полметра, не собираясь останавливаться на достигнутом.

Весь наш караван пошел на штурм Зетервуде. Плоскодонки маневрировали между торчащими из воды деревьями, строениями, верхушками холмов и обстреливали испанцев из пушек, мушкетов и аркебуз. Отряд под командованием Биллема ван Треслонга высадился на один из холмов между деревней и городом, сбил находившийся там дозор в полсотни человек, после чего разрушил гати, чтобы испанцам не пришла помощь. Гарнизон Зетервуде оказался в осаде. Часть его на лодках попыталась вырваться из окружения, но их расстреляли из фальконетов, а уцелевших перекололи пиками. Забаррикадировавшихся в домах сожгли вместе со строениями. На этот раз в плен никого не брали.

Моя плоскодонка внесла посильный вклад в победу. Двумя однофунтовыми фальконетами, установленными на ней, мы поддержали атаку Биллема ван Треслонга — расстреляли на гатях шесть мушкетеров, которые попытались помочь своим сослуживцам, и забрали их оружие, доспехи, одежду и обувь. Война без добычи — это хобби. Тем более, для такого рачительного народа, как голландцы.

Окрыленные победой, наши плоскодонные суда пошли к Лейдену. Метрах в трехстах от города находилась последняя линия испанских укреплений. Нам надо было прорваться мимо укрепленных пунктов Ламмен и Лейдердорп. В первом находился штаб командующего испанской армией дона Франциско де Вальдеса, поэтому суда под командованием адмирала Луи де Буазо атаковали второй. Атака сразу же захлебнулась. На бастионах стояла мощная артиллерия. Некоторые пушки были калибром не менее тридцати шести фунтов. Одного такого ядра хватило, чтобы разнести в щепки плоскодонку, которая следовала метрах в пятидесяти впереди нас. Выжившие гезы стояли по грудь в воде среди плавающих обломков и в бессильной злобе грозили кулаками в сторону испанских пушек. Мы подобрали вымокших вояк и быстро погребли в обратную сторону, вслед за остальными уцелевшими судами.

На следующий день пошел дождь, и вода продолжила прибывать. В середине прилива она двигалась с тихим рокотом. Несколько наших лодок рыскали возле Ламмена и Лейдердорпа, пытаясь найти безопасный проход. Безрезультатно. Испанские солдаты обстреливали их из мушкетов и фальконетов, кричали интересные слова и показывали не менее интересные жесты, а лейденцы, выстроившись на крепостных стенах, наблюдали молча. Говорят, многие из осажденных уже познали вкус человечинки.

Поздним вечером адмирал Луи де Буазо созвал совет в захваченном Зетервуде. Там уцелел один дом. От других остались только покрытые копотью камины с трубами да кусок стены, сложенной из камней. В комнате на первом этаже, где мы собрались, было сильно натоплено и стоял ядреный запах высыхающей одежды, причем давненько не стираной. Вино на этот раз не подавали. Князь Оранский увез свое, а у адмирала то ли не было, то ли экономил. Настроение у собравшихся неважное. Лезть на испанские пушки никто не хотел.

Адмирал посмотрел на меня, предлагая в очередной раз стать палочкой-выручалочкой. Я ничего не мог предложить ему. Наверняка в обоих укреплённых пунктах выставлены усиленные караулы. Бесшумно к ним не подплывешь. Прорвем мы осаду или нет, все равно гезы победят, так что рисковать не хотелось. Ну, как ранят меня?! Придется убираться из этой эпохи в тот момент, когда у меня здесь всё очень даже хорошо. Или вовсе убьют. Впрочем, во мне все больше крепла юношеская уверенность, что никогда не умру. Точнее, пока не попаду в двадцать первый век.

— Есть какие-нибудь предложения? — спросил Луи де Буазо, обращаясь к остальным.

— Придется утром опять идти на штурм, — ответил за всех Матейс ван Лон.

Больше никто ничего не сказал, но и из-за стола не встал. Несмотря на вонь, здесь было лучше, чем на свежем, сыром и холодном воздухе. Я смотрел на мрачные, но решительные лица этих людей и думал о ничтожности роли лидера, как сильного, так и слабого, в судьбоносных для страны событиях. Он — всего лишь пена на вершине высокой волны. Куда бы ветром не понесло пену, волна продолжит движение в прежнем направлении и обязательно разобьется о берег. Правда, в любом случае это назовут заслугой пены. И напрасно. Уверен, что если бы Ленин не умер в двадцать четвертом году, в тридцать седьмом его бы расстреляли, как немецкого агента.

Со стороны испанских укреплений донесся грохот настолько громкий, раскатистый, что услышали даже мы, сидящие в помещении. Все командиры вскочили с мест.

— В атаку пошли? — высказал предположение Биллем ван Треслонг.

— Черт их знает! — произнес Матейс ван Лон и одним из первых выскочил во двор.

Грохотало в Ламмене, как рассказал нам часовой — обладатель большого носа, похожего на картофелину, так любимую в будущем, но пока не освоенную голландцами. В испанском форте сейчас мелькало множество огней. Наши враги делали что-то, причем очень интенсивно.

— Может, у них порох взорвался? — с надеждой молил Биллем ван Треслонг.

— Нет, на взрыв не похоже было, и пламени я не видел, — ответил часовой.

— Что бы они ни делали, им сейчас не до нас, — сделал вывод адмирал Луи де Буазо. — Так что давайте отдохнем. Завтра будет тяжелый день.

Отдохнуть все сразу согласились и отправились к своим суденышкам. Большинство гезов предпочитало спать не на берегу, а в своих плоскодонках, в которых спать можно только сидя. Большинство морских гезов — это рыбаки. Привыкли ночевать на буйсах. Наверное, кровати у них в домах короткие, чтобы и на суще не забывать о море.

К утру дождь прекратился, выглянуло солнце. Оно почти не грело, но настроение подняло. Я сделал зарядку, чтобы размять затекшее тело. Спал на плоскодонке, вытянувшись во весь рост, а такое впечатление, будто сидя да еще и в неудобной позе. Йохан Гигенгак подал мне кружку пива, ломоть черствого хлеба и такого же размера кусок сыра. Я все больше убеждаюсь, что голландцы едят не хлеб с сыром, а сыр с хлебом. Рядом со мной торопливо жевали свои порции члены моего экипажа, а те, кто уже позавтракал, проверяли оружие и морально готовились к тяжелому бою. Перед атакой страшнее, чем во время нее. В испанских фортах было тихо. Наверное, тоже завтракают или готовятся к схватке. Им тоже сейчас страшно.

Прозвучал сигнал горна, бодрый, я бы даже сказал, веселый. Экипаж моей плоскодонки занял места на банках, приготовил весла. На мелководье мы отталкивались шестами, но сейчас, несмотря на отлив, уровень воды был выше метра. Я сел на корме, рядом с рулевым. Мой слуга устроился на баке, чтобы помогать комендорам. Вчера ему даже разрешили поднести фитиль к затравке, о чем он рассказывал всем подряд, пока не уснул с открытым ртом.

Наш караван направился к Лейдердорпу, который выглядел слабее. Там было тихо. Испанцы, видимо, затаились, надеясь подпустить нас поближе и встретить залпом картечи. На мне панцирь, а под ним стеганка, но все это вряд ли спасет от крупных свинцовых и чугунных шариков, вылетевших с большой скоростью из пушечного ствола.

— Смотрите! — крикнул Йохан Гигенгак, показывая в сторону Ламмена.

Там на бруствере размахивал своей курткой человек, не похожий на испанца. Так машут от радости. Наши суда остановились. От них отделилась небольшая лодка, которая быстро полетела к испанскому форту. Они высадились на берег рядом с машущим человеком, вместе с ним спустились внутрь укреплений, а минут через пять появились вновь на бруствере и все вместе замахали руками и что-то радостно заорали. Кажется, боя сегодня не будет.

— Плывем туда, — приказал я своему экипажу.

Оказалось, что вода подмыла испанские укрепления, и часть их, со стороны города, рухнула. Грохот от их падения мы и слышали после совещания. Испанцы тут же подались с вещичками на выход — дон Франциск де Вальдес приказал своей армии отступить от Лейдена.