Захваченная нами добыча, включая галеоны, тянула примерно на шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Поскольку у нас были документы на груз, поделили его еще во время перехода. Не поровну, а по-братски: пятьдесят пять процентов — старшему брату, моему фрегату, сорок пять — «Золотому соколу». В Саутгемптоне мы расстались, оставив лорду Стонору два галеона, предварительно продав с них свою часть груза. Со своими двумя галеонами благополучно прибыли в порт Роттердам в начале сентября.

Первым на борт фрегата прибыл мэр города и мой компаньон Рольф Шнайдер. Одет он был в багровый с золотыми полосками дублет и огромным гофрированным воротником и черные с ядовито-желтой подкладкой штаны-тыквы с таким большим гульфиком, что в нем можно было спрятать хобот слона. Год назад он стал вдовцом, а перед самым нашим выходом в рейс женился во второй раз на молодой девице. Судя по наряду, ему не позавидуешь.

Обменявшись приветствиями. Рольф Шнайдер заявил:

— Именно такие галеоны и нужны нам с тобой. Если продашь их по дешевке, купим напополам.

— По дешевке не получится, — сказал я. — Экипаж уже знает, сколько за такой галеон предлагают в Англии. Там сейчас скупают любые корабли, способные добраться до Вест-Индии.

— Чертовы англичане! — ругнулся мой компаньон. — Из-за них цены на корабли взлетели!

— Это золото и серебро подешевело из-за притока из Вест-Индии, — возразил я.

— Какая разница! — отмахнулся он, потому что, будучи купцом, умудрялся не верить в рассказываемые мною, экономические теории. Может быть, потому, что считал меня никудышным, но удачливым купцом. — Тогда моя доля будет ниже.

Рольф Шнайдер стал собственником тридцати процентов каждого трофейного галеона. Заодно вместе со мной приобрел весь перец на перепродажу, тут же перегрузив на речные баржи и отправив вверх по Рейну в Везель, Дюссельдорф, Кельн, Бонн. Там перец оптом на четверть дороже, чем в Роттердаме, а в розницу — на половину.

Разделив вырученные деньги между членами экипажа и сделав их сказочно богатыми по меркам Голландии и прилегающих территорий, я повез в Делфт долю князя Оранского. Благодаря бумажке с его печатью, князь заимел отличный источник дохода. Толку мне от нее — лишь спасение от виселицы, если попаду в плен к испанцам. За те деньги, что я выплатил за нее, весь персонал испанской тюрьмы устроил бы мне побег и лично бы проводил из Америки до Голландии.

Резиденция князя Оранского все еще была в монастыре святой Агаты, в гостевой келье на втором этаже. С жителями Фландрии отношения у него так и не сложились. Не нравятся им перевёртыши и бездарные полководцы.

Часто брюггцы или гентцы при встрече ехидно спрашивали князя Вильгельма:

— Вы уже кальвинист или еще католик?!

Или:

— Это правда, что вы опять победили испанцев?!

В свою очередь Вильгельм Оранский презрительно называл своих подданных самым испорченным народишкой во всем мире и бунтовщиками, которые куражатся, лишь покуда пьяны. В наблюдательности ему не откажешь. При этом князь ни за что не хотел признавать, что каждый правитель достоин своего народа и наоборот. Самое смешное, что в двадцать первом веке Вильгельм Оранский станет национальным героем Голландии, белым и пушистым, точнее, оранжевым и толерантным. Будущие жители этой страны полюбят его также сильно, как нынешние презирают.

Теперь келью охраняли четыре немца-наемника в черных шлемах и кирасах, вооруженные короткими фальшионами. Поскольку Бадвин Шульц, сопровождавший меня, когда-то служил с одним из них, сразу завязал разговор, шум которого постоянно отвлекал меня во время беседы с Вильгельмом Оранским. На этот раз князь, одетый скромно и во все черное, наверное, встречался утром с отъявленными кальвинистами, общался со мной один. Филипп ван Марникс выполнял в Генте секретную миссию, о которой не знали только гентцы, — пытался перессорить их, чтобы потом помирить и захватить власть в городе.

— Лавочники и ремесленники, быдло тупое и своевольное! — обругал их князь Оранский. — Хотят сделать меня номинальным правителем, своим слугой!

И ведь сделают! Я помнил, что королевская власть в Голландии станет всего лишь туристической достопримечательностью.

— Хорошо, что ты привез деньги, — сказал он уже спокойно. Получение денег каждого человека делает мягче, добрее. — Теперь я смогу нанять новую армию, и командовать ею будешь ты. Хуан Австрийский теснит нас в южных районах. Надо его остановить.

— Остановить его можно, — сказал я. — Только нужно ли? Эти районы населены католиками, которые будут поддерживать испанского короля.

— Ты считаешь, что за них не стоит бороться? — спросил Вильгельм Оранский.

Я знал, что Фландрия станет частью Бельгии, поэтому ответил:

— Зачем отнимать и ремонтировать здание, которое смоет приливом?!

— Если бы мне сказал это кто-то другой, я бы счел его испанским шпионом, — печально улыбнувшись, произнес он, — но ты слишком дорогой шпион даже для испанского короля.

— Благодарю за признание моих скромных достоинств! — шутливо молвил я.

— Допустим, я не буду мешать Хуану Австрийскому захватывать территории, населенные католиками, — сказал князь Оранский. — Он ведь потом пойдет на север. Рано или поздно нам придется с ним воевать.

— Не обязательно воевать с его армией. Можно убить его самого, — подсказал я. — Как я слышал, у него сложные отношения с полубратом (так называют здесь единокровных братьев), а Филипп славится умением подсылать убийц к неугодным. Все подумают, что это его рук дело, что позавидовал военным успехам Хуана Австрийский. Человек с пузырьком яда будет стоить дешевле, чем армия с пушками и мушкетами, а эффект будет одинаковый.

— Хуан знает, что полубрат хочет его смерти, к нему просто так не подберешься. У меня есть подозрение, что мой осведомитель при дворе Филиппа заодно служит и Хуану, — возразил Вильгельм Оранский.

— Он ждет удар со стороны Мадрида, а не из Голландии. Если какой-нибудь фламандский дворянин сдаст ему небольшой город, то его наверняка приблизят, наградят. Надо всего лишь подобрать беспринципного, ловкого и жадного и пообещать ему сумму, больше той, которую способен дать Хуан Австрийский. Уверен, что она будет меньше, чем наем и содержание армии, которая разбежится при первом же ударе испанцев.

— Проклятые трусы! Я потратил на них столько денег! — воскликнул князь Оранский, вспомнив, наверное, поражение при Жемблу. Добавив еще несколько ругательств, он успокоился и произнес твердо: — Есть у меня на примете такой человек. Не приближаю его к себе, потому что боюсь, что куплен Филиппом. Я предложу ему больше. Намного больше.

Хуан Австрийский скоропостижно скончался от неизвестной болезни первого октября, на тридцать втором году жизни. Умер он своей смертью, убил ли его наемник короля Филиппа или Вильгельма Оранского — не знаю. С князем об этом мы никогда не говорили. Зато уверен, что кто-то получил солидное вознаграждение, благодаря этой смерти. Может быть, награждены были двое, каждый своим заказчиком, причем один — незаслуженно, а может быть, один человек заслуженно поимел с обоих правителей.

На посту наместника Хуана Австрийского сменил маркиз Алессандро Фарнезе, сын Оттавио Фарнезе, герцога Пармы и Пьяченцы и Маргариты, внебрачной «полусестры» короля Филиппа. Папаша Карл Пятый был тот еще ходок! Кстати, Маргарита была наполовину фламандка и правила Нидерландами до начала восстания гезов, передав потом власть герцогу Альбе. Сын ее знал фламандцев лучше своего покойного «полудяди», который был моложе «полуплемянника» на два года. Он быстро договорился с католическими южными провинциями Эно, Артуа и Дуэ, пообещав, что выведет с их территории испанские войска. Результатом чего стало заключение этими провинциями шестого января тысяча пятьсот семьдесят девятого года Аррасской унии. Они отделялись от северных провинций, признавали суверенитет короля Филиппа, объявляли католицизм единственной религией. За это дворянству этих провинций сохранялись все привилегии. То есть, в Эно, Артуа и Дуэ дворяне одолели буржуинов, вернули себе власть. В середине мая, дождавшись решения своего второго «полудяди» Филиппа, Алессандро Фарнезе подписал с ними официальный договор, после чего увел испанскую армию на север. Впрочем, армия у него была небольшая, всего тысяч пятнадцать, и, что важнее, большую ее часть составляли не испанцы, а фламандцы-католики, не самые стойкие бойцы. Поэтому маркиз занимался осадами небольших городков и не мечтал о генеральном сражении.