Вечером на постоялый двор прибыли три фургона, пассажиров которых я из-за громких криков и позерства принял бы за цыган, если бы не имели чисто английскую внешность. Я в это время сидел после сытного ужина на галерее, выковыривал из зубов остатки оленины в перечном соусе и размышлял о тяге некоторых людей к бродяжничеству. Сам принадлежу к таким. Если мы существуем, значит, это зачем-то надо природе. Вот я и думал, зачем? От купцов, ученых и даже воинов хоть какая-то польза есть, но ведь многие шляются просто так, без смысла и без цели.

— Вы кто такие? — крикнул я с галереи.

— Слуги графа Пембрука, милорд! — ответил высоким, бабьим голосом молодой мужчина с безволосым лицом.

И действительно, на фургонах были нарисованы, а на плащах на левом плече у некоторых нашиты гербы графа Пембрукского, которые я не сразу опознал.

— А где сам граф? — поинтересовался я.

Интересно было бы сравнить, похожи ли потомки на Гилберта Фиц-Гилберта из младшей ветви Клеров, для которого и создал этот титул король Стефан во время Анархии, как теперь называют его войну с императрицей Мод, и с которым я мог породниться?

Молодой человек улыбнулся и ответил весело:

— Кто его знает, милорд! Скорее всего, в Лондоне!

Мне показалось странным, что слуги путешествуют без сеньора. Решил, что перевозят его имущество в какое-нибудь из его владений в этих краях. Недоразумение объяснил лорд Стонор, который как раз вышел на галерею из своей комнаты.

— Это комедианты, — объяснил он. — Занятие у них не достойное порядочного поданного королевы, поэтому приравниваются к бродягам. За бродяжничество в первый раз бьют плетьми и клеймят раскаленным железом левое ухо, а во второй раз вешают. Вот они и выпрашивают у вельмож не ниже барона патент называться его слугами. За это два-три раза в год по назначенным дням прибывают к нему и бесплатно развлекают.

На следующий день было воскресенье. Бродячая труппа устроила после обеда представление на постоялом дворе. Возле центральной части здание поставили пустые бочки, на которые положили доски. Это была сцена. С галереи свесили декорации — три холста один за другим. На первом был нарисован лес, на втором — замок, на третьем — холл замка. Стоявший на галерее мальчик по команде поднимал или опускал холсты, меняя место действия. Актеры выходили на сцену из-за декораций. Богатые зрители, заплатившие по три пенса, располагались на той части галереи, откуда была хорошо видна сцена. На нашем крыле галереи лучшие места занимали мы с лордом Стонором и прибывшие к нам в гости Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг, Роберт Эшли и Ричард Тейт. На противоположном сидели местные купцы, которым мы перед обедом сообщили, сколько и чего привезли и за какую цену согласны продать. Купцы пообещали в понедельник утром озвучить свои намерения в отношении груза и выставленных на продажу галеонов. Заплатившие два пенса сидели на четырех длинных лавках перед самой сценой. Те, кто расщедрился всего на один пенни, стояли позади лавок, заполнив все свободное пространство. Ворота закрыли, чтобы никто не приобщился к прекрасному на халяву.

На сцену вышел герольд, протрубил в трубу, к которой был прикреплен баннер с гербом графа Пембрукского, и изложил сюжет предстоящего зрелища. Нам предстояло увидеть, как вернувшийся с похода рыцарь заподозрит, что жена изменяет ему с бродячим менестрелем, поселившимся во время его отсутствия в замке, и как сладкая парочка ловко убедит рыцаря в чистоте своих отношений и опять отправит на войну, чтобы не мешал отращивать ему рога. Я наконец-то понял, откуда появились те, кто сначала читает, чем закончится роман, а потом переходит к его началу.

Что можно сказать о представлении, которое состоялось за несколько веков до рождения Станиславского?! Чем-то мне оно напомнило зрелища, которые устраивали продвинутые театральные режиссеры в двадцать первом веке, после того, как Станиславский перевернулся в могиле. Бессюжетная и бессмысленная череда сцен, в которых много крика, кривляния, шуток уровня «торт в рыло», постановочных потасовок и натужное желание поразить и показаться оригинальным. Жену рыцаря играл тот самый молодой человек с бабьим голосом и лицом. Как ни странно, в парике, с «нарисованным» лицом и накладным бюстом он стал больше похож на мужчину. Может быть, сказывалось то, что в двадцать первом веке я видел много таких перевертышей на английских и не только улицах, по походке и размеру ступни быстро определяя, что это не женщина.

Но зрителям нравилось. Они смеялись, кричали, ругались, комментировали, свистели, напоминая будущих футбольных болельщиков на стадионе. Одни подсказывали рыцарю, где собака зарыта, другие предупреждали об опасности жену и ее любовника. Театральные критики тут же выражали свое мнение по поводу представления, швыряя в актеров огрызки яблок, груш, которые принесли с собой, чтобы смешать пищу духовную с материальной, а из первых рядов могли вульгарно плюнуть. Актер, игравший рыцаря, — крупный мужчина с длинными усами, которые казались бутафорскими, — время от времени отправлял огрызки в обратном направлении, а одного назойливого зрителя, который дергал его за плащ, огрел деревянным мечом по голове, да так сильно, что бедолага потерял сознание. Это безмерно развеселило остальных зрителей, и у меня появилось подозрения, что была подстава. После окончания представления зрители долго не хотели расходиться, а часть зашла в обеденный зал постоялого двора, где до ночи пьянствовала вместе с актерами и дралась друг с другом по-настоящему, стирая грань между искусством и реальностью.

35

Весь понедельник мы занимались продажей добычи с двух галеонов и их самих. Корабли продали быстрее, чем перец и кошениль. Так понимаю, в Англии началась «пиратская лихорадка», и мы внесли в ее распространение посильный вклад, как этими галеонами, так и сразу появившимися слухами о сказочной стоимости захваченной нами добычи. Что ж, для кого-то стоимость перца с одного только галеона была фантастической суммой. Кстати, испанские галеоны англичане пока ценят выше, чем построенные на отечественных верфях. От желающих купить перец тоже отбоя не было, но торг шел жестче. Нам повезло в том, что цена на перец поднялась до двух с половиной шиллингов за фунт. Я продал в Саутгемптоне перец и с остальных кораблей, а вот с кошенилью сложилось иначе. На привезенную одним галеоном нашелся покупатель, а со второго пришлось перегружать на другие корабли. Вильям Стонор сразу самоустранился от этого процесса, поскольку английский лорд не должен проявлять торговую жилку, даже если имеет ее. Оплату получили золотыми монетами разного достоинства: новыми золотыми соверенами, равными тридцати шиллингам и старыми, отчеканенными во времена короля Генриха Восьмого и равными двадцати шиллингам; введенными королевой Елизаветой золотыми фунтами, равными двадцати шиллингам; золотыми полуфунтами, равными золотым «ангелам»; золотыми кронами в пять шиллингов и равными им монетами в половину «ангела»; золотыми половинами крон и равными им четвертями «ангела».

Я выдал Вильяму Стонору, Ричарду Тейту и Роберту Эшли их доли из добычи, включая пока не проданную. Получилось не так много, как в предыдущий раз, но тоже солидная сумма. Мой потомок и племянник лорда оказались с наваром, потому что, попав в плен, потеряли не много. В снаряжении экспедиции они деньгами не участвовали. Первый потратил деньги от предыдущего похода на поместье и женитьбу, а второй — на дом в Лондоне, расположенный неподалеку от дядиного, и водяную мельницу, на которой делали войлок и которая приносила доход, позволяющий содержать этот дом в отсутствие хозяина. Лорд Стонор оказался в большом убытке, что не сильно его огорчило.

— «Воздай каждому по делам его», — процитировал он, после чего поделился планами на будущее: — Хочу в следующем году еще раз сплавать в Америку. Для этого нужен хороший корабль, как у тебя. Здесь такие не умеют делать. Не поможешь мне построить такой в Голландии?