На переобучение ушло десять дней. Ландскнехты были приучены к сложным перестроениям, движению в составе колонны, поэтому быстро схватывали, а вот с голландцами, по большей части мушкетерами и аркебузирами, пришлось повозиться. Поскольку их перемешали с ландскнехтами, обучали немецкие командиры. Делали это, как умели, то есть, дубинами и другими подручными предметами, а потому очень эффективно. Еще в советской армии я убедился, что дисциплина, обучение и боевой дух подразделения держатся на младшем командном составе. Нынешние армии уже обзавелись командирами всех уровней. Колонной командовал колонель (полковник). Ротой — капитан, у которого был заместитель лейтенант, командовавший в бою второй полуротой. Полурота делилась на три усиленных взвода, за которые отвечали ротмистры, а самым нижним уровнем командиров были капралы, командовавшие своим десятком. Вопросами снабжения рот занимались старшины и сержанты, подчинявшиеся генерал-старшине.

На одиннадцатый день мы свернули лагерь и отправились на территорию герцогства Брабант. Обоз был раза в два длиннее, чем колонны солдат. На каждых десять пехотинцев, пять всадников и одно орудие полагалось по телеге. Плюс припасы. За армией следовали слуги и содержанки солдат, маркитанты, проститутки. Хотя грабить население строго-настрого запрещено, после нас не оставалось ничего, что можно украсть или отнять без большого шума. Теперь население деревень не убегало в лес, как раньше, а присматривало за своим имуществом. За большим войском не уследишь, и крестьяне приходили ко мне жаловаться.

— Вы хотите, чтобы испанцы навсегда ушли с вашей земли? — спрашивал я жалобщиков.

— Хотим, — отвечали они.

— Тогда присоединяйтесь к нам, — предлагал я.

Присоединяться им не хотелось.

— Или помогите, чем можете, — говорил я.

Помочь крестьяне соглашались и, тяжело вздохнув, начинали с гордостью считать украденное у них своим вкладом в дело освобождения страны от оккупантов. Каждый наш поступок имеет два цвета — черный и белый, и умный человек — это тот, кто умеет поменять их местами.

Первое время нам попадались только небольшие отряды испанцев. В деревне много не возьмешь, на большой отряд добычи не хватит. Обычно они разбегались, увидев рейтаров, скакавших в авангарде. Только два отряда решили оказать сопротивление. Один засел на постоялом дворе и сразу сдался, когда увидел, что мы устанавливаем пушки, а второй занял оборону в брошенном военном лагере, окруженном рвом и валом с частоколом. С этими провозились немного дольше. Когда наши орудия разбили в щепки деревянные ворота и сделали несколько проломов в частоколе, испанцы сдались на нашу милость. У этих в возмещение ущерба — потраченного пороха и ядер — забрали не только оружие, доспехи и награбленное, но и сняли одежду, оставив только нижние рубахи. Поскольку трофеи были никчемные, я отказался от своей доли, и ее, как и долю князя, который тоже решил не жадничать, поделили на всех. Кстати, в каждой роте есть официальная выборная должность «грабежных дел мастер», который и занимается дележом трофеев.

Генеральное сражение нам дали в одном переходе от Антверпена, возле сожжённой деревни, на скошенном поле, разделенном межами из камней на прямоугольники разной величины. Чем хороши Нидерланды — это обилием равнин, удобных для битвы. День был пасмурный, и я боялся, как бы не пошел дождь и не оставил нас без возможности применить огнестрельное оружие. Остановить наше продвижение решил два легиона из четырех терций каждый, но без пушек и конницы. Испанцы все еще считают, что артиллерия хороша только в обороне, поэтому нецелесообразно тащить ее на поле боя ради того, чтобы сделать один залп. А может, были проблемы с тягловой силой. Пока что они перевозят пушки погруженными на большую арбу, в которую запрягают по несколько пар волов. Конница, видимо, уклонилась от сражения по классовым причинам. В ней по большей части служат обедневшие дворяне и младшие сыновья дворян побогаче, которым не по пути с голытьбой-пехотинцами. Все равно испанцев было около семи тысяч — в два с лишним раза больше, чем нас.

От пленных мы знали, что уцелевшие испанские офицеры разбежались кто куда, следовательно, этими легионами командовал кто-нибудь из ротмистров, а то и вовсе капралов, но построились они для боя примерно в километре от нас, на краю небольшого леса, по всем правилам, в три линии. Сказывалась многолетняя служба, богатый боевой опыт. Мушкетеры и аркебузиры встали на флангах. Им, видимо, отводилась вспомогательная роль. И сразу под бой барабанов восемь терций, построенных в три линии, пошли в атаку. Длинные пики, поднятые вверх, покачивались мерно, будто от ветра.

Я сижу на коне позади нашей первой линии из шести полурот, за позициями артиллеристов, которые стоят между третьей и четвертой. Там четыре карронады, две полупушки и шесть фальконетов. Между остальными полуротами тот же комплект орудий, за исключением полупушек. За моей спиной еще пять полурот, которые стоят напротив просветов первой линии. Если полуроты второй линии пройдут вперед, то обе линии сольются в одну. На флангах расположились две неполные роты рейтар. Одной командует капитан Ян ван Баерле, второй — капитан Дирк ван Треслонг. Оба горды своими должностями, хотя в этом сражении кавалерии отводится вспомогательная роль. Капитан Бадвин Шульц командует стоящими в центре двумя полуротами, третьей и четвертой. Вот кто будет играть в предстоящем сражении одну из главных ролей. Генерал-старшина Шарль де Гарнье сидит на коне слева от меня и на полкорпуса позади. Узнав из сообщения разведчиков, что испанцев намного больше, чем нас, он предлагал отступить и подождать подкрепление. Откуда оно должно было прибыть, генерал-старшина не знал, но верил князю Оранскому на слово. Чтобы оправдать свою трусость, во что только не поверишь!

Саврасый жеребец моего заместителя, не высокий, но ладно сложенный, общипывает, как и мой, короткую пшеничную стерню. Оба коня побывали в бою, наверное, догадались, зачем мы здесь, однако ведут себя спокойно. Моего жеребца больше волнует скошенная соломина с колосом, до которой я не позволяю дотянуться. То ли россказни о развитом предчувствии у животных — вымысел, то ли нам попались лощади, лишенные этого дара, то ли ничего опасного нам не грозит. В последнее трудно поверить, глядя, как к нам приближаются квадратные терции испанских солдат.

Когда дистанция до них сокращается метров до восьмисот, я отдаю приказ:

— Фальконеты, огонь!

Заждавшиеся артиллеристы сдувают с чадящих фитилей пепел, подносят их к запальным отверстиям, заполненным затравочным порохом. Он с хлопком загорается — и через несколько секунд вразнобой грохочут три десятка фальконетов и две полупушки. Несколько ядер из фальконетов не долетают и, подпрыгнув несколько раз, зарываются в землю, некоторые ударяются о землю близко от вражеских солдат, рикошетят и врезаются в них, убив по несколько человек, а примерно треть попадают в цель на уровне ног и выкашивают неглубокие просеки в терциях. Оба ядра из полупушек попадают на уровне груди и делают более глубокие просеки. Причем создается впечатление, что стоявших рядом с убитыми словно бы отбрасывает взрывной волной. Вместе с ядрами вылетают облака черного дыма, из-за чего испанцы не должны заметить, что карронады не стреляли.

Терции продолжают движение. Из-за гула в ушах мне кажется, что маршируют они беззвучно. Это придает им некую мистичность. У меня по спине, по позвонкам, пробегает сверху вниз холодная волна страха. Наверное, не только у меня. Несколько солдат из последних шеренг и крайних рядов оглядываются, проверяя, на месте ли я? Демонстративно достаю из подсумка серебряную флягу, отпиваю из нее терпкое красное вино из Прованса, предлагаю Шарлю де Гарнье. Генерал-старшина смотрит на флягу, будто пытается понять, что это такое, потом делает два больших глотка. Красная капелька вина, похожая на кровь, стекает на выбритый подбородок. Мой заместитель вытирает ее левой рукой. Его конь пользуется тем, что отпустили поводья, делает вперед два шага и, радостно фыркнув, подбирает пучочек соломы.