Он размахнулся и со всей силы ударил эспандером по своему портрету. Звон разбитого стекла. Изувеченное лицо и глаза, которые смотрели сейчас не надменно, а с удивлением. Отбросил эспандер. Схватил угол рамы. Рванул. Рама пружинила, не поддавалась.

– Капрон, – прошептал Бунчужный. – Будь ты проклят – капрон.

Он рванул сильнее. Капроновый шнурок лопнул со стоном. Бунчужный ударил углом рамы о пол. Она разлетелась. Осколок стекла рассек подбородок. Тарас Игнатьевич отер платком, поглядел на красное пятно, снова приложил платок к подбородку, не чувствуя боли, и вышел из комнаты уже совершенно спокойный.

Проводив Бунчужного, Сергей вернулся на свое место и просидел так, задумавшись, весь остаток ночи. Из этого состояния вывел его телефонный звонок. Звонил Багрий. Спросил, как себя чувствует Галина.

– Все еще спит.

– Хорошо, – сказал Багрий. – Пусть спит… Вы с ней говорили уже?

– Нет. Она только сказала… Вы знаете, что она сказала.

– Нам надо встретиться, Сергей Романович.

– Хорошо, я приеду к вам.

– Нет, лучше будет, если мы соберемся втроем – я, вы и Галина. Я вам еще позвоню, попозже.

Потом позвонил Гриша Таранец.

– Мы все знаем, Сергей Романович, – произнес он. – Мы все знаем. И я, и Таня.

– Ну, и как Таня?

– Вы же знаете мою Таню. Она если что одобряет, то всей душой, всем сердцем, а если осуждает… У меня все проще, я не верю – и все.

– Во что не верите? – спросил Гармаш не то растерянно, не то удивленно.

– В то, что Галина Тарасовна могла такое. И никто меня не убедит.

– Даже я?

– Даже вы. Не нужно ли вам чего?

– Спасибо, Гриша. Пока ничего не нужно.

– Я на заводе. Если что понадобится, позвоните. Комсоргу. На стапель. Запишите номер. – Он продиктовал номер. – Меня сразу же разыщут. И знайте, что в моем лице у вас всегда есть самый верный друг.

– Спасибо, Гриша, – еще раз поблагодарил Сергей.

Он долго ходил по комнате, потом зашел в спальню, прислушался к дыханию Галины, снова вернулся в кабинет, не зная, куда себя девать. Опять зазвонил телефон, он поспешил снять трубку, чтобы шум не разбудил Галину. Звонили друзья, знакомые, бывшие сотрудники. Одни – чтобы выразить свое соболезнование, другие – чтобы услышать какие-нибудь подробности, третьи просто так, из любопытства, не решаясь спросить о том, главном, что заставило их поднять трубку. Людмила Владиславовна вежливо поздоровалась, выразила Сергею сочувствие по поводу смерти Валентины Лукиничны и попросила передать Галине Тарасовне, что она может пока не выходить на работу: ей положен трехдневный отпуск в связи со смертью матери.

После нее позвонила какая-то женщина. Спросила, чья это квартира, дома ли доктор Гармаш, и, узнав, что дома, сказала:

– Пусть подойдет к телефону.

– Кто ее просит?

– Это не имеет значения.

– Она спит.

– Ага, спит. Когда проснется, передайте ей, что она дрянь и паскуда и что при встрече я плюну ей в глаза.

Первым порывом Сергея было выругаться, но он сдержался.

– Я ей этого передавать не стану, – спокойно ответил Сергей.

Трубка несколько секунд возмущенно дышала, потом сказала:

– Ненормальный идиот, – и злобно щелкнула.

«Нормальный идиот – это идиот, – подумал Сергей, – а ненормальный идиот? Какая чушь лезет в голову. Все это уже было. Все это уже тысячу раз было. Не помню только, с кем и где. Но все равно, это настолько избито, что я не позволил бы себе использовать такую деталь в книге. А вот в жизни… Может быть, не отвечать на телефонные звонки? Нет, этого нельзя».

Романов долго колебался, прежде чем позвонить. Но позвонить надо было, и он решился.

– Послушай, Сергей Романович, – начал он тихо, – это правда?

– О чем ты?

– Ты же хорошо знаешь.

– Не имею представления.

– Я о Валентине Лукиничне.

– Если ты имеешь в виду ее смерть, то это правда. Газета решила поместить некролог?

– Некролог? Ну, нет… Ладно, давай в открытую. К нам, понимаешь, поступил материал. Ты догадываешься – какой?

– Догадываюсь. И газета собирается публиковать этот материал?

Романов ответил не сразу. Чувствовалось, что вопрос Гармаша застал его врасплох. И Сергей воспользовался этим.

– Ты потому и звонишь, что решил опубликовать. Тебе необходимо интервью со мной?

Романов огорченно вздохнул:

– Надо публиковать. Есть такое мнение, чтобы публиковать, Сергей Романович.

– Чье?

– Я понимаю, тебе нелегко, Сергей Романович. Но ты и меня пойми. Долг журналиста, редактора, наконец. Сознавать долг и не выполнять его – трусость. Твои слова, Сергей Романович.

– Это не мои слова. Это Конфуций сказал.

– Неважно, кто сказал, главное, что мы оба согласны с этим. Я еще не решил, буду ли публиковать, но если решусь…

– Ты уже решил, – прервал его Гармаш. – И считай, пожалуйста, что этого интервью по телефону у тебя не было.

Он резко положил трубку. Обернулся. В дверях стояла, опершись плечом о косяк, Галина.

– Кто это звонил? – спросила она.

– Романов… Ты хорошо поспала?

– Чего он хотел?

– Да так, пустяки.

– Это не пустяки, Сергей. Это очень серьезно.

– Ты полагаешь?

– Это очень серьезно, – повторила она.

– Разве нам никогда не приходилось решать серьезных вопросов? Приходилось, и не раз. Давай поговорим. Садись, и давай поговорим.

Романов позвонил Шарыгину, попросил прийти. Дело есть… Не обо всем же по телефону.

Вадим Петрович сказал старшей сестре, что обход он закончит погодя, сбросил халат и стал торопливо спускаться по лестнице.

Романов ждал его. Поздоровался. Предложил сесть. Пододвинул рукопись.

Вадим Петрович рассеянно пробежал статью глазами. Потом снова прочел, уже внимательно. Он решил, что Романов хочет посоветоваться с ним. Поднял голову. Сказал, осторожно подбирая слова:

– С философской и морально-этической стороны тут все правильно. Сделано деликатно…

– Что тебя смущает?

– Заголовок. «Убийца в белом халате» – очень уж претенциозно. Да и неверно. Убийца ведь орудует, побуждаемый низменными инстинктами, а тут – жалость. Она ведь все это из милосердия.

– Такое – и под эгиду милосердия?.. Впрочем, – он подвинул к себе рукопись, коротким движением перечеркнул заголовок и написал: «Милосердие или ?..» – Так пойдет?

– Лучше.

Романов снова вооружился ручкой и под заголовком более мелкими буквами написал: «Глазами врача». Подумал секунду и решительно заключил эти слова в скобки.

– Вы хотите, чтоб я это подписал?

– Ты вчитайся. Это ведь твои мысли, твое кредо.

Шарыгин снова стал читать, уже в третий раз. Да, это его мысли, его убеждения, и если б только…

– Тебя смущает, что речь идет о Галине Тарасовне, что это отделение Багрия?

– Смущает.

– Значит, если б речь шла не о них…

– Тогда другое дело.

– Хорошо, пустим под псевдонимом. Скажем, А.Вербовский. Газете важно, чтобы такое – от имени врача. Ну, что ты мнешься? Это же актуальнейшая проблема. Можешь на меня положиться. Я никогда не подводил. Никого. И потом, я ведь редактор и в ответе за все больше, чем А.Вербовский.

Шарыгин несколько секунд колебался, потом посмотрел на Романова, заметил насмешливую улыбку в его глазах и решительно подписал статью. Нет, Иван Семенович не подведет. И то, что он как редактор – в ответе за все, тоже верно. Спросил:

– Когда верстка?

– К вечеру.

– Я хотел бы просмотреть.

– Ладно, встретимся.

– Давай в «Тополенке». К девяти, скажем, а?

– Добро, – согласился Романов.

Сквозь открытое окно – шум завода. Гулко ударяет железо о железо. Это – на стапеле. Другие удары – ритмичные, глухие. Это забивают сваи у нового пирса. Задорно свистнул и тут же замолк паровозик. И сразу же стук колес на рельсовых стыках – неторопливый, осторожный. Это везут корабельную секцию на стапель. Взвыл электромотор. Это кран подает корабельную сталь на вальцы. Завод работает, будто ничего не сталось. Нет, сталось. Счастье, что никого – насмерть… Никто не ждал этой беды. Впрочем, беды чаще всего и обрушиваются неожиданно.