Среди танцующих пробираются высокие молодые люди в черном, шепчут на ухо избранным. Избранные поднимаются в номер местного олигарха, единственный в отеле четырехкомнатный «президентский» люкс. На низком столике — виски той марки, которую окружение олигарха называет не иначе как «Ваня Ходок», разновидности «блэк лейбл». В вазах — фрукты. Олигарх говорит только о футболе, увлеченно, со знанием дела, отмахиваясь от других тем. По отмашке помощника из соседней комнаты выходит струнный оркестр: две скрипки, альт, виолончель. Кое-как звучит Вивальди. Не очень важно как, потому что все четыре исполнительницы — юные, хорошенькие, в прозрачных пеньюарах на голое тело.

Господи, снова КВН. Вечный, неизбывный, не о нем ли писал Василий Розанов: «Милая русская привычка говорить, писать и даже жить не на тему. Вы не замечаете этого, что почти все русские живут не на тему? Химики сочиняют музыку, военные — комедию, финансисты пишут о защите и взятии крепостей, а специалист по расколоведенью попадает в государственные контролеры, выписывает из Вологды не очень трезвую бабу и заставляет все свои департаменты слушать народные песни». Они, извращенные временем, но по сути неизменные, физики-лирики: олигарх-футболист, бляди с Вивальди, губернатор на эстраде.

Тихо плывет над замирающим Энском, над мерцающей Обью, над сумеречной географией родины: «Как упоительны в России вечера».

На Горном Алтае все большое, как водится за Уральским хребтом. Принятая единица измерения площади — Португалия. Горный Алтай равен Португалии, Или Венгрии, кому больше нравится. Или трем Бельгиям. Исконная российская забава. Правда, здесь она впечатляет не слишком: память разбалована непременными «четырьмя Франциями». И вообще, настоящий размах дальше к югу по Чуйскому тракту, который протянулся на шестьсот двадцать километров от Бийска до Ташанты на монгольской границе. Там белки' — снежные вершины, во главе с высочайшим белком Сибири, горой Белухой. Там уже полное безлюдье.

На озерно-холмистом севере Горного Алтая еще теплятся сравнения с Южной Шотландией, предальпийской Италией. Только попадаются не замки или шале с цветами и газонами, а редко-редко — стандартно-бетонные поселки. Лежащее стадо коров — рыжей поляной на опушке тайги. Ржавый скелет обобранного до цельнолитой основы трактора. Табун медленно пересекает шоссе. Объект отдыха с деревянной садовой скульптурой: медведь разрывает пасть крокодилу. Крокодил уже сдался и выплюнул солнце, оранжевое колесо катится изо рта, глаза из орбит, но медведь не унимается. Возле пыточного монумента играют в волейбол привыкшие ко всему дети. Под плакатом «Прием шкур КРС» безмятежно пасется КРС, рядом — крупные серые свиньи. Высокие лесистые холмы, быстрые извилистые реки, разновеликие озера: от крохотного с алфавитным названием Ая, единственного подходящего для купания, до огромного Телецкого, в котором с удовольствием купаться нельзя никогда. Новичкам сразу рассказывают, что утопленники нетленными лежат в очень холодной, очень прозрачной воде веками.

Места баснословные. Заметная отрасль промышленности Горного Алтая — гардинно-тюлевая. Предметы экспорта — панты и козий пух. На рынке в Майме навязывают жевательную лиственничную серу: «Очищает чубы только так! Десны укрепляет. Спасибо скажешь». Еще на третьи сутки изо рта выковыриваются коричневые комочки. Челюсти не разлепляются, мешая спрашивать дорогу. На дороге врут все и всюду. Но есть зависимость: чем безлюднее кругом — тем безответственнее. «Сколько километров до Верх-Бийска?» Пятеро перекуривающих у обочины шоферов дают разные цифры, различающиеся вдвое. «Асфальт до конца пойдет?» — «Это да, до самого концам — все хором. Асфальт кончается через два километра. Потому и завязли в России Наполеон и Гитлер: их лазутчики брали языка и собирали такие сведения. Дело не в сознательном вранье, даже не в беззаботной фантазии, а в удивительной способности превратить и без того не очень логичный по своей структуре язык в инструмент сокрытия информации. (Замечательно точно это показано в рассказах и фильмах алтайца Шукшина). На Чуйском тракте — славный некогда Манжерок, где устраивали столицу советско-монгольского братства с задорным гимном, звучавшим по всему Союзу: „Расскажи-ка мне, дружок, что такое Манжерок. Может, это городок, может, это островок“. Рассказываем дружкам: сейчас это невзрачный придорожный поселок, а центральное его событие — ежегодное августовское состязание „Карась — год такой-то“ на Манжерокском озере. Призеры за три часа выуживают по кучке малозаметных рыбок: на приличную уху потребуется целый пьедестал.

Зато в Телецком озере ловится мелкий вкусный сиг, хорош для благородной ухи, и хариус, которого можно и нужно есть свежепросоленным вечером того же дня. К Телецкому сворачиваешь с Чуйского тракта за Горно-Алтайском, дорога идет полого вверх среди непередаваемых красот черневой тайги: пихты, кедры, осины. В приозерном поселке Артыбаше есть смысл запастись: магазин помимо общероссийского водочного набора, предлагает вино «Слеза монашки» и «Шепот монаха» — для старообрядческих краев вызывающе. Вдоль берега — более или менее, чаще менее, добротные домики с самодельными зазывными вывесками. Хотя озеро перед глазами, на фанерке оно дли убедительности изображено еще и масляными красками, поверху надпись: «Тишина. Уха. Баня». Триада счастья.

Счастья тут искали русские староверы (кержаки, или каменщики, как их называют на Горном Алтае), покидая Россию ради Беловодья — страны древнего благочестия на берегах белых вод Катуни, Бии, Чуй. Места диковинные, опутанные легендами, выраставшими буквально из земли: золото скифов, найденное еще в петровские времена; «алтайская невеста» из пазырыкских курганов; «каменные бабы», которые всегда и только — мужики, воины; серебро демидовских рудников. Непостижимый здешний народ с непонятным языком и нравами, с упрямой верой в неведомых богов, приводившей в отчаяние православных миссионеров и партийных работников. Об алтайцах даже в современном путеводителе по-расистски сказано: «Мужчинам свойственна склонность к философии, а женщины — прекрасные хозяйки». Философичности коренного населения поспособствовала русская водка, завоевавшая Алтай также, как всю азиатскую Россию.

Через Чуйский тракт шла торговля с загадочным Китаем. В 30-е сквозь горы пробивали путь раскулаченные и зэки. На перевалах бесследно исчезали караваны и автоколонны. Про это — красивая корявая песня:

Любой собеседник понимающе поднимает брови, качает головой: Чуйский тракт, да-да, как же, слыхал. Само словосочетание звучит чудно, вкрадчиво просится в название чего угодно — и напросилось.

Вернувшись с Горного Алтая, я спросил знакомого, который за семьдесят пять лет жизни не оставил белых пятен от Карпат до Сахалина. «Чуйский тракт, как же, у меня там керя был, гонял на МАЗе в Монголию. Рассказывал, представляешь, его на собственной свадьбе застукали с тещей в подсобке. Говорит, после того супружеская жизнь как-то не пошла, через три года развелись. Так на второй свадьбе снова — с тещей, такая традиция сложилась, судьба, значит. Да, Чуйский тракт, помню». Нечто шукшинское в этой истории: дикая, безжалостная, смешная шукшинская правда. Своя, отдельная, подлинная жизнь — как та, из обычной заметки в газете «Звезда Алтая».