Несколько часов кряду меня крутили так и сяк: измеряли, выслушивали, простукивали, прощупывали, залезали в горло чуть не с головой. Я только успевал поворачиваться, ложиться, садиться, наклоняться и подставлять части тела под различный медицинский инструментарий и заклинания. Временами ржал от щекотки.

Складывалось такое впечатление, что буквально каждый врач госпиталя желал получить доступ к моему телу. Многие проводили одни и те же обследования, даже не отмечая их в медкарте, а просто ставя свои «подтверждающие» подписи под уже существующими записями своих коллег… Глаза у эскулапов сияли при моем изучении. Для меня это было жутко, ибо этот взгляд я знал — в нем горит «научный интерес», не предвещающий объекту исследования ничего хорошего!

В общем спорили и клубились у моей койки. Я же продолжал есть, что дают, пить, что дают, и покладисто выполнять все инструкции…

— Вот, примите это, и сразу начните зачитывать Веду восстановления… — это рекомендации от очередного бородатого светила.

«Если бы в прошлом мире врач посоветовал мне „молиться“, чтоб лучше заживало, я бы очень насторожился и усомнился в его квалификации… А тут это в порядке вещей…»

Так, медитируя потихоньку в полулежачем положении и слушая краем уха медицинский споры, я начал проваливаться в сон. И тут раздался негромкий скрип петель.

— А спать постояльцам этого заведения положено? — устало выдохнул я, приподнявшись на койке.

— Ну, когда ещё им удастся осмотреть Избранного? Каждый из нас — кладезь новых данных и потенциальных возможностей, — усмехнулся высокий светловолосый юноша (есенинские кудри и пронзительный взгляд льдисто-голубых глаз). Это он нырнул в палату, когда за последним из докторов закрывалась дверь. — Тебе ещё крупно повезло, что все сегодня были дико заняты, так что ограничились краткими осмотрами (на это у меня задергался глаз). Меня они неделю тиранили, пока не успокоились! Позволь представиться: Вацлав Ромирович Зельцин, Избранный.

— О! Здорово! Рад знакомству! — я сел, улыбаясь, и протянул руку. Его изящная кисть утонула в моей рабочее-крестьянской лапе, но рукопожатие, на удивление, оказалось крепким и уверенным. Он окинул оценивающим взглядом мой торс, на который я не стал натянуть рубаху после очередного осмотра:

— О твоих подвигах в Лакуне уже легенды слагают! Месяц выживал в там в одиночку, спас кучу народа в финальной битве! Трудно было?

— Угу, я такой, легендарный! Меня Василием звать! А в Лакуне местами было даже поспокойней чем тут, — усмехнулся я, покосившись на дверь. — А ты откуда знаешь, что я оттуда?

Я оглядел себя — нынче на мне была больничная одежда, я бы чист, побрит и даже причесан.

— Так, во-первых, я сейчас с ранеными помогаю. Которых с поля боя доставили, а они впечатлениями щедро делятся. В том числе и о странном парне — укротителе теросов, — Вацслав выразительно кивнул на кимарящих Дружка и Кузю. — Тут некоторых, что поцелее, пришлось в палатах запирать: они, как узнали, что ты в госпитале, собрались идти жать твою героическую руку. Ты там некоторым точно жизнь спас.

— А во-вторых?

— Что?

— Ну, ты сказал «во-первых», значит, есть, как минимум, «во-вторых»?

Мой собеседник расхохотался, запрокинув голову:

— Да!!! И там такое «во-вторых», что закачаешься! Мне же, благодаря тебе, партбилет выдали!

— В смысле?

— А кто крикнул: «считайте меня коммунистом», когда в Лакуну прыгал? Было такое?

— Ну, было.

— Так вот! Руководство поскребло в затылке, покумекало, да и решило, что если ты выберешься (а тем более, если нет), то для общественности лучше будет подать всё не как «в Лакуну ринулся простой паренёк, даже не комсомолец», а как «один из самых молодых членов Партии, Василий Николаев, ради спасения жизней наших граждан, решил отправиться в Лакуну, где доблестно сражался с врагами рода людского… Вот она, Сила настоящего советского человека!» И что-то там, и в том же духе! Так что тебя по-быстрому оформили в комсомол задним числом, а после — и в партию, «за выдающиеся достижения».

— Ух, ты ж! Ладно. А ты-то тут каким боком?

— Так я кандидатом в члены партии уже больше месяца! Заявление сразу после регистрации в качестве Избранного подал. Ну, и чтоб лишних вопросов не было, почему шестнадцатилетний пацан уже в партии, а я, такой хороший, студент-отличник-медик-будущий специалист-комсомолец, всё ещё нет, меня туда тоже заочно вписали. И вот, мы теперь с тобой оба — гордые обладатели партийного билета! Хотя и получили его по ускоренной программе. И даже в этом в глазах общественности мы с тобой теперь — такие исключительные, а не просто Избранные.

Парень располагал к себе. Мы уселись на койку и продолжили беседу. Я в красках, но без «физиологических» подробностей, рассказал о приключениях в Лакуне — флора, фауна, некоторые биологические открытия (Вацик, кстати, знал, что теросы — яйцекладущие. Это, как оказалось, факт общеизвестный, и у гильдии Охотников «яйца теросов» идут одной из основных статей дохода), ну и разное по мелочи. Вацслав рассказал, что ведет собственные исследования и готовит труды к публикации.

Он мне понравился: умный, образованный, тактичный, легко поддерживает беседу, а главное — интересы у нас оказались очень комплементарными. Ученый-биолог из другого мира и студент-медик с даром исцеления нашли немало точек соприкосновения. Я кайфовал! Как же давно не удавалось поговорить на интересующие меня темы на хорошем профессиональном уровне!!! Конечно, приходилось постоянно делать поправку на степень развития науки, чтобы не сболтнуть лишнего. Здесь ведь ещё даже пенициллин не открыли (вроде как). Оно им, собственно, и не к спеху: если что — Веды в помощь. Но от Вацслава я узнал много интересного, а кое-что даже взял на заметку — пригодится, как пить дать!

Собеседник же был явно удивлён моей продвинутостью в некоторых вопросах. Каюсь! Иногда увлекался и забывал корчить из себя простого рабочего паренька с неоконченным средним. Неудивительно, что Алукард во время этой беседы нервно ёрзал на моём плече, перебирая щупальцами, и, почти не останавливаясь, бубнил: «Ага! Давай! Расскажи ему! Чего стесняться? Родился, учился, женился, помер, переселился в готовое тело, живущее в параллельном мире, имею Фамильяра из запрещённого списка… Нашёл, мать твою, брата по разуму!»

Вацик же во время моих «проколов» смотрел задумчиво, но внимания на этом не акцентировал. По-моему, он тоже получал немалое удовольствие от общения. Да и его самого, по зрелому размышлению, назвать нормальным язык не поворачивался. Наверное, так проявляется гениальность. Но это и не удивительно, он же Избранный Фамильяром: как все помнят, эти иномирные гости обычных людей не выбирают. Я порой замечал, как собеседник отрешённо замирает, словно к чему-то прислушиваясь. Тоже выслушивал комментарии своего подселенца? Интересно, он у него такой же беспокойный, как мой?

— О! Врачи возвращаются! О тебе говорят, — слух у Вацика оказался не хуже моего. А может, и получше. Я по началу просто уловил тихий бубнёж в паре коридоров от моей палаты. Впрочем, Зельцин тут «местный», госпиталь знает, как свои пять пальцев. Да и привык, небось.

— … и крайняя степень истощения! — донеслось до меня. — Теоретически, в таком состоянии он должен лежать пластом и дышать через раз. А он выглядит так, будто, максимум, по коридору пробежался!

Про истощение — это они правы. Из Лакуны я вышел вконец отощавшим — в течение боя с учетом всех ограничений пришлось серьезно выложиться, отчего кожа на ребрах и натянулась…

— Не передёргивайте, коллега! Показатели чётко фиксируют общую перестройку организма Фамильяром, что, как Вы понимаете, не редкость. Условное истощение, о котором Вы говорите, возможно, является следствием перенапряжения энергетики из-за слишком быстрого роста. И не исключено, что оно как раз и компенсируется изменениями, произошедшими в процессе слияния с Фамильяром.