Во время моего монолога никто не проронил ни слова. Юхтин смотрел на меня спокойно и внимательно, и во взгляде его чувствовалась поддержка. Когда я закончил, он повернулся к участникам стихийного митинга.

— Товарищи!!! — произнёс он так зычно, словно стоял на трибуне. — Разве можем мы позволить себе раздор в наших рядах⁈ Сейчас, когда вся страна смотрит на нас! Сейчас, когда для восстановления и завода, и всего города так нужна сплочённость и, как все вы понимаете, ресурсы! Те самые ресурсы, которые может дать нам Лакуна, кровью отвоёванная у теросов! Те самые ресурсы, добычей которых будет заниматься, в частности, и товарищ Николаев. Товарищ Николаев, коммунист, рабочий нашего завода и сын рабочего! Товарищ Николаев, бесстрашно шагнувший в Лакуну, кишащую монстрами, и героически сражавшийся в бою, защищая наш город! Защищая нас с Вами! И я знаю Василия достаточно давно, чтобы уверенно заявить: он — не перебежчик, не буржуй, не собственник и не предатель! — Юхтин обвёл собравшихся пылающим взором. — Он искренний, честный и самоотверженный труженик! Пламенный коммунист! «А как же статья в газете?» — спросите Вы меня? И вот что я Вам отвечу. Товарищ, написавший её, не трудился вместе с Василием в одном цеху. Товарищ, написавший её, не сражался плечом к плечу с Николаевым в тот день, когда на территорию завода ворвались теросы. Разве товарищ, написавший её, разговаривал с Василием Степановичем? Он увидел ситуацию однобоко и поторопился, на волне непозволительных эмоций, выплеснуть своё мнение в статье. Которая, как это ни печально, внушила это однобокое восприятие и Вам. Я не хочу бросаться громкими словами, но статья эта, товарищи, несправедлива и вредна! Потому что сеет раздор в рядах пролетариев и коммунистов. Это непозволительно в наше время! Что мы можем знать об этом товарище? Что он коммунист и ответственный работник. Каждый из нас — коммунист и ответственный работник. Скажите мне, разве Вы никогда не совершали ошибок, будучи коммунистами и ответственными работниками? Совершали. И я совершал. И не боюсь признать это. Товарищ же не имел внимания и такта, чтобы выслушать и оценить мнение Василия Степановича, проанализировать его предложения, возможно, считая его слишком юным для принятия самостоятельных решений такого масштаба. И это ошибка! Он не знает товарища Николаева так, как знаем его мы. Так можем ли мы, поддавшись поверхностному суждению стороннего человека, огульно осуждать своего соратника? Нет! Не имеем права! Или Вы настолько не верите сами себе, своему мнению? Если так, то какие же Вы большевики? Значит, мы должны вступиться за товарища Николаева и отстоять его честное имя! Отстоять достоинство рабочего, коммуниста, бойца, героя!

Игнатий Петрович говорил так вдохновенно, что заслушались все, включая меня, Дружка и Кузю. Я мысленно аплодировал его красноречию. Алукард, не видимый никем, кроме меня, рукоплескал, кувыркаясь в воздухе. Юхтин же, добравшись до кульминации, глянул на всех ещё более строго, даже осуждающе, и, понизив голос, сказал неожиданно буднично:

— Поэтому сейчас, товарищи, заканчиваем митинг и возвращаемся к работе, — подхватил ломанувшегося было прочь начальника отдела кадров под локоть и произнёс тоном, не терпящим возражений, — подпишите заявление об уходе товарищу Николаеву. Это не займёт много времени.

Отвоевав необходимый росчерк и печать отдела кадров, я получил обходной лист, в который нужно было собрать подписи разного начальства помельче, подтверждающие, что на руках у меня нет никакого имущества, принадлежащего заводу, и вздохнул с облегчением. Юхтин сопровождал меня везде, и я был ему за это очень благодарен.

Приближался обеденный перерыв.

— Ты сейчас куда? — спросил меня Игнатий Петрович.

— Ты сейчас куда? — спросил меня Игнатий Петрович.

— Хочу заглянуть в цех, попрощаться с товарищами да повидаться с Макаром и Ваней. Я ж, как из Лакуны вышел, много чего не усел: всё кругом — срочно да бегом. Сначала госпиталь, потом — горисполком. Совестно, конечно, а что я поделаю? Назвался груздём — полезай в кузов.

— Верно. Ну, что ж, пойдём. Мне в ту же сторону. Потом, правда, отлучиться надо будет. Но ты дождись моего возвращения. Обходной лист надо будет отнести в заводоуправление и копию приказа об увольнении забрать. Ну, и поговорить с тобой я хочу.

Я вскинул бровь, но вдаваться в подробности пока не стал. Разговор, видимо, предполагал солидную степень конфиденциальности.

На подходе к цеху мы услышали шум, к профессиональному общению и трудовому процессу отношения явно не имевший. Игнатий Петрович остановился, прислушался. Шум становился всё громче. Послышался грохот и глухие удары. Юхтин хлопнул себя по ляжкам:

— Да пёс те дери-то! Что за день! — мы одновременно сорвались с места и помчались, что было духу.

В цеху кипела драка. Над её эпицентром то и дело взмывали пудовые кулаки Малыша. Среди множества криков сложно было что-то разобрать, но неистовый рёв моего друга время от времени заглушал всё:

— Я тебе покажу, вражина! Не сметь про Васю! Да я за Васю!…

Нетрудно было понять, что причина разборок — я. Опять я! Точнее, газетная статья обо мне. Те, кто поддержал мнение её автора, похоже, позволили себе ряд нелицеприятных высказываний, и теперь Малыш, Шкода и ещё несколько наших общих приятелей защищали мои честь и достоинство.

Наблюдая эту свалку, я совершенно растерялся. Юхтин же тигром подскочил к дерущимся и закричал:

— ПРЕ-КРА-ТИТЬ!

Как это ни странно, драка прекратилась моментально. Все остановились, тяжело дыша, стараясь не смотреть друг на друга. Множество взглядов скрестились на Игнатии Петровиче.

— Вы что творите, сукины дети⁈ — ярился Юхтин. — Я не спрашиваю, почему Вы устроили эту безобразную свару, кто начал и кто виноват. Я спрашиваю: что Вы делаете⁈ Вы! Рабочие! Пролетарии! Представители господствующего класса Советского государства, его опора! Вы, на кого возложена великая миссия строительства и укрепления государства новой формации⁈ Как Вы можете что-то построить и что-то укрепить, если любая газетная статейка может посеять промеж Вас такой раздор⁈ Если вместо того, чтобы спокойно и вдумчиво разобраться, поддержать товарища в трудную минуту, подставить ему плечо, Вы пускаете в ход кулаки и идёте друг на друга, стенка на стенку⁈ Мне стыдно за Вас!

Рабочие стояли, потупившись, как нашкодившие школяры.

— Это Малыш начал… — наябедничал кто-то.

— А чего они про Васю брешут всякое⁈ — вскинулся мой друг.

— Тихо! — Юхтин одним словом погасил вновь вспыхнувший ропот. — Мне странно слушать вас! Вы готовы так легко отказаться от своего товарища? Только потому, что что-то где-то прочитали? Значит, за то время, что он работал рядом с Вами, Вы ничего не узнали о нём? И мнения своего не имеете? Тогда Вы — плохие товарищи!

— Мы… это… нет… — пробормотал кто-то.

— Вот он, стоит перед Вами! — продолжал Юхтин. — Сейчас Вы можете всё прояснить, задать ему свои вопросы. И именно это надо было сделать, прежде чем швыряться обвинениями и оскорблениями!

— И спросим! — донеслось из толпы.

— Да! Пусть расскажет! Пусть объяснит!

— Вася, скажи ты им! — пробасил Малыш.

Я откашлялся:

— Братцы! Сейчас расскажу всё, как есть! А дальше — судить Вам! В общем, Вы знаете, что я попал в Лакуну и бился там с теросами.

И я говорил, и говорил… о своих похождениях, о битвах, о Лакуне и её обитателях. Кузя топтался на моем плече, работая наглядным пособием. Моя аудитория росла — со всех сторон к нашей группе подходили всё новые рабочие — начался обеденный перерыв. Мужики вполне богатырского строения стояли, разинув рты. Оно и понятно: даже в мире, полном магии, обычная жизнь — это быт, тяжелая работа и серые будни.

И даже недавнее пришествие Терос Мегаро, заставившее людей взяться за оружие для защиты отчего дома, постепенно отходило на второй план. А тут перед ними стоит пацан и словно старинную былину о нашествии монстров рассказывает. И невозможно усомнится, ибо — вот оно, Божественное право. Его за просто так не дают.