Вот теперь она опять стала прежней Линнеей.

Разговор окончен, Элиас стоит посреди коридора и улыбается. Все хорошо. В сердце Линнеи нет ненависти к нему, значит, все хорошо. Она его сестра, только что не кровная. Она будет рядом с ним.

Вдруг лампы гаснут, и становится темно. Элиас замирает. В конце коридора брезжит слабый свет. Где-то рядом хлопает дверь. И наступает тишина.

Не бойся, уговаривает себя Элиас.

Он начинает двигаться к выходу, стараясь шагать спокойно и не поддаваться панике. Сворачивает за угол очередного ряда шкафов.

Там кто-то есть.

Вахтер. Элиас встречался с ним всего пару раз, но не перепутал бы ни с кем. Холодные голубые глаза этого мужчины, кажется, видели Элиаса насквозь.

Низко опустив голову, Элиас проскользнул мимо, чувствуя, как взгляд вахтера жжет ему затылок. Сердце выскакивало из груди, дыхание перехватывало, Элиас боялся, что его вот-вот вырвет. Он ускорил шаг.

В последние полгода жизнь Элиаса начала меняться к лучшему. В молодежную консультацию взяли нового психолога – в отличие от старого, этот Элиасу понравился, и они вроде нашли общий язык. Но главное, у него была Линнея. Она поддерживала в нем жизнь и стремление освободиться от удушающего и в то же время привычного ему мрака.

Почему же именно теперь, когда он наконец стал более или менее хорошо спать по ночам и даже научился чувствовать радость, с ним произошло это?

Три дня назад его отражение в зеркале вдруг вытянулось, исказилось до неузнаваемости. И он понял, что сходит с ума. Начинает слышать голоса и страдать галлюцинациями. Он чуть не обделался от страха.

Три дня он запрещал себе думать про наркоту и бритву. Не смотрелся в зеркало. А потом случайно увидел свое отражение в витрине, и оно опять поплыло, будто было сделано из воды. Тогда он позвонил Юнте.

Ты сходишь с ума.

Чужой шепот в его голове. Элиас оглядывается по сторонам и понимает, что поднялся наверх по винтовой лестнице к кабинету директрисы. Зачем он здесь?

Лампы вспыхивают и гаснут. Дверь, ведущая на лестницу, медленно захлопывается. Но он успевает услышать шарканье ног, поднимающихся вверх по ступеням.

Прячься.

Элиас бежит вдоль гулкого коридора. За каждым рядом шкафов ему мерещится опасность. Он заворачивает за угол и слышит сзади звук открывающейся двери. Шаги приближаются медленно, но неумолимо.

Вот большая каменная лестница, главная лестница школы.

Беги туда!

Ноги Элиаса подчиняются приказу, перескакивают через две ступеньки. Добежав до самого верха, он мчится дальше – через маленький коридор, туда, где запертая дверь ведет на школьный чердак. Это тупик, где почти никто никогда не бывает. Здесь расположены туалеты, которыми никто не пользуется. Они с Линнеей обычно встречаются здесь.

Шаги приближаются.

Прячься.

Элиас быстро заскакивает в туалет. Осторожно притворяет за собой дверь и, стараясь дышать как можно тише, прислушивается. Ни звука, только где-то вдалеке, взревев, умчался прочь мотоцикл.

Элиас прижимается ухом к двери.

Он ничего не слышит, но знает: там кто-то стоит. По другую сторону двери.

Элиас.

Шепот стал громче, но Элиас не сомневается: это галлюцинация.

Вот я и сошел с ума, думает он, и тотчас слышит голос:

«Да. Ты сошел с ума».

Он смотрит в окно, на блекло-голубое небо. Потом переводит взгляд на стены, покрытые белым блестящим кафелем. Холодно. Одиночество переполняет его.

Обернись.

Против своей воли Элиас медленно оборачивается, как будто собственное тело уже не принадлежит ему. Чужой голос управляет им, как марионеткой из плоти и крови.

Он стоит напротив ряда раковин, над которыми висит зеркало. Видит в зеркале свое бледное лицо, хочет зажмуриться, но у него не получается.

Разбей зеркало.

Тело Элиаса подчиняется. Рука судорожно вцепляется в ручки холщовой сумки и делает широкий замах.

Звук разбитого зеркала эхом отдается от кафельных стен. Большие куски, откалываясь, падают в раковину и со звоном разбиваются на мелкие.

«Кто-то должен был это услышать, – думает Элиас. – Пожалуйста, пусть кто-нибудь меня услышит».

Но никто не приходит. Элиас остается один на один с чужим голосом.

Тело Элиаса подходит к раковине, поднимает самый большой осколок. Элиас знает, что сейчас случится. Ему страшно, кружится голова.

Ты потерял себя. Исправить это уже невозможно.

Он медленно отступает назад, в одну из открытых туалетных кабинок.

Скоро все закончится. Скоро ты перестанешь бояться.

Голос звучит сейчас почти дружески.

Элиас запирается изнутри и садится на унитаз. Он открывает рот, старается закричать. Рука все сильнее сжимает осколок, острые края режут ладонь.

Боли нет.

Он не чувствует боли. Он видит, как из ладони стекает кровь, капая на кафельный пол, но ничего не чувствует. Тело одеревенело. Остались только мысли. И голос.

Твоя жизнь трудна и легче не станет. Закончи ее сейчас, Элиас. И избежишь страданий. Предательства. Лучше не будет. Жизнь – это всего лишь унизительная борьба. Только мертвые счастливы.

Элиас не пытается сопротивляться, когда осколок разрезает рукав длинной футболки, обнажая покрытую шрамами кожу.

«Мама. Папа, – думает он. – Ничего, они переживут. У них есть их вера. Они думают, что мы встретимся опять – там, на небесах».

«Я люблю вас», – думает он, пока острый осколок делает на коже первый надрез.

Он надеется, что Линнея поймет: это был не его выбор. Все остальные скажут, что он покончил жизнь самоубийством, ну и пусть говорят. Лишь бы она ему верила.

Он режет глубоко и решительно. Не так, как раньше.

Скоро все закончится, Элиас. Еще чуть-чуть – и все. Так будет лучше. Ты достаточно настрадался.

Кровь толчками льется из его руки. Он видит это, но не чувствует ничего, только перед глазами танцуют черные точки. Они танцуют, расплываются, сливаются друг с другом, и скоро весь мир станет черным. Последний звук, который он слышит, это шаги в коридоре. Тот, что там, снаружи, теперь не крадется и не прячется. В этом уже нет необходимости.

Элиас пытается думать о Линнее. Когда он был маленький, он надеялся, что кошмар не приснится, если ему, засыпая, удастся думать о хорошем.

Прости меня.

Он не знает, кто произнес эти слова – голос или он сам.

И тут пришла боль.

Она приходит в себя и обнаруживает, что лежит, скорчившись, в том же углу, куда они бросили ее.

В подвале кромешная темнота. Все тело ноет.

Она садится, поджимает под себя ноги и обхватывает колени руками. Правое ухо ничего не слышит, глаз болит, затек гноем и запекшейся кровью.

Снаружи эхом раздаются шаги, открывается тяжелая дверь. Подвал освещается светом факела, она видит свои израненные, скованные толстой цепью ноги и отводит глаза. Повинуясь взгляду того, кто держит факел, двое стражников поднимают ее с пола и связывают за спиной руки. Рукам больно, но она старается не подавать виду.

Человек с факелом приближается к ней, ухмыляясь. У него нет зубов, изо рта пахнет гнилым мясом. Жар пламени обжигает ей кожу, когда он приближает факел к ее лицу.

– Сегодня ты умрешь, сука, – говорит он, касаясь свободной рукой ее лица и опускаясь ниже, к груди.

Ненависть придает ей сил.

– Будь ты проклят! – шипит она. – Пусть твой член сгниет и отсохнет! Мой господин Сатана заберет тебя со смертного ложа, и демоны будут мучить тебя бесконечно.

Человек отдергивает руку, будто обжегшись.

– Спаси и сохрани, – бормочет один из стражников.

Их ужас доставляет ей удовольствие.

Кто-то натягивает ей на голову мешок, и ее тащат по лабиринтам коридоров. Ворота на скрипучих петлях открываются.

Ее выводят на улицу. Свежий запах утра и росы. Она готовится услышать крики разъяренной толпы, но слышит только щебет птиц. Красный рассвет проглядывает сквозь рыхлую ткань мешка. На южной стороне кукует кукушка. Кукушка на юге – к смерти.