Потом разговор переходит на Мину и на то, лесбиянка она или нет. Ванесса убеждена, что да, но Линнея уверенно говорит, что нет.

– Она мне вроде даже нравится, но я ее не понимаю. По ней никогда не поймешь – то ли она обижена, то ли у нее просто такое выражение лица, – замечает Ванесса.

Линнея смеется и согласно кивает.

– Я думаю, сейчас Мину немножко обижена на меня, – говорит она.

– Почему?

– Так, одно недоразумение.

Линнея не вдается в подробности.

– Вообще Избранницы – довольно странная компания, – говорит Ванесса.

– Одни мы с тобой чего стоим, – ухмыляется Линнея.

– Кто бы мог поверить, что я буду сидеть у тебя дома? Я тебя просто ненавидела! Ну или во всяком случае ревновала Вилле к тебе.

О господи, что я говорю, думает Ванесса.

И все равно продолжает говорить. Ей уже давно не было ни с кем так легко и спокойно. К тому же ей очень хочется с кем-нибудь поговорить о Вилле. А кто поймет ее лучше Линнеи?

– Я не хочу расставаться с Вилле, – говорит Ванесса. – Но и с ним больше быть не могу.

– Зачем тогда у него живешь?

– Все не так просто, – отвечает Ванесса.

Она предпочитает не объяснять, почему не живет дома. Линнее ее проблема покажется надуманной. Ведь у нее вообще нет мамы. А отец каждый день валяется пьяный.

– Не понимаю, как можно одновременно любить человека и злиться на него, – говорит Ванесса. – И почему он меня так бесит, если я его люблю?

– Не спрашивай меня, – отвечает Линнея, откидываясь на спинку дивана.

– Почему?

– Никогда не нужно вмешиваться в чужие отношения.

– Но в «Monique» ты говорила, что…

Линнея садится, скрестив ноги, и смотрит Ванессе в глаза.

– Не понимаешь? – спрашивает она. – Я считаю, что ты достойна лучшего, чем Вилле. Но если ты по моему совету с ним расстанешься, а потом пожалеешь об этом, ты будешь на меня злиться. А если решишь не расставаться, хоть и знаешь, что я о нем думаю, – меня возненавидишь.

– Я не… – начинает Ванесса.

– Я не хочу, чтобы ты на меня потом свалила всю вину, – перебивает Линнея.

Ванесса не знает, что сказать. Ощущение такое, будто ей только что сделали комплимент, очень приятный и в то же время очень странный.

– Во всяком случае, он мне больше не звонит, – добавляет Линнея.

Ванесса устраивается поудобнее. В голове у нее всплывает картинка: Линнеея и Юнте на этом же самом диване. Кажется, это было в другой жизни.

– Ты еще встречаешься с Юнте?

– Нет, – отвечает Линнея. – Тогда у меня, наверно, было временное помутнение мозгов.

Ванесса смеется и усаживается еще удобнее, вытянув ноги так, что они касаются ног Линнеи.

Она верит, что все образуется. Все будет хорошо.

Мину стоит в лесу недалеко от «Болотных Копей». Весна, листва на деревьях такая яркая, что больно глазам. Мину слышит, как журчит вода, и опускает взгляд.

У ее ног течет ручей. Тысячи маленьких солнц сверкают на его поверхности. По воде, покачиваясь, плывут два черных пера. Как странно – знать, что это сон, и не просыпаться.

Мину!

Ребекка зовет ее.

Мину, где ты?

Мину спешит. Она бежит вдоль воды. Она должна найти Ребекку! Но ноги все глубже и глубже погружаются во влажную землю. Тонут с каждым шагом.

Мину!

Она застряла, не может сдвинуться с места.

И тут она видит в воде Ребекку. Ребекка лежит на спине в белой ночной рубашке. Длинные светло-рыжие волосы обрамляют ее бледное лицо. Взгляд устремлен в небо, рот открыт, как в экстазе. В одной руке она держит цветочную гирлянду. Неестественно яркую на фоне черной воды.

Она – утонувшая Офелия.

– Ты не Ребекка, – говорит Мину, сердито и раздосадованно.

Ребекка смотрит на нее. У нее лицо Ребекки. Тело Ребекки. Голос Ребекки. И в то же время это не она.

Несмотря на быстрое течение, девушка двигается по воде медленно и плавно. Она говорит, но губы не двигаются.

Женщину, которая позировала для этой картины, звали Элизабет Сиддал. Впоследствии она тяжело заболела. Обычно ванна, в которой она лежала, подогревалась лампами, чтобы вода не остыла. Но однажды лампы погасли. Увлеченный работой художник ничего не заметил. И Лиззи не стала его отвлекать. Она лежала и мучилась только ради того, чтобы сохранить иллюзию, созданную его воображением. Тот, кто теряет себя, дорого за это платит.

Где-то в реальной жизни звонят в дверь, но Мину судорожно цепляется за сон.

– Что ты хочешь мне сказать?

Твоя суперсила – в твоем мозге, Мину. Ты должна пробудиться. Ты должна осмелиться увидеть себя такой, какой тебя видят другие. ТЫ ДОЛЖНА ОТПУСТИТЬ.

Сон рассеивается, Мину просыпается. В дверь снова звонят.

Папа Мину небрит, под глазами у него темные круги, а изо рта пахнет кофе, когда он говорит, что Мину еще, может быть, не проснулась,

Анне-Карин, наверно, стоило подождать час-другой, прежде чем идти сюда. Но она спешила сделать это, пока мужество не покинуло ее.

Отец Мину приглашает Анну-Карин в дом. Идеального порядка тут нет, но все выглядит чисто и опрятно. Папа кричит, чтобы Мину спустилась – к ней пришли.

– Иду! – слышится голос Мину со второго этажа.

Анна-Карин снимает куртку и проходит в гостиную.

– Хочешь чего-нибудь? – спрашивает отец Мину. – Кофе? Чай? Молоко? Воду?

– Нет, спасибо, – бормочет Анна-Карин, оглядывая большую светлую комнату.

Мебель выглядит дорогой. Вдоль одной из стен стоит большой книжный шкаф, доверху забитый книгами, и встроенный телевизор. На стенах висят настоящие картины, а не репродукции из «Икеи» или вышитые полотенца с пословицами, которые так любит мама Анны-Карин. «Домашний очаг дороже золота», «В гостях хорошо, а дома лучше», «Солнце внутри, солнце снаружи, солнце в сердце, солнце в мыслях». Как будто мама пытается убедить саму себя. Анне-Карин становится стыдно: что подумал бы папа Мину, если бы увидел эти полотенца?

С того места, где сидит Анна-Карин, хорошо видна кухня с белыми шкафчиками и темным деревянным полом. Приоткрыта дверь в кабинет, где на рабочем столе стоит ноутбук последней модели, рядом с ним чашка все еще дымящегося кофе. И книжные полки.

Сколько можно иметь дома книг, думает Анна-Карин. Их ведь надо еще успеть прочесть. Неужели они успевают?

Она останавливает взгляд на картине, представляющей собой абстрактное сочетание цветовых пятен и форм. Анна-Карин знает: ее мама только фыркнула бы и сказала, что так рисовать может любой пятилетний ребенок. Но Анне-Карин картина нравится.

– Меня зовут Эрик Фальк, – говорит папа Мину и протягивает руку.

Анна-Карин осознает, что, должно быть, все это время стояла и пялилась по сторонам, как идиотка. Она пожимает руку Эрика, встречаясь с ним взглядом на десятую долю секунды.

– Анна-Карин Ниеминен, – бормочет она. Ей неловко и странно представляться по фамилии. – Мы с Мину учимся в одном классе. Мы делаем вместе одну работу.

– Ты тоже играешь в пьесе?

Анна-Карин не имеет ни малейшего понятия, о чем он говорит. Она открывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная на берег. Примерно так она чувствует себя в этом доме.

– Мину рассказывала, что вы репетируете по субботам.

– А, да, конечно, – отвечает Анна-Карин, понимая, что чуть не разрушила алиби Мину. – Но сегодня мы собирались заниматься химией, – добавляет она, отчаянно надеясь, что папа Мину больше ни о чем не спросит.

Наконец на лестнице раздаются шаги, и в дверях появляется Мину. Ее черные волосы собраны в хвост, но глаза еще сонные, слегка припухшие.

– Привет, – говорит она, не сумев скрыть удивление.

– Ну что, приступаем к химии? – спрашивает Анна-Карин.

Мину быстро находится.

– Да. Пойдем в мою комнату.

В этом красивом доме, в окружении дорогих вещей Мину держится совершенно естественно – перед Анной-Карин как будто другая, незнакомая ей Мину.