Элэйс насупилась. Слова отца затронули что-то в памяти. Она зажмурилась, представляя, будто снова стоит в ледяной воде, разглядывая тело убитого.

— Одно странно, отец, — нерешительно проговорила она. — Не думаю, чтоб это были разбойники. Они не сняли с него плаща — красивого и на вид дорогого. И украшения остались на нем. Золотой браслет на запястье, кольца… Воры обобрали бы убитого донага.

— Ты уверяла, будто не трогала тела, — сурово напомнил он.

— Я и не трогала. Но мне видны были его руки под водой, понимаешь? Золотой браслет из переплетенных звеньев, еще цепь на шее. Почему бы они оставили такие ценности?

Элэйс вдруг замолчала, припомнив бескровные, призрачные руки, протянутые навстречу ей, кровь и обломок кости на месте большого пальца. Голова снова закружилась. Откинувшись к сырой холодной стене, Элэйс постаралась сосредоточиться на ощущении твердого дерева скамьи под собой, кислом винном запахе в ноздрях, пока дурнота не отступила.

— Крови не было, — продолжала она, — открытая рана, красная, как кусок мяса. — Она глотнула. — Большого пальца не было, и…

— Не было? — резко перебил отец. — Что значит, не было?

Элэйс взглянула на него, удивленная переменой тона.

— Палец был отрублен. Вместе с костью.

— На какой руке, Элэйс? — Теперь отец не скрывал тревоги. — Подумай, это очень важно.

— Я не…

Он словно не слышал ее.

— На какой руке?

— На левой руке, на левой! Точно. С той стороны, что ближе ко мне. Он лежал головой против течения.

Пеллетье вскочил со скамьи, громко окликая Франсуа, распахнул дверь. Элэйс бросилась за ним, потрясенная явным испугом отца.

— Что случилось? Скажи мне, ну пожалуйста. Какая разница, правая рука или левая?

— Немедленно приготовь лошадей, Франсуа. Моего гнедого мерина, серую для госпожи и еще одного для тебя.

Франсуа был непроницаем, как всегда.

— Слушаюсь, мессире. Далеко едем?

— Только до реки. — Пеллетье поторопил слугу взмахом руки. — Быстро, и принеси мой меч. И чистый плащ для госпожи Элэйс. Мы будем ждать тебя у колодца.

Как только Франсуа удалился за пределы слышимости, Элэйс бросилась к отцу. Но тот отказывался встретиться с ней взглядом. Вместо этого он прошел к бочонку и нетвердой рукой налил себе вина. Густая красная жидкость перелилась через край глиняной чашки и растеклась по полу.

—  Paire, — упрашивала Элэйс, — скажи, что случилось? Зачем тебе ехать на реку? Разве это твое дело? Пусть Франсуа едет, я скажу ему куда.

— Ты не понимаешь.

— Так объясни, чтобы я поняла. Можешь мне довериться.

— Я должен сам увидеть тело. Убедиться…

— В чем убедиться? — с готовностью подхватила Элэйс.

— Нет, нет, — повторил Пеллетье, качая седой головой. — Тебе нельзя… — Его голос сорвался.

— Но…

Кастелян вскинул руку, разом овладев собой.

— Хватит, Элэйс. Тебе придется проводить меня. Я предпочел бы избавить тебя от этого, но не могу. У меня нет выбора. — Он сунул ей в руку чашку. — Выпей, вино подкрепит тебя, придаст тебе храбрости.

— Я не боюсь, — возразила Элэйс, обиженная, что отец принял ее уговоры за проявление трусости. — Я не боюсь смотреть на мертвых. Тогда я просто от неожиданности так сорвалась. — Она замялась. — Однако, умоляю тебя, мессире, сказать мне, что…

— Хватит! — рявкнул на нее Пеллетье.

Элэйс отшатнулась, как от удара.

— Прости, — тут же спохватился он, — я нынче не в себе.

Он протянул руку и погладил дочь по щеке.

— Какой отец мог бы пожелать более любящей, преданной дочери?

— Тогда почему ты мне не доверяешь?

Он помедлил, и на минуту Элэйс поверила, что убедила отца. Но его лицо снова замкнулось.

— Ты только покажешь мне место, — проговорил он бесцветным голосом. — Прочее оставь мне.

Они выехали из Западных ворот Шато Комталь под звон колоколов собора Святого Назария, отбивавших третий час. Отец ехал впереди, Элэйс и Франсуа — следом за ним. Она поникла в седле, несчастная от чувства вины за выходку, так растревожившую отца, и от досады на непонятность происходящего. Всадники выбрали для спуска узкую сухую дорожку, зигзагом уходившую под городскую стену. Добравшись до полого го берега, пустили лошадей легким галопом.

У реки свернули вверх по течению. Когда выехали на болота, солнце начало немилосердно жечь спины. Над окнами трясины и протоками вилась мошкара и черные болотные мухи. Кони топали копытами, со свистом взмахивали хвостами, пытаясь согнать с тонкой летней шкуры кусачую нечисть.

Элэйс видны были прачки, полоскавшие белье на дальнем берегу Од. Женщины стояли на отмели, ударяя простынями о серый камень, выступающий из воды. С деревянного мостика, связывавшего северные пригороды Каркассоны с деревнями на том берегу, доносился монотонный рокот колес, кто-то переходил реку вброд по разливу — непрерывно тянулся ручеек крестьян и торговцев. Одни несли на плечах детишек, другие гнали коз и мулов. Все эти люди направлялись на рыночную площадь.

Всадники ехали молча. Когда с солнцепека они вошли в тень болотного ивняка, Элэйс понемногу углубилась в свои мысли.

Привычное покачивание лошадиной спины, пение птиц и бесконечный звон цикад в тростниках успокоили ее, так что девушка почти забыла о цели их путешествия.

Она снова напряглась, когда тропинка вошла в лес. Растянувшись цепочкой, они неторопливо выбирали путь среди деревьев. Здесь Элэйс насторожилась, беспокойно прислушиваясь к каждому шороху. Ей чудилось, будто ивы зловеще склоняются к ней, а из их густой тени за ними следят враждебные глаза. Сердце пускалось вскачь от каждого удара птичьих крыльев.

Элэйс едва ли знала, чего ожидает, однако, когда они выехали на поляну, все здесь было мирно и спокойно. Ее корзинка стояла под деревом, на том самом месте, где ее оставила хозяйка, и из матерчатых свертков торчали ушки листьев. Элэйс спешилась, отдала поводья Франсуа и подбежала к краю воды. Инструменты лежали нетронутыми.

Элэйс подскочила, когда отец тронул ее за локоть.

— Показывай, — сказал он.

Ни слова не говоря, она провела отца вдоль берега и показала то самое место. Сперва Элэйс ничего не увидела и успела задуматься, не напугалась ли она дурного сна. Но нет: в камышах, чуть дальше по течению, чем прежде, лежало тело.

Она показала:

— Там. У кочки костевяза.

Она с изумлением увидела, как отец, вместо того чтобы позвать Франсуа, скинул плащ и сам полез в воду.

— Стой там, — бросил он ей через плечо.

Элэйс села на траву и, подтянув колени к подбородку, смотрела, как отец бредет по мелководью, не замечая, что вода заливается через края сапог. Добравшись до тела, он остановился и вытянул меч. Помедлил немного, словно приготовляясь к худшему, потом кончиком клинка осторожно приподнял из воды левую руку мертвеца. Раздутая синяя кисть замерла на мгновение и скользнула вдоль серебристого лезвия к рукояти, будто живая. Затем она с плеском сорвалась обратно в воду.

Пеллетье вернул меч в ножны, наклонился и перевернул труп. Тело закачалось в воде, голова тяжело дернулась, словно норовила сорваться с шеи.

Элэйс поспешно отвернулась. Ей не хотелось видеть отпечатка смерти на незнакомом лице.

Возвращался отец совсем в другом настроении. Он явно испытывал облегчение, будто свалил с плеч тяжелую ношу. Перешучивался с Франсуа, а встречаясь глазами с дочерью, всякий раз ласково улыбался ей.

Элэйс, хоть и вымоталась и по-прежнему злилась, что не понимает смысла происходящего, тоже облегченно вздыхала: все кончилось хорошо. Сейчас поездка напоминала ей прежние прогулки с отцом, когда у них еще хватало времени побыть вместе.

Все же, когда они свернули от реки, направляясь наверх к Шато, она не сумела сдержать любопытства и решилась задать отцу вопрос, давно вертевшийся на кончике языка.

— Ты узнал, что хотел узнать, paire?

— Да.

Элэйс выждала, хотя было уже ясно, что объяснения придется вытягивать из него по словечку.