Элэйс захлестнула гордость, и по лицу отца она поняла, что и он разделяет ее чувства. Даже король, казалось, дрогнул перед мужеством и стойкостью Тренкавеля.

— Благородные слова, виконт, но слова тебе теперь не помогут. Ради блага твоих людей, которых ты любишь, позволь мне хотя бы передать аббату Сито, что ты выслушаешь его условия.

Тренкавель подошел к окну и выглянул наружу.

— У нас не хватит воды, чтобы снабдить и Шато, и город?

Отец Элэйс покачал головой:

— Не хватит.

— Хорошо. Я выслушаю аббата.

Только руки, белые, как камень подоконника, показывали, чего стоят виконту эти слова.

Тренкавель долго молчал после ухода короля Педро. Он остался стоять, глядя, как солнце покидает небосвод. Только когда были зажжены свечи, он наконец сел. Пеллетье распорядился принести с кухни еды и вина.

Элэйс не смела шевельнуться из страха, что ее обнаружат. У нее затекли руки и ноги, стены словно сдвигались, сжимая ее, но приходилось терпеть. Под занавеской она видела иногда ноги отца, расхаживавшего туда-сюда, и временами слышала тихие голоса.

Педро Арагонский вернулся к ночи. По его лицу Элэйс мгновенно поняла, что переговоры не принесли удачи. Она пала духом. Провалилась последняя возможность вынести трилогию из города до начала серьезной осады.

— Ты принес вести? — спросил виконт Тренкавель, вставая ему навстречу.

— Не те, какие мне хотелось бы принести, виконт, — отозвался король. — Я чувствую себя оскорбленным, даже передавая столь оскорбительные слова.

Он принял поданную ему чашу и одним глотком осушил ее.

— Аббат Сито дозволяет тебе и двенадцати людям по твоему выбору беспрепятственно покинуть город в эту ночь, унося с собой столько, сколько вы в состоянии унести.

Элэйс видела, как сжались в кулаки руки виконта.

— А Каркассона?

— Город со всем и всеми, кто в нем есть, переходит к Воинству. Бароны желают возместить упущенное в Безьере.

Целую минуту после того, как он окончил говорить, длилось молчание.

Потом Тренкавель наконец дал волю гневу, швырнув в стену чашей.

— Как смел он нанести мне подобное оскорбление! — вскричал он. — Как смел оскорбить нашу честь, нашу гордость! Я не выдам французским шакалам ни единого из своих подданных!

— Мессире, — пробормотал Пеллетье.

Тренкавель стоял, уперев руки в бока, ожидая, пока схлынет гнев.

Затем он вновь обратился к королю.

— Государь, я благодарен тебе за посредничество и за усилия, которые ты взял на себя ради нас. Однако если ты не желаешь — или не можешь — сражаться вместе с нами — нам придется расстаться. Тебе лучше удалиться.

Педро кивнул, понимая, что говорить больше не о чем.

— Да пребудет с тобой Господь, Тренкавель, — скорбно проговорил он.

Тренкавель упрямо встретил его взгляд.

— Я думаю, Он с нами, — сказал он.

Пока Пеллетье провожал короля из зала, Элэйс воспользовалась случаем и убежала.

Праздник Преображения Девы прошел тихо. Ни одна сторона не делала первого движения. Тренкавель продолжал осыпать крестоносцев дождем стрел и ядер, в то время как на город непрерывно падали снаряды катапульт. Обе стороны несли потери, но оставались на прежних позициях.

Равнина стала похожей на бойню. Тела не хоронили, и они гнили там, где упали, раздувшись на жаре и покрывшись тучами черных мух. Ястребы и стервятники, кружившие над полем, дочиста обклевывали кости.

В пятницу, седьмого августа, крестоносцы начали штурм южного предместья Сен-Микель. Им удалось на время занять траншеи под стенами, но град стрел и камней заставил их остановиться, и несколько часов спустя они оттянулись назад, под насмешливые и торжествующие крики каркассонцев.

С рассветом следующего дня, когда мир золотился в первых лучах солнца и тонкий туман окутал склоны, где выстроились лицом к Сен-Микелю более тысячи крестоносцев, начался новый приступ.

Под бледным солнцем сверкали мечи и шлемы, щиты, наконечники пик и глаза. У каждого воина на груди был нашит лоскут с белым крестом на фоне цветов Невера, Бургундии, Шартра и Шампани.

Виконт Тренкавель занял место на стенах Сен-Микеля, плечом к плечу со своими людьми, готовыми отразить атаку.

Лучники и копейщики были наготове. Внизу стояли пешие, вооруженные топорами, мечами и пиками. В городе, укрывшись до срока за стеной, ждали шевалье.

Вдалеке послышался бой французских барабанов. Воины в такт ударяли в твердую землю древками копий, и земля отвечала глухой дрожью.

«Вот и началось…»

Элэйс стояла на стене рядом с отцом и не знала, куда смотреть: искать глазами мужа или следить за потоком крестоносцев, скатывающихся с холма.

Когда Воинство приблизилось, виконт вскинул руку, отдавая приказ. Небо мгновенно потемнело от стрел.

На обеих сторонах падали люди. Заскребла о стену первая штурмовая лестница. Стрелы арбалетов, свистя, разорвали воздух, со стуком впились в толстые грубые жерди и расщепили их. Лестница покачнулась и опрокинулась. Она падала сперва медленно, затем все быстрее, и карабкавшиеся на нее люди рухнули наземь в брызгах крови, расколотых щеп и костей.

Крестоносцам удалось подвести к стенам предместья гату — осадную машину.

Укрывшись под ней, облитые водой саперы принялись вынимать из стен булыжники и подкапывать основания, чтобы ослабить укрепления.

Тренкавель подозвал лучиков. Новый вихрь горящих стрел разорвал воздух над деревянным сооружением. Повалил черный смоляной дым, и дерево наконец занялось. Люди в горящей одежде разбегались из вспыхнувшей клетки. Их сбивали стрелами.

Но было поздно. Осажденные бессильно наблюдали, как поджигают фитили мин, приготовленных за эти дни крестоносцами. Элэйс упала ничком, закрывая лицо от взметнувшихся в огненном взрыве камней и пыли.

Крестоносцы ворвались в пролом. Рев пламени заглушал крики детей и женщин, бегущих из этого ада. Тяжелые городские ворота, соединявшие город с Сен-Микелем, отворились. Рыцари Каркассоны пошли в первую атаку. «Спаси его!» — не помня себя, шептала Элэйс, словно словами можно было отвратить стрелы.

Теперь катапульты крестоносцев перебрасывали через стены отрубленные головы, словно засевая город семенами страха и смятения. Крики и вопли становились громче. Тренкавель повел вперед своих людей. Он же одним из первых и пролил кровь, пронзив мечом горло крестоносца и сапогом спихнув с клинка тело.

Гильом не отставал от него, направляя своего боевого коня в гущу крестоносцев, сшибая наземь каждого, кто вставал у него на пути.

Элэйс разглядела в схватке Альзо де Приксена и с ужасом увидела, как поскользнулся и упал его конь. Гильом в тот же миг развернул лошадь к нему. Подняв на дыбы своего могучего скакуна, он прикрыл друга от навалившихся крестоносцев, давая ему подняться на ноги и выбраться из боя.

Но их слишком превосходили числом. И на пути у них оказалась орда обезумевших, изувеченных детей и женщин, искавших спасения в городе. Крестоносцы неумолимо наступали. Улица за улицей оставались в руках французов.

И наконец Элэйс услышала крик:

— Repli! Repli! [102]Назад!

Под покровом темноты горстка защитников пробралась в разоренный пригород. Они перебили оставленных на страже крестоносцев и подожгли оставшиеся дома, чтобы по крайней мере лишить крестоносцев укрытия, из которого те могли бы беспрепятственно обстреливать город.

Но правда была горька.

Сен-Микель пал, как и Сен-Венсен. Осталась лишь Каркассона.

Виконт Тренкавель пожелал, чтобы в Большом зале были накрыты столы. Сам он вместе с дамой Агнесс расхаживал между ними, благодаря своих людей за службу, уже исполненную, и ту, что еще предстояла.

Пеллетье чувствовал, что заболевает. Зал наполнили запахи горящего воска, пота, остывшей еды и подогретого пива. Он не знал, долго ли еще сумеет продержаться. Все чаще и сильнее накатывала боль в животе.