Еще несколько шагов они прошли в молчании.

— Если она пошла в Маргарет, то, должно быть, красавица?

— Обаяние и грация Орианы привлекают все взгляды. В нее влюблены многие, и кое-кто не делает из этого тайны.

— Видимо, дочери для тебя большое утешение.

Пеллетье покосился на друга.

— Что касается Элэйс, ты прав. — Он замялся. — Наверно, я виноват, но общество Орианы нахожу менее… Я стараюсь держаться с обеими одинаково, но боюсь, они не слишком хорошо ладят между собой.

— Жаль, — пробормотал Симеон.

У ворот они остановились, и Пеллетье вернулся к прежнему разговору.

— Хотел бы я убедить тебя остаться в городе. Или хотя бы в Сен-Микеле. Когда подойдет враг, я не смогу помочь тебе вне стен…

Симеон похлопал друга по плечу.

— Не стоит беспокоиться обо мне, друг мой. Моя роль сыграна. Доверенную мне книгу я передал тебе, и две другие под защитой стен. Тебе помогут Элэйс и Эсклармонда. Кому я теперь нужен… — Он не сводил с Пеллетье ярко заблестевших глаз. — Мое место с моим народом.

Что-то в его голосе насторожило Пеллетье.

— Ты как будто прощаешься навсегда! — сердито воскликнул он. — А ведь не пройдет и месяца, как мы с тобой встретимся за чашей вина, попомни мои слова!

— Мечи французов могут оказаться крепче твоего слова, друг мой.

— Ручаюсь, к весне все это кончится. Французы подожмут хвосты и поплетутся по домам, граф Тулузский станет искать новых союзников, а мы с тобой будем сидеть у огня, вспоминая далекую молодость.

—  Pas a pas, se va luenh, — проговорил Симеон, обнимая его. — И обними за меня Арифа. Напомни, что тридцать лет назад он обещал сыграть со мной в шахматы и до сих пор не собрался!

Пеллетье махнул рукой вслед уходящему за ворота Симеону. Тот не обернулся.

— Кастелян Пеллетье?

Симеон уже затерялся в толпе народа, направляющейся к реке.

— Мессире! — повторил задыхающийся посланец.

— Что такое?

— Ты нужен у Нарбоннских ворот, мессире.

Элэйс стремительно вбежала в свои покои.

— Гильом?

В сущности, ей нужно было побыть одной, да она и не ждала ничего другого и все же разочарованно вздохнула, увидев, что комната пуста.

Элэйс заперла за собой дверь, отцепила от пояса кошель, положила на стол, вытащила и развернула книгу. Та была не больше дамского молитвенника, дощечки переплета обтянуты гладкой, источенной по углам червями кожей.

Элэйс развязала кожаные шнурки, и книга открылась у нее на ладонях, как расправившая крылышки бабочка. Первая страница была пуста, если не считать золотой чаши посредине, которая, как самоцвет, блеснула на темном пергаменте. Чаша была не больше, чем узор на кольце отца или на мереле, так недолго пробывшем у нее в руках.

Она перевернула страницу. Перед ней были четыре строки надписи, сделанной черными чернилами, изящным и тонким почерком.

По краям тянулась кайма картинок и значков: повторяющийся узор, словно вышивка по краю плаща. Птицы, животные, фигурки людей с длинными руками и заостренными пальцами. У Элэйс перехватило дыхание.

Эти лица и фигурки она видела во сне.

Элэйс переворачивала страницу за страницей. Все были исписаны с одной стороны тем же почерком. Вторая оставалась чистой. Она узнавала слова языка Симеона, хотя и не понимала их. Но большая часть книги была написана на ее родном языке. Каждая страница начиналась яркими буквицами, украшенными алой, голубой или золотой краской, но это было их единственное украшение. Ни картинок на полях, ни красивых букв в начале строк. Слова переходили друг в друга почти без пробелов или иных знаков, показывающих, где кончается одно и начинается другое.

В середине книги Элэйс наткнулась на вставной лист пергамента. Он был темнее и толще других страниц — как видно, выделан не из телячьей, а из козлиной кожи.

Вместо знаков и картинок на нем стояли лишь несколько слов среди столбцов чисел и измерений. Все это напоминало карту. Элэйс едва разглядела крошечные стрелки, указывающие в разные стороны. Несколько были начерчены золотом, остальные черные.

Элэйс попробовала прочитать страницу сверху вниз и слева направо, — получалась бессмыслица. Тогда она попробовала начать снизу, читать справа налево, как на витражах в церкви. Все равно ничего не складывалось. В конце концов она принялась читать строки через одну, потом выбирать слона из каждой третьей строки, но так ничего и не поняла.

«Ищи тайну, скрытую за видимым глазу».

Элэйс задумалась. Каждому стражу вручена книга согласно его искусствам и знаниям. Целительнице Эсклармонде Ариф отдал «Книгу Бальзамов»; Симеону, изучившему древнюю иудейскую науку чисел, досталась «Книга Чисел» — вот эта книга.

Что видел Ариф в ее отце, когда отдавал ему «Книгу Слов»?

Глубоко уйдя в размышления, Элэйс зажгла светильник и подошла к своему столику. Достала лист пергамента, перо и чернила.

Пеллетье, приобретший в Святой земле уважение к учености, сделал все, чтобы обучить дочерей грамоте. Ориана ничего не желала знать, кроме искусств, приличествующих придворной даме: танцы, пение, соколиная охота и вышивание. Пачкать пальцы в чернилах, не уставала повторять она, пристало только старикам да священникам. Однако Элэйс ухватилась за представившуюся возможность обеими руками. Она быстро схватывала науку и не забывала выученного, хотя ей редко представлялась возможность применить свое умение.

Элэйс разложила пергамент на столе. Надпись была непонятна, и она даже не надеялась во всей красоте и в цвете воспроизвести начерченные искусным писцом знаки. Но сделать точную копию она могла.

Времени ушло немало, однако в конце концов работа была закончена, и Элэйс отложила лист в сторону, чтобы просохли чернила. Потом, вспомнив, что в любую минуту может вернуться отец с «Книгой Слов», поспешила исполнить его приказ и спрятать книгу.

Ее любимым красный плащ не годился. Слишком тонкой была ткань, слишком узкой — кайма. Она достала другой: толстый коричневый плащ, сшитый для зимней охоты. Ничего не поделаешь, придется обойтись этим. Элэйс умело распускала шов спереди, пока не образовалось отверстие, в которое можно было протиснуть книгу. Потом взяла подаренный Сажье моток — нить точно подходила по цвету — и надежно зашила томик в двойную широкую кайму.

Подняв плащ, Элэйс накинула его на плечи. Немного оттягивается на сторону, но это ничего. Она зашьет с другой стороны отцовский том, и равновесие восстановится.

Оставалось еще одно дело. Оставив плащ на спинке кресла, Элэйс вернулась к столу. Чернила успели просохнуть. Поминутно оглядываясь на дверь, она поспешно засунула свернутый в трубочку листок в горловину мешочка с лавандой, намертво зашила отверстие, чтобы никто случайно не открыл тайник, и сунула мешочек обратно под подушку.

Потом она обвела глазами комнату, улыбнулась, гордясь своей хитростью, и принялась убирать иглу и нитки.

В дверь постучали. Элэйс бросилась открывать. Она ожидала увидеть отца, но на пороге стоял Гильом. Вид у него был смущенный. Шевалье явно не был уверен в том, какой прием окажет ему супруга. Знакомая полуулыбка, растерянный мальчишеский взгляд.

— Могу я войти, госпожа? — тихо спросил он.

Первым ее движением было броситься ему на шею, но Элэйс сдержалась. Слишком много было сказано. Слишком мало прощено.

— Можно?

— Это ведь и твои покои, — спокойно ответила Элэйс. — Могу ли я воспретить тебе войти?

— Какой холодный прием, — вымученно усмехнулся Гильом, закрывая за собой дверь. — Мне бы хотелось, чтобы меня принимали по доброй воле, а не из чувства долга.

— Я… — Элэйс запнулась, выбитая из равновесия нахлынувшим на нее желанием. — Я счастлива видеть тебя, мессире.

Как легко было бы уступить. Отдаться ему целиком!